Но вот началась Великая Отечественная война. Как утверждает уже цитировавшийся Киршнер: «Жизнь зло посмеялась над “конепоклонниками”. Но даже трагические реалии 1941 г. полностью не отрезвили их головы»[168].
А вот что пишет в своей книге Н.А.Зенькович:
«Не помогли в этой войне Будённому и его старые легенды, привязанность к коннице. В “красном всаднике” крепко гнездилось анахроническое мышление. Понимая, что успеха на оперативно-стратегическом просторе ему уже не добиться, он обратил свой взор к любимой кавалерии. Сталин вроде поверил в большие возможности лёгких кавалерийских дивизий, которые, по заверениям Будённого, смогут парализовать тылы немецких войск. Шапошников, правда, засомневался: кавалерия без авиационного прикрытия бессильна, стало быть, потребуются дополнительные самолёты. К тому же кавдивизии громоздки. Но Сталин сказал Шапошникову: пускай старый рубака играет во что угодно, лишь бы не лез в серьёзные дела, которые непременно завалит. И приказом Ставки в январе 1943 года Будённого назначили командующим кавалерией Красной Армии.
Мудрый Шапошников как в воду глядел. Лёгкие кавалерийские дивизии трёхтысячного состава, создаваемые по настоянию Будённого, а их было сформировано ни много ни мало около 100, предпринимали попытки рейдов по тылам фашистских войск. Некоторым кавдивизиям сопутствовала удача. Однако былинные времена, родившие легенды о красных конниках, прошли. Эта война была войной моторов, и кавалерия оказалась способной выполнять лишь второстепенные, вспомогательные задачи. Но Будённый упрямо гнул свою линию – даже после того, как “летучие кавдивизии”, не имевшие надёжных средств ПВО и не обладавшие достаточной ударной мощью, понесли громадные потери. Он всячески сопротивлялся сокращению кавалерийских соединений. К концу войны их оставалось 26. Было в них что-то от петровских потешных полков – в угоду одному человеку, которого не хотели обидеть, оставив без любимых игрушек»[169].
На самом деле вопреки мифотворцам «трагические реалии» показали прямо противоположное. Выяснилось, что с сокращением конницы в предвоенные годы несколько переусердствовали. Так, в подписанном начальником Генерального штаба Г.К.Жуковым директивном письме Ставки Верховного командования от 15 июля 1941 года, обобщавшем опыт первых трёх недель войны, говорилось следующее:
«Нашей армией несколько недооценивается значение кавалерии. При нынешнем положении на фронтах, когда тыл противника растянулся на несколько сот километров в лесных местностях и совершенно не обеспечен от крупных диверсионных действий с нашей стороны, рейды красных кавалеристов по растянувшимся тылам противника могли бы сыграть решающую роль в деле дезорганизации управления и снабжения немецких войск и, следовательно, в деле разгрома немецких войск. Если бы наши кавалерийские части, болтающиеся теперь на фронте и перед фронтом, были брошены по тылам противника, противник был бы поставлен в критическое положение, а наши войска получили бы громадное облегчение. Ставка считает, что для таких рейдов по тылам противника достаточно было бы иметь несколько десятков лёгких кавдивизий истребительного типа в три тысячи человек каждая, с лёгким обозом без перегрузки тылами. Следовало бы начать постепенно, но безо всякого ущерба для боевых операций, переформирование существующих кавкорпусов и кавдивизий в лёгкие кавдивизии истребительного типа в три тысячи человек каждая, а там, где нет кавчастей, следовало бы организовать кавдивизии упомянутого облегчённого типа для производства рейдов и ударов по тылам противника. Не может быть сомнения, что такие кавдивизии, действующие по тылам противника, будут облепляться партизанами, получат от них большую помощь и удесятерят свои силы»[170].
Таким образом, инициатором создания лёгких кавалерийских дивизий был отнюдь не «старый рубака Будённый», над которым так любят глумиться кухонные стратеги из числа продвинутой интеллигенции, а будущий маршал и четырежды Герой Советского Союза Г.К.Жуков.
Вскоре появилась ещё одна причина для формирования новых кавалерийских соединений. В первые месяцы войны советские танковые войска понесли большие потери. Возникла острая потребность в подвижных соединениях, обладающих хоть какой-то ударной силой.
