Разошелся слух, что назначен новый президент – Никос Сампсон, бывший борец ЭOKA.
Безутешная Ирини Георгиу рыдала. Она относилась к Макариосу с большой симпатией. Изменение его позиции в отношении энозиса смутило ее, но вне зависимости от политических целей президента она верила, что человек духовного сана должен быть по определению хорошим.
– Вот еще одна утрата, – пожаловалась она дочери. – Ужасная смерть! Бедный, бедный… Когда же это все закончится?
Они с Марией, которая была снова беременна, слушали новости весь день. Малыш Василакис без устали играл деревянными кубиками, погрузившись в собственный мир. Макариоса обвиняли в том, что он привел страну к такой ситуации. Диктор сообщил, что Национальная гвардия захватила власть, чтобы не допустить гражданской войны.
Когда Паникос вернулся домой из своего магазина электротоваров пораньше, чтобы побыть с женой и сыном, Ирини Георгиу осталась одна. Никого из ее мужчин не было дома. Муж и оба сына еще не вернулись.
– Где же они, как вы думаете? – Она в отчаянии заламывала руки. – Когда же они вернутся? Думаете, с ними все в порядке?
Никто не мог ответить на ее вопросы. Мария и Паникос бормотали лишь бесполезные слова утешения.
Ирини металась по комнате взад-вперед, выходила из дому, шагала по улице, словно надеясь их там встретить, возвращалась в дом, присаживалась на минутку и повторяла все сначала.
– Что нам делать? – непрестанно повторяла она.
Ирини была на грани истерики и постоянно крестилась.
– Уверен, они скоро придут. – Паникос успокаивающе гладил тещу по руке.
Время тянулось невыносимо медленно. Первым вернулся Василис.
– Агапи му, прости. На дороге всюду блокпосты, проехать невозможно. Ты, наверное, волновалась?
Они обнялись, и Ирини расплакалась.
– И почему мы не установили телефон? – сокрушался Василис. – Я бы мог тебе позвонить.
Вскоре явился Маркос. Ему и в голову не пришло, что мать будет так тревожиться.
– Я был вынужден задержаться в отеле, – объяснил он. – Нужно было успокоить гостей. Объяснить, что все в порядке.
Теперь ждали только Христоса.
– Мама, он скоро явится, – успокаивал ее Маркос, хотя сам слабо в это верил.
Ирини начала готовить. Она не знала другого способа отвлечься и перестать думать о сыне. Накрыла на стол, положив приборы и для Христоса, и все сели есть. Входную дверь оставили открытой, чтобы увидеть его сразу, как только он появится на пороге.
Ирини с Марией убирали со стола, когда в дверях показалась мужская фигура. Ирини уронила нож, спеша навстречу сыну. Христос стиснул мать в объятиях. Он был широкоплечим и на фут выше ее ростом.
Ирини вдохнула запах пота и машинного масла, которым пропах ее младший сын, и прижалась к нему еще крепче. Наконец он ее отпустил.
– Ты наверняка голоден, – сказала она.
– Еще как! Как волк, – ответил он.
– Ты в курсе, что творится? – Василис не знал, слышал сын о перевороте или нет.
– Разумеется, в курсе, – подтвердил Христос, стараясь не показывать свою радость, которая росла в нем с каждым днем.
Ирини Георгиу поняла, что младший сын не разделяет ее печали по поводу смерти Макариоса. Все его поведение в тот вечер подтверждало то, о чем она и так давно догадывалась.
Паникос возился с радио, пытаясь уменьшить помехи, и настроился на другой канал.
Вдруг они услышали голос, который тотчас узнали. Это был голос Макариоса. Судя по всему, похоронили его преждевременно. Президент рассказывал репортеру, как ему удалось выбраться из дворца во время штурма. Он остановил проезжающую машину, и та увезла его в горы Троодос. Оттуда он перебрался в монастырь, а потом в Пафос, откуда сейчас ведет вещание нелегальная радиостанция.
«Вместе мы выполним священную миссию сопротивления и завоюем свободу, – закончил выступление президент. – Да здравствует свобода! Да здравствует Кипр!»
Воскресение Макариоса поразило Ирини даже больше, чем известие о его смерти. Она была уверена, что все они свидетели чуда, и вечером плакала даже больше, чем утром. Все ее любимые мужчины вернулись.
