В одном Том был прав: отчасти из уважения к Магги, отчасти боясь ее реакции, Фред лишь вскользь упомянул о своей разгульной жизни. Точно так же обошел он стороной период, когда увлекался и даже злоупотреблял наркотиками, которые впоследствии строго-настрого запретил своим детям. Однако главным в его романе были не его личные пороки, а та власть, которой он пользовался внутри организации. Его жизнь прячущегося от возмездия предателя обретала иной смысл, и служение мафии было больше не предметом ностальгической грусти, а ценным материалом, который он копил всю жизнь, чтобы поделиться им теперь с грядущими поколениями — разве Мелвилл и Хемингуэй поступали иначе?
Породив на свет великое творение, Фред очень скоро стал терзаться мыслью о его публикации. И тут Тому пришлось проявить чудеса дипломатии, чтобы ящик Пандоры не взорвался прямо у него в руках: Фред был способен устроить любую подлость — разослать свои скандальные откровения во все издательства Европы и Соединенных Штатов или даже отдать их в газету, послав таким образом к черту всю программу Уитсек.
Капитан Квинт сообщил об этом своему начальству в Вашингтон, и те, после короткой паники, прочитали роман. Как ни странно, сам факт, что Манцони решил поделиться своими бандитскими воспоминаниями, не сильно их обеспокоил: они боялись обнаружить в его книге имена кое-кого из политиков, кто так или иначе соприкасался когда-то с миром мафии. Успокоившись на этот счет, они предоставили Тому полную свободу действий, и тот остался с сомнительным опусом в двести восемьдесят шесть страниц на руках, да еще и написанным его злейшим врагом. Тут начался поединок, затянувшийся на долгие месяцы. Фред согласился переработать места, где говорилось о делах, не утративших еще своей актуальности, подправил все, что могло выдать его самого, в том числе описание внешности персонажей — даже тех, кого он сам в прямом смысле слова порезал на куски.
Он изменил имена и названия мест, перенес некоторые события в города, где не бывал ни разу в жизни, поменял контекст и сделал неузнаваемыми самые яркие эпизоды. После всех купюр и правок, сделанных по требованию федерального агента, роман вырос с двухсот восьмидесяти шести до трехсот двадцати одной страницы.
— Будем прагматиками, Том. Издав свой роман, я стану дешевле обходиться американскому правительству.
— Вы что, думаете, что ваше литературное творчество не только достойно публикации, но еще и будет приносить деньги?
— Попробуем, хотя бы ради того, чтобы доказать вам. Если моя книжка окажется никому не нужной, я оставлю все свои литературные амбиции, забьюсь в нору и буду всю оставшуюся жизнь каяться и совеститься.
— Чтобы такое стало возможным, вы должны публиковаться под псевдонимом.
— Ласло Прайор.
— Что?..
— Это мой псевдоним. Правда похоже на настоящего писателя?
— Но почему Ласло Прайор? Тут есть какой-то особый смысл?
— Ласло — потому что это как бы по-славянски, да и звучит загадочно. Я всегда считал, что все стоящие писатели — славяне, и все они — загадочные. А Прайор — потому что я всегда был фаном фильма «Миллионы Брюстера» с Ричардом Прайором.
Все это было неправда, Ласло Прайор существовал на самом деле и работал чернорабочим в баре Би-Би, в Ньюарке. Фред взял себе это имя, потому что ему нравилось, как оно звучит, но еще и потому, что между ним и этим типом всегда существовала особая связь. Ласло Прайор и Джованни Манцони были как бы двумя сторонами одной монеты — светлой и темной, и тому были объяснения, которыми Фред не желал делиться с Томом.
— Никаких встреч с издателем и никаких интервью.
— Идет, Том.
— В любом случае, я спокоен: кто захочет читать словесный понос безграмотного графомана? Неужели вы думаете, что найдется издатель, который отважится вложить в вас деньги? Да не родился еще тот дровосек, который решится вырубить кусок леса, чтобы сделать из него бумагу для вашей дребедени!
— Знаете, если это чудо произойдет, вы не пожалеете: я стану образцовым «раскаявшимся» — успешным, в расцвете лет и карьеры.
Через свои каналы Том запросил сводку относительно издательского дела во Франции. Затем, чуть ли не на спор, чтобы обломать зарвавшегося Фреда, был составлен список возможных издателей. Все операции надлежало совершать через Тома, он становился доверенным лицом писателя, пожелавшего сохранить инкогнито. Единственным, кто откликнулся через несколько месяцев после получения рукописи романа Ласло Прайора «Кровь и доллары», был Рено Дельбоск.
