— Ты попробовал моих брокколи? — спросила она Тома по-французски, чтобы обратиться к нему на «ты».
Магги представила себе, как были бы счастливы ее родители, если бы много лет назад она познакомила их с Томом Квинтильяни. Как же — парень борется с этими паразитами, которые сосут кровь из бедных и не очень бедных, начиная с итальянской общины Нью-Йорка и его окрестностей. Как гордились бы они в день свадьбы, видя, как их Ливия идет к алтарю об руку с этим славным малым, их земляком, таким положительным, своим, тоже из иммигрантов, который гордится тем, что он американец, и верит, как и они, в идеалы своей родины. Судьба распорядилась иначе: сегодня Магги была проклята, отвергнута отцом, который так и умрет, не простив ее. Кстати, именно Том приносил ей время от времени новости о семье: брат развелся, мать попала в больницу. Но никто из ее родных никогда не интересовался новостями о Ливии: для них она умерла в тот самый день, когда вся в белом вошла в церковь об руку с Манцони.
Магги отметила, сколь легко разыгрывали эту комедию дети, называя Тома папой с той же естественностью, с какой она говорила ему дорогой. Они, конечно, правы, воспринимая все происходящее как игру, а не как страшное предательство. Постепенно вино помогло Магги забыть ужасное чувство вины, терзавшее ее весь день, и она смирилась с мыслью, что затеянный маскарад необходим для счастья ее сына. Она умела различать настоящую любовь, и теперь у нее не было сомнений: Уоррен и Лена будут вместе. Не имея возможности принять девушку в нормальных условиях, Магги готова была на все, чтобы только дать юной любви шанс. Даже если для этого потребуется устранить неудобоваримого свекра.
Ни разу в жизни она не взглянула на Тома с мыслью о любви, ни разу у нее не возникло желания или потребности обмануть Фреда. И это давало ей право сегодня вечером помечтать, представляя себя госпожой Квинтильяни, — так, всего лишь в мыслях, ради игры. В конце концов, в картинах совместной жизни с Томом не было ничего такого ужасного; ока всегда считала его красивым мужчиной, он был аккуратен, внимателен к своей внешности, воспитан, всегда думал, прежде чем что-то предпринять. Она же всегда имела слабость к мужчинам, умеющим обходиться без женской заботы. Том мог выгладить свою форменную рубашку лучше, чем это сделали бы в любой прачечной, и никогда не задавал вопросов типа Что мы сегодня будем есть?. На какую кнопку нажимать? или Какой у меня размер брюк?. Но больше всего Магги ценила в нем его молчаливую готовность поддержать словом и делом. В самые ответственные моменты, хорошие и плохие — особенно в плохие, — он всегда был рядом, и одному Богу известно, что стало бы с семьей Манцони, если бы по воле случая они попали в другие руки.
— А как вы познакомились, мсье Уэйн и Магги? Можно я буду называть вас Магги, мадам Уэйн?
Том и Магги украдкой переглянулись, каждый из них предпочел бы предоставить другому право сочинить историю, которая могла бы быть их общей.
* * *— Видите ли, Питер, я нередко задумываюсь над тем, какую власть имеет вымысел. И удивлялся этой власти задолго до того, как сам начал писать романы.
Они подъезжали к Шалон-сюр-Сон. Боулз вел на постоянной скорости, держась в правом ряду, равномерно мелькающие огни нагоняли на него сон. Их разговор о том, как кино неосознанно влияет на выбор профессии, не раз уже отклонялся в сторону, и теперь Фред пустился в туманные рассуждения о литературных персонажах и их прототипах. Питер слушал, нимало не доверяя его так называемому практическому опыту.
— Когда люди идут в кино, хорошим хочется, чтобы победили хорошие, а плохим — чтобы плохие. Но все усложняется, когда хороший сапожник смотрит фильм, где самый злодей — тоже сапожник. Тут уже ничего не поделаешь, и сапожник-зритель начинает придумывать тысячу оправданий сапожнику-злодею из фильма, потому что он знает, как тяжело приходится сапожникам и какая на них иногда нападает тоска — тут можно и до крайности дойти.
Не прерывая разглагольствований, Фред достал с заднего сиденья мешок с едой, раскрыл упаковку сэндвича и предложил Боулзу последовать его примеру.
—.. И наоборот, — продолжил он, — крутой рэкетир, который терроризирует весь Ист-Энд, начинает идентифицировать себя с киношным суперполицейским, когда узнает по ходу действия, что родом они из одного городка — Бисмарк, штат Дакота. Живя в Нью-Йорке, наш рэкетир ни разу не встретил никого, кто родился бы в Бисмарке, ему даже стыдно признаться, что он оттуда родом. И вот он видит этого киношного полицейского, который борется со шпаной, и — тут опять ничего не поделаешь — принимает сторону этого высокоидейного карьериста, потому что тот, как и он, родился в Бисмарке, штат Дакота. А после кино рэкетир снова пойдет на улицу и снова будет железным прутом выбивать из людишек доллары.