– Господь на стороне Макариоса! – ликовала она.
Василис взглянул на жену. Когда Ирини Георгиу говорила о Макариосе, она рисовала в своем воображении благодушного бородатого священника. Его богобоязненная жена благоговела перед кем угодно в церковном облачении. Василис же видел политика с хитрыми глазами и был убежден, что у этого человека есть два абсолютно разных лица.
В «Восходе» в тот день было спокойно. Персоналу было велено сообщать гостям, что перемены в руководстве страны на их отдыхе не скажутся. Порты и аэропорты временно закрыты, но вскоре все вернется к обычной жизни. Никосия находится на расстоянии более тридцати миль, и беспорядки тут им не грозят.
В день, когда свершился переворот, все отдыхающие, как прежде, загорали на пляже. Туристы слышали, что назначен новый президент, но эта новость их не потрясла. Американцев и европейцев больше занимал скандал, разразившийся в Вашингтоне. Решалась судьба очередного президента, Ричарда Никсона, и это могло в большей степени повлиять на их судьбы.
На следующий день впервые за многие месяцы в «Восходе» появился Саввас. Многие его рабочие не вышли на работу, и стройка застопорилась. Он был крайне обеспокоен.
– Где Маркос? – строго спросил он Костаса Франгоса.
– Наверное, где-то поблизости, – ответил тот. – Я видел его часов в десять.
Как обычно, Маркос и Афродити должны были встретиться утром, но он задерживался. В таких случаях она всегда нервничала – страсть делала ее нетерпеливой. Сегодня у Афродити был дополнительный повод для волнения. Она понимала, что последние политические события на острове грозили разрушить ее повседневную жизнь, и безумно этого боялась. Никогда еще Афродити не была так счастлива, не чувствовала себя столь полной жизни, не испытывала большего удовольствия. Она ничего не хотела менять. В объятиях Маркоса она забывала обо всем: о нарядах, туфлях, иногда даже об украшениях. Все это становилось не важным. Они никогда не зашторивали окна, когда занимались любовью, на каком бы этаже ни были – на девятом, одиннадцатом или четырнадцатом. По утрам солнце стояло высоко, и его лучи, отражаясь от морской глади, освещали каждый квадратный дюйм ее кожи. С мужем они всегда задергивали шторы и приглушали свет.
В то время как его жена и первый помощник спешно натягивали одежду, Саввас созвал персонал на собрание в бальном зале. Он хотел еще раз напомнить о том, чтобы все продолжали работать как обычно. Еще важнее было сделать все возможное, чтобы гости не уезжали. Папакоста убедился, что все работает в обычном режиме, и попросил, чтобы так продолжалось и впредь.
– Вы все знаете, что мы перестраиваем «Новый Парадиз-бич», – сказал он. – Успешная работа «Восхода» и завершение строительства нового отеля целиком в ваших руках.
Маркос стоял в задних рядах и слушал. В голосе Савваса Папакосты явно слышалась борьба жадности с паникой.
«Босс, как всегда, краток», – подумал Маркос. Он подозревал, что продолжать работать как обычно будет не так-то легко. Утром он заезжал в гараж, чтобы отвезти несколько посылок. Брата на месте не было, его напарник работал один.
– Его отряду приказали отбыть в Никосию, – сообщил тот. – Христос уехал.
– Разве все уже не закончилось? – удивился Маркос.
– Оппозиция еще сопротивляется, – пояснил механик. – Горстка левых не хочет подчиниться новому президенту.
Было ли это так, или ситуация была гораздо серьезнее, не имело значения. Через несколько часов Фамагусту захлестнули слухи о происходящем в столице, которая находилась совсем рядом, но всегда казалась другим миром.
С Никосом Сампсоном Маркос встречался лишь однажды – еще когда был активным сторонником первой ЭОКА. Тот был родом из Фамагусты и в свое время произвел большое впечатление на подростка. Сампсон был мужественным, красивым и харизматичным. Его обожали и боялись как мужчины, так и женщины. Ходили слухи, что он лично убивал своих противников, и беспощадность была его отличительной чертой, которой он гордился. Она была неотъемлемой частью его натуры, как и суровый взгляд.
Маркос знал, что Сампсон не пощадит тех, кто оказал сопротивление путчу.