Издатель поделился с Томом своими ощущениями от текста. Он нашел стиль «небрежным и хаотичным», в ее нынешнем состоянии книга не могла быть издана, требовались глубокое редактирование и тщательный перевод. Однако он был потрясен высокой точностью описания сцен действия — это какое-то «графическое насилие», почти нематериальное, запредельное, не имеющее ничего общего с реальностью.
— Ничему из этого не веришь ни секунды. Например, эта сцена, где главный герой со своей бандой устраивают чистку в заброшенном доме в Бронксе, занятом пуэрториканцами. Или еще, тот бредовый кусок, когда Виктор Джилли отправляет под пресс бьюик, внутри которого находятся четыре типа, заподозренных им в связях с ФБР.
Виктора Джилли звали на самом деле Винсент ди Грегорио, и это был не бьюик, а шевроле «сильверадо», но в куске прессованного железа размером меньше кубометра действительно нашли четырех типов, только они сливали секретную информацию о клане Джилли не в ФБР, а Дону Пользинелли, капо враждебного клана. В описании Фреда этот эпизод и правда походил на некий литературный перформанс — краткий момент взаимопроникновения плоти и металла, в результате которого из-под пресса выходит современная скульптура, символизирующая последнее пристанище человеческого тщеславия.
— Этому не веришь ни секунды, — повторил Дельбоск, — но какое воображение, какой изыск, какое острое чутье на самые чудовищные подробности, какая жестокость! Я не знаю, кто скрывается под именем Ласло Прайор, и, честно говоря, не уверен, что хотел бы с ним познакомиться, но я хочу его издавать. Я могу предложить ему контракт без аванса на небольшой тираж — три тысячи экземпляров — в моей карманной серии, без рекламы. Положимся на людскую молву и посмотрим, что из этого получится.
«Кровь и доллары» вышли в свет в тот год, когда Уэйны поселились в Мазенке. Доверенное лицо Том подписывал контракты, вел телефонные переговоры, получал редкие вырезки из газет о книге, которая была уже переиздана дважды; таким образом, количество проданных за первый год экземпляров достигло восьми тысяч — неплохой итог, позволивший издательству сохранить свою независимость и планировать публикацию следующего (а почему нет?) романа Ласло Прайора.
Правда, прежде чем рукопись показалась Рено Дельбоску готовой к публикации, ему пришлось подвергнуть ее поистине ювелирной обработке. Он добился того, что Фред смягчил некоторые места — не из цензурных соображений, а для сбалансированности текста. Том, у которого не было ни времени, ни желания вникать в эти тонкости, вынужден был связать их напрямую. Они уговорились с Фредом, кто такой Ласло Прайор: высокопоставленный американский чиновник, удалившийся на покой, поселившийся в Провансе и занявшийся там писательством — не столько ради литературной карьеры, сколько чтобы просто убить время. И не такие психи бывают на свете.
— Этот господин Накамура, как и все мы, мечтает о встрече с вами. Я сказал ему о вашем инкогнито, и он обещал его уважать.
А Фред уже размышлял о своих японских читателях. Если повезет, то какой-нибудь якудза, грозный барон японской мафии, возьмет однажды в руки его книжку и, кто знает, может, извлечет урок для себя. Неплохо было бы, думал он, чтобы однажды кто-нибудь основал Интернационал жуликов и составил письменный акт — большую вселенскую книгу всех мафий мира.
Но Фред чувствовал себя слишком старым, чтобы браться за это. Он предпочел вернуться к своему третьему опусу, который имел все шансы оказаться последним.
4
Заглянув в логово Боулза для обычного разбора полетов, Том прошел по безымянной аллее к никогда не запиравшейся двери Уэйнов. В кухне он остановился на мгновение, привлеченный запахом мяса и пряностей, потрескивавших на маленьком огне; ему захотелось приподнять крышку, чтобы посмотреть, что же там готовится.
— Не вздумайте! — воскликнул Фред, появляясь из подвала с бутылками в руках. — Это сюрприз к ужину.
Глядя прямо в глаза друг другу, они обменялись крепким рукопожатием, лучше всякой улыбки говорившим о настроении каждого из них, и разыграли привычную сцену встречи добрых друзей, которыми они не были. Фред пригласил Тома пройти в сад, где их ждал чай с печеньем.
— Я подумал, что для белого вина — а оно в этих местах отличное — еще рановато. И давайте посидим на свежем воздухе — становится приятно.