Вопреки давешним страхам Боулза, Фред не слишком донимал его своими разговорами. Вся эта трепотня о влиянии художественного вымысла на реальную жизнь была ему даже интересна.
— Я понял, что вам не хочется говорить о фильме, сделавшем из вас агента ФБР, но я стану уважать вас в три раза больше, если вы ответите мне откровенно на вопрос: не было ли такого фильма, где ваши симпатии оказались на стороне плохого, а не хорошего? Я никому не проболтаюсь.
— Плевать мне на ваше уважение, но вопрос и правда интересный.
Питер задумался на минуту, жуя протянутую ему половину сэндвича. Фред тем временем в два счета расправился со своей частью — ветчина, сыр, зерновой хлеб — и остался явно недоволен.
— В фильмах про Джеймса Бонда, — сказал Питер, — я всегда — Джеймс Бонд. Кроме «Человека с золотым пистолетом». Там злодея зовут Франсиско Скараманга, это самый страшный наемный убийца в мире, просто легенда, до такой степени, что начинаешь сомневаться в его существовании.
Фред абсолютно не помнил этого фильма, но видел, что Питер играет в открытую. Слушая его, он разглядывал оставшиеся половины сэндвичей и думал, что Боулз, пожалуй, был прав, выбрав себе простой белый хлеб с ветчиной.
— За каждое убийство он берет миллион долларов и никогда не ошибается. Он живет на райском острове с потрясающей женщиной. Представляете, я теперь больше никогда не досматриваю фильм до конца, потому что там Бонд его убивает. Так что для меня Скараманга всегда жив.
После недолгого колебания Фред взял себе вторую половину сэндвича Питера, а ему протянул, ничего не говоря, зерновой хлеб с ветчиной и сыром. Боулз, увлеченный подробностями жизни Франсиско Скараманги, съел его машинально, даже не заметив различия с предыдущей половиной.
Выпив глоток воды, Фред продолжил игру с той же серьезностью, что и Питер:
— А для меня это был Джин Хэкмен из «Французского связного». Он там играет копа. Хотел бы я хоть раз в жизни встретить такого. Если уж он решил достать какого-нибудь бандита, то в лепешку разобьется, но достанет. Это у него станет навязчивой идеей, делом всей жизни, он не он будет, если не поймает его, потому что Дойл такой же бешеный, как самый бешеный из бандитов, потому что у него ничего нет в жизни, кроме этого. И когда я вижу, как он носится быстрее всей этой шпаны, как бьет морды всем этим гангстерам, которые, в общем-то, мне братья, и как преследует, крошит, мочит всю эту мразь, я кричу браво и хочу еще!
Питер хихикнул, не ожидая такой непосредственности. Он протянул руку за бутылкой воды и, сделав несколько глотков, почувствовал, что ему щиплет язык.
— Фред, вы что, подсунули мне газированную?
Нет, вода была обыкновенная, однако язык щипало все сильнее. Не обращая внимания на Питера, Фред продолжал свое:
— Я не знаю никого из мафии, кому нравился бы этот фильм. Честно говоря, вы первый, кому я об этом рассказываю… Питер? Вы в порядке?
Нет, он был не в порядке. Питер притормозил и поднес руку ко лбу, его охватил жар. Фред открыл окно.
— Вы белый как полотно… Остановите… Что с вами такое?
Питер боялся продолжения, а продолжение это уже стучало в венах, горело огнем в горле и вздувалось на языке. Он припарковался на обочине и нагнулся к пакетам из-под сэндвичей, валявшимся у ног Фреда.
— Что вы мне дали?..
— Дал? Что дал?
— Сэндвичи, вашу мать!
Привыкший к такому обращению со стороны ребят из ФБР Фред понял, что совершил какую-то ошибку.
— Что такое? Какой сэндвич? Ваш, в синей упаковке. Объясните мне, в конце концов, что происходит!
В приступе страха, который лишь ускорял развитие симптомов, Питер, прерывисто дыша открытым ртом, сравнивал этикетки. Он сунул Фреду под нос красную упаковку:
— Вы дали мне это? Говорите, быстро!
— Кажется… Теперь, когда вы сказали… я думаю…
— Фред! Мать вашу!
Неужели столь невинный поступок, как замена одного хлеба другим, мог привести к таким последствиям?
— Что вы мне дали?..
— Дал? Что дал?
— Сэндвичи, вашу мать!