В результате рекомендации Жукова были выполнены. К концу 1941 года в Красной Армии насчитывались 82 кавалерийские дивизии лёгкого типа [171]. Как и предлагалось в директивном письме Ставки, новые кавалерийские соединения трёхтысячного состава не имели дивизионной артиллерии, танков, противотанковых и зенитных средств, подразделений связи, сапёров и тылов [172]. С учётом этого обстоятельства, численность советской кавалерии в этот период вовсе не выглядит астрономической. Ведь согласно довоенным штатам, «нормальная» кавдивизия должна была иметь 9240 человек личного состава [173]. То есть для пересчёта лёгких кавдивизий в обычные их число следует разделить на 3.
Будучи слабо оснащёнными боевой техникой и вооружением, кавалерийские дивизии несли большие потери. Ввиду этого многие из них впоследствии были расформированы, а оставшиеся в начале 1942 года сведены в кавалерийские корпуса [174]. В феврале 1942 года количество кавалерийских дивизий достигает максимума – 87, однако к июлю того же года их число снижается до 46, а к декабрю остаётся лишь 31 кавдивизия [175]. На 1 мая 1943 года в Красной Армии имелись 26 кавалерийских дивизий, насчитывающих 238 968 человек и 226 816 лошадей [176].
Интересно взглянуть, как обстояли дела с кавалерией у нашего главного противника. В приведённой выше цитате Рапопорт и Геллер утверждают, что немцы в 1936 году имели две с половиной кавалерийские дивизии (то есть 2 дивизии и 1 бригаду). Как ни странно, в данном случае эти граждане не врут. Впрочем, их разоблачительный пафос мог стать ещё сильнее, если бы они знали, что к осени 1936 года у немцев в кавалерии оставалась всего лишь 1 бригада [177]. С ней Германия и вступила во 2-ю мировую войну. 25 октября 1939 года бригада была развёрнута в дивизию [178]. Однако к концу войны у немцев имелось уже 6 кавалерийских дивизий: 3-я и 4-я кавдивизии вермахта [179], 8-я и 22-я кавдивизии СС [180], а также включавший две дивизии 15-й казачий кавалерийский корпус, который организационно входил в состав войск СС, хотя его личный состав к СС не принадлежал [181]. Думается, если бы в ходе боевых действий кавалерия показала свою бесполезность, вряд ли стали бы немцы наращивать у себя её численность.
Остаётся лишь согласиться с мнением, высказанным в недавно вышедшей книге А.В.Исаева:
«…опыт войны показал, что с сокращением кавалерии поспешили. Создание только моторизованных частей и соединений было, во-первых, неподъёмным для отечественной промышленности, а во-вторых, характер местности в Европейской части СССР во многих случаях не благоприятствовал использованию автотранспорта. Всё это привело к возрождению крупных кавалерийских соединений…
В 1941-1942 гг. конники сыграли важнейшую роль в оборонительных и наступательных операциях, став незаменимой “квазимотопехотой” Красной Армии. Фактически кавалерия до появления в Красной Армии крупных самостоятельных механизированных соединений и объединений была единственным манёвренным средством оперативного уровня. В 1943-1945 гг., когда были, наконец, отлажены механизмы танковых армий, кавалерия стала тонким инструментом для решения особо важных задач в наступательных операциях… Типовой задачей кавалеристов в 1943-1945 гг. было образование внешнего фронта окружения, прорыв далеко в глубь обороны противника в период, когда старый фронт рассыпался, а новый ещё не создан. На хорошем шоссе кавалерия, безусловно, отставала от мотопехоты. Но на грунтовых дорогах и в лесисто-болотистой местности она могла наступать вполне сравнимым с мотопехотой темпом. К тому же в отличие от мотопехоты кавалерия не требовала себе постоянной доставки многих тонн горючего. Это позволяло кавалерийским корпусам наступать глубже большей части механизированных соединений и обеспечивать высокий темп наступления армий и фронтов в целом. Прорывы кавалерии на большую глубину позволяли экономить силы пехотинцев и танкистов.
Утверждать, что кавалерия – это отсталый род войск, лишь по недомыслию руководства остававшийся в Красной Армии, может только человек, не имеющий ни малейшего понятия о тактике кавалерии и туманно представляющий себе её оперативное использование»[182].