Под мягким апрельским солнцем Том прошел по крытой галерее, белокаменные своды которой ничуть не пострадали за три века ее существования. Выйдя в сад, он уселся за тиковый стол, потемневший от дождя и холодов, и стал разглядывать заднюю часть дома, стараясь смотреть глазами своей жены Карен, всегда мечтавшей жить в таком месте. Он задержался взглядом на колокольне, оставшейся от старого монастыря, на увитых плющом камнях, на синих ставнях, расположенных на трех этажах комнат, на бассейне, устроенном немного повыше, чтобы не было видно купающихся, и большой открытой площадке, где хватило бы места целой деревне. Карен заслужила такое.
— Вы что-нибудь делали с домом с прошлого раза?
Фред показал на нижнюю кухню, «очень удобно, особенно летом, чтобы не бегать без конца с этажа на этаж».
— Лимончик к чаю?
— Нет, спасибо, я так.
Специальный агент Томас Квинтильяни мог гордиться своим жалованьем, позволившим ему отправить сыновей учиться в университет и купить дом в фешенебельном районе Таллахасси, штат Флорида. Карен вела там здоровую, спокойную жизнь, деля свое время между садиком и соседями, большей частью пенсионерами. Но, несмотря на все это, она не скрывала своей ностальгии по Старому Свету, который узнала и полюбила, когда изучала там архитектуру, и ей было грустно, оттого что она никогда уже туда не вернется. А вот какой-то бывший гангстер живет в Провансе, в историческом месте, в трех часах езды на поезде от Парижа и своей семьи, когда он. Том, видится со своими три раза в год.
— Мне кажется, Фред, или вы действительно становитесь более цивилизованным? Тонкие вина, чай, старые камни. Вроде бы даже книжку прочитали?
— Обидно было бы пить всякую гадость, живя в винном краю, не правда ли? А чай я всегда пил, только теперь это японский зеленый — говорят, он хорош для простаты. И да, я прочел «Моби Дика» — как все, но не думаю, что об этом стоит рапортовать в Вашингтон.
— Вы стали другим, с тех пор как живете здесь, более основательным, что ли.
И они пустились в долгий разговор об оседлости и подвижности, сожалея каждый о том, чего ему больше не хватало, говоря банальности о темпах жизни, о судьбе, о надвигающейся старости. Эта встреча со старым врагом — как со старым другом — доставляла обоим какое-то необъяснимое удовольствие, каждому интересно было узнать, что произошло с другим за это время, услышать рассказ о его ошибках, его печальные признания. Но время откровенничать еще не пришло, и пусть в кармане у каждого лежал заряженный кольт, готовый быть пущенным в ход в любую секунду, пусть ножи были наточены и ожидали первого неосторожного слова, чтобы вонзиться в противника, пусть в загашнике дожидалась своего часа небольшая ракета, способная разнести прованскую деревушку, Том и Фред попивали чаек, обмениваясь банальностями и греясь в мягких лучах послеобеденного весеннего солнышка.
Капитан ФБР заметил своего подчиненного Боулза, который потягивался за окном, как будто только что проснулся.
— Вздремнул, наверно, сдав вам вахту, — сказал Фред. — Этот человек ночами не спит, все ждет, что я сбегу от него куда-нибудь, как в Нормандии.
— Ну, как вы с ним ладите?
— Он скрытный, молчаливый, слишком «английский» для меня. Вообще-то, по мне лучше бы это был итальянец, типа Капуто или Ди Чикко. Я уже заранее боюсь нашей завтрашней поездки в Париж. Представьте себе восемь часов в одной машине с Боулзом, и вы поймете, что такое полное одиночество.
Раз в год — это делалось под контролем программы Уитсек — Фреду предписывалось являться в посольство Соединенных Штатов для продления единственного документа, удостоверяющего его личность в глазах французской администрации, — паспорта. Впрочем, он никуда не ездил, и этот документ был ему априори не нужен, но Том никогда не упускал из виду необходимость срочного отъезда. Каждый раз его фотографировали, брали отпечатки пальцев, а в случае смены фамилии, что случалось в среднем раз в три года, велели представлять предыдущий паспорт. Учитывая его особый статус, ему назначали особое время для свидания, обычно в воскресенье, рано утром, чтобы он встретил как можно меньше соотечественников. Фред предоставлял все необходимые сведения, кроме адреса, который знали только Том, Боулз и их высшее начальство в Вашингтоне. Насколько это возможно, Том старался избегать общественного транспорта, и эта поездка в Париж и обратно совершалась обычно на машине. Фред и Питер должны были выехать в субботу ближе к вечеру, к полуночи прибыть в отель, в шесть утра явиться в посольство, с тем чтобы в воскресенье вечером уже вернуться в Мазенк. В этом году, по причинам, знать которые Фреду было совсем не обязательно, Том постарался объединить их тайное рандеву и завтрашнюю поездку в посольство в один уик-энд.