Привыкший к такому обращению со стороны ребят из ФБР Фред понял, что совершил какую-то ошибку.
— Что такое? Какой сэндвич? Ваш, в синей упаковке. Объясните мне, в конце концов, что происходит!
В приступе страха, который лишь ускорял развитие симптомов, Питер, прерывисто дыша открытым ртом, сравнивал этикетки. Он сунул Фреду под нос красную упаковку:
— Вы дали мне это? Говорите, быстро!
— Кажется… Теперь, когда вы сказали… я думаю…
— Фред! Мать вашу!
Неужели столь невинный поступок, как замена одного хлеба другим, мог привести к таким последствиям?
— Мне захотелось попробовать ваш…
— У меня аллергия на лактозу, чтоб вас!..
И агент, выпучив глаза, схватился за горло.
— Начинается отек Квинке, звоните пятнадцать, быстро! — закричал он, протягивая свой мобильник.
Фред, словно в кошмарном сне, увидел, как язык Питера, удвоившись в размерах, вылезает у него изо рта.
— Но разве вы не носите с собой лекарства от этого?.. Таблетки?.. Микстуру какую-нибудь?.. Что-то, чтобы остановить это?.. У астматиков всегда с собой вентолин… У диабетиков инсулин…
Питер был на грани обморока и, не имея уже сил отвечать, лишь подумал: Я строго слежу за тем, что ем, черт бы тебя побрал! За десять лет я ни разу не попался! Как я мог знать, что жизнь сведет меня с таким придурком?! Он стыдился своей аллергии с тех пор, как стал федеральным агентом, которому не положено иметь слабостей — ничего, что могло бы помешать выполнению задания. А Фред Уэйн и вообще был последним человеком, которому он рассказал бы о своей аллергии: тому хватило бы коварства повернуть это себе на пользу или просто отравить его из чистого садизма, чтобы посмотреть, как задыхается агент ФБР, что, собственно, и происходило в данный момент.
— Звоните же, чтоб вас!..
Из сдавленного горла слышалось одно хрюканье, и Фред, тоже в панике, набрал номер. Он смог повторить телефонистке неотложной помощи слова отек Квинке, но та спросила о подробностях.
— Да не могу я передать ему трубку, ему трудно говорить, и потом он все время ругается…
— Опишите его состояние.
— Он сидит, уткнувшись лбом в руль, рубашка мокрая от пота, а главное — язык висит изо рта, будто в мультике кот, который устал гоняться за мышью. И еще мне кажется, что у него щека и подбородок тоже начинают раздуваться, это мне напоминает какой-то фильм…
— Ваши координаты?
— Какие координаты? Кругом темно как в заднице, а вы говорите координаты!..
Следуя ее инструкциям, Фред вышел из машины и прошел пятьдесят метров до ближайшего километрового столба:
— Мы на триста восемьдесят четвертом километре, дорога А-6, по направлению к Парижу.
Она пообещала, что машина скорой помощи приедет в кратчайший срок, и Фред вернулся к Питеру, который теперь совсем задыхался.
— Пять минут, Питер, всего пять минуток!
Он взял его за плечо и сильно сжал: Я с вами, не бойтесь. Ему захотелось сделать что-то такое, хорошее, но он ничего не придумал. В голове у него вдруг завертелись разные картины—великолепные тела в красных купальниках, волны калифорнийского пляжа, утопленники и действия спасательниц в бикини, оказывающих им первую помощь. Однако в данном случае от воспоминаний о «Спасателях Малибу» было мало толку. Паникуя все больше, он едва удержался, чтобы не закричать: Не умирайте, Питер! — и постарался удержать его в сознании до прибытия скорой.
— Да, не повезло вам: с такой аллергией на сыр и загреметь во Францию. Теперь я понимаю, почему вы всегда отказываетесь от лазаньи, которую готовит вам Магги. Она туда кладет отличную моцареллу, выписывает ее специально из Лациума, из глухой деревни. А может, у вас аллергия только на коровье молоко, и молоко буйволицы вам подойдет? С этими вещами никогда не знаешь: тут так, а тут — иначе. Мой приятель Бартоломео, которого у вас знают как Обезьяну Барта, тоже был аллергиком, только неизвестно на что. Обедаем, все идет нормально, и вдруг — бац! — у него изо рта будто бейсбольная перчатка торчит. Он сдавал анализы, проходил тесты и все такое, в конце концов оказалось, что у него аллергия на какую-то хрень, которую готовят из свиного костного мозга и используют в разных соусах и желе, чтоб они застывали и были гуще. Ее еще кладут в желейные конфеты, например. Мы так узнали, что Барт в его-то годы все еще любит сладкое: с ним случился приступ на крестинах Бэль, мы до сих пор это вспоминаем. В другой раз, дело было в китайском ресторане, проглотил он ложку пекинского супа и начал задыхаться, прямо как вы сейчас. Ну, сразу бежать на кухню, к шеф-повару, пригрозил макнуть его головой в котел, если тот не скажет, что было в том чертовом супе. Дело кончилось скорой, увезли обоих — опять вечер насмарку.