Итак, вопреки глумливым разглагольствованиям о гипертрофированном развитии красной конницы, в предвоенные годы советская кавалерия была значительно сокращена. Более того, с её сокращением явно переборщили, что и выяснилось после начала боевых действий. Впрочем, ту же ошибку совершили и немцы.
Утверждать, что кавалерия – это отсталый род войск, лишь по недомыслию руководства остававшийся в Красной Армии, может только человек, не имеющий ни малейшего понятия о тактике кавалерии и туманно представляющий себе её оперативное использование»[182].
Итак, вопреки глумливым разглагольствованиям о гипертрофированном развитии красной конницы, в предвоенные годы советская кавалерия была значительно сокращена. Более того, с её сокращением явно переборщили, что и выяснилось после начала боевых действий. Впрочем, ту же ошибку совершили и немцы.
Глава 4. Надо ли стыдиться «пакта Молотова-Риббентропа»?
Как я уже отмечал выше, оплёвывающие нашу историю либеральные публицисты стремятся любой ценой представить Советский Союз зачинщиком 2-й мировой войны. Или в крайнем случае возложить равную ответственность за её развязывание на «двух кровавых диктаторов» – Сталина и Гитлера. Одним из любимых аргументов, используемых для этого, является пресловутый договор о ненападении между Германией и Советским Союзом от 23 августа 1939 года, более известный как пакт Молотова-Риббентропа. При всяком удобном и неудобном случае российские СМИ поднимают ритуальный вой по поводу этого страшного преступления против прогрессивного человечества. Разумеется, тем, кто воспринимает западные демократии как источник благости и святости, сама мысль, что можно отказаться таскать для «цивилизованного мира» каштаны из огня и проводить самостоятельную политику, представляется кощунственной. Нам же не мешает разобраться, чем был этот пакт на самом деле: преступлением, ошибкой или, наоборот, правильным и логичным шагом.
Мюнхенский сговор
Любой добросовестный исследователь знает, что исторические факты следует рассматривать не изолированно, а в общем контексте происходившего в то время. Анализируя советско-германский договор, нельзя забывать и о другом соглашении, заключённом без малого за год до этого в Мюнхене. Сегодня по понятным причинам о мюнхенском сговоре предпочитают не вспоминать. Между тем, оба эти события тесно взаимосвязаны. Именно случившееся в столице Баварии во многом определило дальнейшую политику СССР.
Присоединив 13 марта 1938 года при полном попустительстве тогдашнего «мирового сообщества» Австрию к Третьему рейху, Гитлер обратил свой взгляд на Чехословакию. Как известно, после 1-й мировой войны свежеиспечённые государства Восточной Европы кроились не по этническому принципу, а по праву сильного: «Политическая граница Чехословакии, проведённая с полным пренебрежением к этнографическим границам, сохранила в пределах вновь образованного государства, а также прирезала к нему довольно значительные районы с нечехословацким и неславянским населением»[183]. В результате помимо титульных наций – чехов и словаков – в этой стране проживали многочисленные национальные меньшинства, самым крупным из которых были немцы – по данным переписи 1921 года их было около 3,1 миллиона из 13,4 миллиона жителей или 23,4% [184]. На притеснение немецкого меньшинства и ссылался Гитлер, потребовав передать Германии Судетскую область и другие районы с преимущественно немецким населением.
Разумеется, тягаться в одиночку с Германией, даже тогдашней, ещё не раскрутившей на полную мощь маховик своей военной машины, Чехословакия не могла. Впрочем, на первый взгляд, это небольшое государство было надёжно защищено системой международных соглашений. Ещё 25 января 1924 года был заключён бессрочный франко-чехословацкий договор о союзе и дружбе [185]. 16 мая 1935 года был подписан советско-чехословацкий договор о взаимной помощи. При этом по предложению Чехословакии в нём была сделана оговорка, что обязательства о взаимной помощи вступают в силу лишь в том случае, если помощь стороне – жертве агрессии будет оказана и Францией [186].
Однако едва дошло до дела, как выяснилось, что западные демократии вовсе не горят желанием защищать Чехословакию. 15 сентября 1938 года английский премьер-министр Невилл Чемберлен посетил Гитлера в его резиденции в Берхтесгадене. Фюрер был непреклонен. 19 сентября послы Англии и Франции передали Чехословакии совместное заявление своих правительств о том, что необходимо уступить Германии районы, населённые преимущественно судетскими немцами, чтобы избежать общеевропейской войны [187]. Когда же Прага напомнила Парижу о его обязательствах по договору о взаимопомощи, то французы просто отказались их выполнять.