— Боулз прекрасный сотрудник, и пора ему возвращаться на родину. К концу года я приставлю к вам нового агента — свеженького, с пылу с жару, выпускника Квантико.
— Что, если женщину? Могли бы вы уж среди пятнадцати тысяч федеральных агентов подыскать мне женщину. Я бы ничего от нее не скрывал; окажись она еще и хорошенькая, разрешил бы купаться в бассейне.
— Ну вот, еще даже не откупорили бутылку, а уже несете всякую чушь. Лучше сходите на свою нижнюю кухню и долейте горячей воды в чайник.
* * *В восемь часов Тому наконец было позволено приоткрыть крышку кастрюли, в которой весь день что-то готовилось. Он увидел нечто продолговатое, коричневое и морщинистое, но при этом весьма аппетитное.
— Я знаю, что у итальянцев всему есть название, Фред.
— Это польпетоне![11] Только не говорите, что ваша матушка никогда не готовила такое.
— Моя матушка родом из семьи калабрийских рыбаков, она никогда не умела готовить мясо.
Фред выключил огонь, воткнул в гигантский рулет вилку, чтобы вытащить его на разделочную доску, и нарезал на ломтики. В середине в форме медальона желтела начинка, щедро сдобренная петрушкой. Фред казался удовлетворенным результатом.
— На вид ничего особенного, но требует определенной сноровки.
Несмотря на вкусный запах, исходивший от того, что им предстояло отведать, Том жалел, что не поужинал в первом попавшемся ресторане, на нейтральной территории, что избавило бы его от этого гостеприимства. В прошлом они общались в самых экстремальных ситуациях: война не на жизнь, а на смерть, облавы, арест Фреда. Потом были допросы в тюрьме и определение на жительство на конспиративных квартирах ФБР, двадцать четыре часа в сутки бок о бок, во взаимной ненависти и с дрянным кофе в придачу. Затем они стали перелетать с места на место внутри страны, чтобы сбить со следа мафию, а после «Процесса пяти семей», под наблюдением и максимальным нажимом высокого начальства, махнули за Атлантику открывать новый континент. Они узнали Париж, потом французскую деревню, и Том всегда был рядом с Фредом, охраняя его, как главу государства. Теперь, спустя двенадцать лет, этот прием, это фальшивое гостеприимство, сам факт, что Фред стоял ради него у плиты, мешали Тому. Им предстояло пережить нелегкий момент, который, конечно, был частью их тайного соглашения, но который никогда не проходил безболезненно.
— Не старайтесь быть мне полезным, Том, лучше скажите, что вы думаете об этом вионье.
Том поднес к свету бокал белого вина. Он никогда не пил раньше семи вечера и редко выпивал за ужином больше двух бокалов. От крепкого алкоголя — даже в коктейлях, и от пива — даже в жару, он и вовсе отказался. И никогда не отступал от этих правил, которые, в конце концов, совершенно отбили у него вкус к пьянству.
— Вионье, говорите? Пять лет назад вы бы не смогли и произнести такое.
— Этот чертов французский засел во мне, как зараза. Я иногда и сам не понимаю смысла слов, которые произношу, и ведь произношу — потому что слышу их то по телику, то на улице. Дети говорят по-французски, а с Магги мы слишком редко видимся, чтобы вдоволь наораться друг на друга на родном ньюаркском наречии. Мне не с кем больше ругаться, даже с Боулзом, с которого все как с гуся вода, а когда забываешь ругательства на языке — что остается? Хуже того: тут на днях я обжегся и вскрикнул не оуч! а ай!. Похоже, процесс стал необратимым, а?
За столом они прямиком приступили к главному блюду и конторни:[12] перчикам с чесноком, тушеному шпинату, брокколи. Том, основной едой для которого было то, что подают в самолетах и в гостиницах, с радостью ощутил прелесть домашней пищи. Где все те яства, что так здорово готовит Карен с ее талантом изобретать новые вкусы? Когда они жили в Новом Орлеане, она постигла все тонкости старой французской кухни. В Таллахасси в два счета освоилась с кухней крайнего Юга. Ей удалось даже выудить рецепты рыбных блюд у госпожи Квинтильяни-матери. Но с тех пор как Том жил в Европе, а дети покинули дом, она довольствовалась помидориной, нарезанной на краешке тарелки, которую съедала наспех, сидя в одиночестве на веранде.