В зеркале заднего вида показалась мигалка скорой помощи, и Фред со вздохом облегчения закрыл глаза. Левая рука его продолжала крепко сжимать плечо Питера.
* * *Уоррен больше не наливал Лене полные бокалы. Воодушевившись сверх всякой меры, новый член семьи Уэйнов постепенно теряла контроль над своими чувствами, перемежая торжественные заявления с выражением любви в адрес своего возлюбленного.
— Мои родители немного старомодны в отношении вопросов брака, они хотят торжественной церемонии, — сказала Лена, протягивая пустой бокал.
— Прошу прощения за мою невесту, она пьяна.
— Вовсе нет! Мои родители поженились совсем молодыми, и до сегодняшнего дня я ни разу не слышала, чтобы они ссорились, даже в шутку, даже когда им говорят, что от хорошей ругани одна польза. Вот такие они, мои родители, и я люблю их за то, что они опровергают все правила, какие только придумали про супружеские пары и их долговечность. Я люблю их, за то что они любят друг друга вот так — тихо и спокойно, за то что они не стесняются показывать свою любовь — такие уж оригиналы, и вообще, мне очень хотелось бы познакомить вас с ними, Магги!
Магги понимала теперь, почему ее сыну и Лене не терпелось пожениться. Если ее родители были такими, какими она их описала, если она с детства жила в тихой, счастливой атмосфере, разве ей могло не хотеться последовать их примеру, и поскорее? Холить и лелеять будущих детей, как холили и лелеяли ее саму?..
Напряжение, чувствовавшееся в начале вечера, переросло в мягкую эйфорию. Хитроумная операция, задуманная капитаном Квинтом, прошла с бешеным успехом. Отныне Магги, Бэль, Уоррен и Том были связаны тайной, объединившей их — в семью на один вечер, какой они никогда не забудут, семью, появление которой было уже оправданно присутствием в ней человека, безупречного с точки зрения морали и этики.
* * *После двух инъекций — кортизона и адреналина — Боулза положили на носилки, чтобы перенести в машину скорой помощи.
— Вы его увозите?
— У него анафилактический шок, мы отвезем его в больницу Сен-Лоран.
— А я? Мне что делать? — спросил Фред, потрясенный тем, что его бросают одного.
— Вы не можете оставить здесь машину. Больница находится в двадцати километрах отсюда, вот номер, поезжайте в Шалон.
И они скрылись под вой сирены. Он медленно поехал прочь, достал из кармана мобильник Боулза, попытался набрать номер, но в результате только заблокировал клавиатуру. В этот момент он проезжал под указателем «ПАРИЖ/ОССЕР/БОН».
Сколько уже он не сидел за рулем вот так — на свободе? Впереди у него была еще целая ночь, и он чувствовал себя подростком, опьяненным первыми минутами абсолютной свободы. Фред понял, что искушение сбежать никогда не покидало его. Уехать, скрыться, развеяться, отправиться прямиком в столицу, наглотаться бурбонов в каком-нибудь баре с девицами, и потом, на рассвете — на Север. А почему не на Север, собственно? Господи, как же это здорово — увидеть в темной ночи, где-то там впереди, за рулем автомобиля проблески будущего!
Однако он остановился на площадке для отдыха, взял горячего кофе, чтобы дать себе время на размышление, и выпил его, прислонившись спиной к телефонной будке. Что, если такая выходка будет стоить ему новых неприятностей? Всё эта хрень — Уитсек их: лишают людей собственной воли, делая из них каких-то подопытных крыс. В сущности, это всего лишь эксперимент, и неизвестно еще, окажется ли она жизнеспособной. Фред снова почувствовал несвободу и позвонил Тому: он измерил длину своего поводка и сам счел его слишком длинным. Голосовой ящик переадресовал его на номер Боулза. Где его только носит, эту падлу Квинта? В кои-то веки он понадобился.
и вот! Фред пожалел, что ему так и не удалось произнести короткую речь, которую он заготовил — только ради того, чтобы услышать на том конце провода многозначительную паузу: Том? Это Фред. Боулз в больнице, а я, пожалуй, поеду надерусь в каком-нибудь баре со шлюхами. Он набрал свой домашний номер, где тоже никто не подошел, потом мобильник Магги. Это молчание начинало его беспокоить.