Как сообщил министр иностранных дел Чехословакии Камил Крофта в своей телеграмме, адресованной всем чехословацким миссиям за границей, «английский и французский посланники 21 сентября в два часа ночи снова посетили президента и заявили, что в случае, если мы отклоним предложения их правительств, мы возьмём на себя риск вызвать войну. Французское правительство при таких обстоятельствах не могло бы вступить в войну, его помощь была бы недейственной. Принятие англо-французских предложений является единственным средством воспрепятствовать непосредственному нападению Германии. Если мы будем настаивать на своём первоначальном ответе, Чемберлен не сможет поехать к Гитлеру, и Англия не сможет взять на себя ответственность. Ввиду этого ультимативного вмешательства, оказавшись в полном одиночестве, чехословацкое правительство, очевидно, будет вынуждено подчиниться непреодолимому давлению»[188].
Надо сказать, что насчёт «полного одиночества» Крофта откровенно лукавил. Советский Союз был готов прийти на помощь Чехословакии даже без участия Франции. Однако в Праге предпочли капитулировать.
29-30 сентября в Мюнхене руководители четырёх великих держав -Великобритании (Чемберлен), Франции (Даладье), Германии (Гитлер) и Италии (Муссолини) – подписали соглашение, призванное урегулировать судетский кризис. Советский Союз на эту встречу приглашён не был, так же как и представители Чехословакии, которые были поставлены перед свершившимся фактом.
Мюнхенское соглашение предусматривало передачу Германии в срок с 1 по 10 октября 1938 года Судетской области со всеми сооружениями и укреплениями, фабриками, заводами, запасами сырья, путями сообщения и т.п. Взамен четыре державы давали «гарантии» новых границ Чехословакии [189]. О том, чего эти гарантии стоили, наглядно свидетельствует дальнейшее развитие событий. 13 марта 1939 года лидеры словацких националистов объявили о «независимости» Словакии и обратились к Германии с просьбой о защите. 15 марта немецкие войска вошли в Прагу. Великобритания и Франция не сделали и попытки спасти Чехословакию, ограничившись вялыми протестами. По свидетельству статс-секретаря министерства иностранных дел Германии Эрнста фон Вайцзеккера, посетивший его 15 марта французский посол в Берлине Робер Кулондр «с некоторым волнением говорил о том, как сильно на него подействовало вступление наших войск [в Чехословакию], которое находится в противоречии с мюнхенским соглашением, в противоречии с теми отношениями доверия, которое, по его мнению, он встретил у нас»[190].
Что касается Англии, то, выступая 15 марта в палате общин, Чемберлен заявил, что после Мюнхена британское правительство «считало себя морально обязанным» защищать территориальную целостность Чехословакии в случае неспровоцированной агрессии. Но к данной ситуации это не относится, поскольку Чехословакия распалась как бы сама по себе:
«Таково было положение до вчерашнего дня. Однако оно изменилось, поскольку словацкий парламент объявил Словакию самостоятельной. Эта декларация кладёт конец внутреннему распаду государства, границы которого мы намеревались гарантировать, и правительство Его Величества не может поэтому считать себя связанным этим обязательством»[191].
Более того, руководство Великобритании восприняло известие о ликвидации Чехословакии с явным облегчением. В тот же день британский министр иностранных дел Эдуард Галифакс заявил французскому послу в Лондоне, что Англия и Франция получили «компенсирующее преимущество», заключающееся в том, что «естественным способом» покончено с их обязательством о предоставлении гарантий Праге, бывшим «несколько тягостным для правительств обеих стран»[192]. Как говорится, комментарии излишни.
Но это ещё не всё. В ноябре 1938 года, чувствуя уязвимость своей страны после мюнхенского соглашения, чехословацкое правительство отправило 6 миллионов фунтов стерлингов золотом в подвалы Английского банка, как часть своего вклада в Банк международных расчётов [193]. Окончательно оккупировав Чехословакию, Германия 19 марта 1939 года потребовала это золото себе. В этой ситуации президент Английского банка Монтэгю Норман и Отто Нимейер, представлявшие Англию в директорате Банка международных расчётов, с согласия британского министра финансов Джона Саймона добились передачи чехословацкого золота немцам [194].