Вскоре просочились слухи, что больницы в Никосии переполнены ранеными. Шли уличные бои, доносились пулеметные очереди и выстрелы из танковых пушек. В коридорах стонали умирающие, и врачи боролись за их жизнь, не разбирая, сторонники они Макариоса, члены ЭОКА-Б или зачинщики вчерашнего военного переворота. Раны оставались ранами, и не имело значения, кому принадлежала разорванная пулями или шрапнелью плоть. У медиков не было времени записывать фамилии или вглядываться в лица. Они чистили и обрабатывали раны, накладывали жгуты. У каждого врача и медсестры, грека или турка-киприота, было свое мнение по поводу происходящего на улицах, но они выполняли свой долг, не делая ни для кого различия.
Едва лишь обрывки новостей проникли в салон, Эмин забеспокоилась. Утром она заметила, что Али не ночевал дома, и ее подозрения, что он участвует в ТМТ, окрепли. Чем больше поступало сообщений о стрельбе и раненых, тем сильнее у нее тряслись руки. Наконец Эмин отложила ножницы.
– Разыщи Хусейна, – посоветовала подруге Савина. – Может, он что-то знает.
Эмин нашла сына на пляже. Он чистил граблями песок перед террасой.
– Где был Али сегодня ночью? – спросила она.
Хусейн продолжал работу, не поднимая головы. Если бы мать заглянула ему в глаза, она бы поняла, что он знает.
Он пожал плечами.
– Хусейн! Посмотри на меня.
Она повысила голос, и некоторые из загорающих на шезлонгах отдыхающих повернули головы в их сторону.
– Мам! – шикнул Хусейн, смутившись.
– Я должна знать!
На террасу вышел Костас Франгос и подозвал его.
– Мне надо идти, – сказал Хусейн.
Он ушел, а мать осталась стоять на песке одна.
Савине хватило одного взгляда на вернувшуюся в салон подругу, чтобы понять: работать Эмин сегодня не может. Она настояла, чтобы подруга шла домой.
Эмин не успела еще открыть дверь, как у нее екнуло сердце. Она услышала голос Али. Сын вернулся.
– Али! Где ты был?! Почему не ночевал дома? Мы так волновались!
Ей хотелось и отвесить ему оплеуху, и стиснуть в объятиях. Выбрала второе, обливаясь слезами.
Халит забился в угол. Пытаясь успокоиться, он молча перебирал четки теспих.
– Почему ты ушел?
– Так было надо, – сказал Али надтреснутым голосом. – Они могли убить наших людей.
– Ты же еще ребенок, ты слишком мал для этого! – Эмин была вне себя от тревоги. – Обещай, что никогда больше этого не сделаешь… – умоляла она.
– Я не могу этого обещать, – ответил сын.
Когда Маркос вернулся домой поздно ночью, Ирини и Василис еще не спали. Ему пришлось закрыть ночной клуб раньше обычного, поскольку пришло лишь несколько гостей. Они много пили, чтобы успокоиться, но рано разошлись. К концу представления обычно вся сцена бывала усыпана цветами, но сегодня продали всего одну корзину гвоздик.
Сначала Маркос не заметил родителей – они сидели молча в темном кипосе, – потом увидел огонек отцовской сигареты.
– Папа, что случилось?
– Левенти му! – Увидев сына, Ирини поднялась ему навстречу с распростертыми объятиями.
– Ирини, он всего-навсего вернулся с работы, – одернул ее муж.
Он был прав, но ее тревога копилась весь день. У них не было ни телефона, ни телевизора, а радио не говорило ей того, что она хотела знать.
Маркос сел с ними и налил себе зевании из полупустого графина, стоящего в центре стола. Ирини уговорила Василиса не ездить на ферму сегодня.
– Я думала, это небезопасно, – объяснила она Маркосу. – Но надеялась, что к вечеру все уляжется.
– С чего ты это взяла? – перебил ее муж.
Василис Георгиу побывал в кафенионе, и теперь у него заплетался язык. Целый день он слушал правительственные сообщения, новости и слухи и, вернувшись, вселил в жену новые страхи.
– Гражданской войны не миновать! – Он грохнул кулаком по столу. – Сторонники Макариоса окружены. Твоя мать этому не рада.
Как и многие, Василис Георгиу отвернулся от Макариоса, когда тот перестал считать энозис главным пунктом своей программы, но говорил на эту тему, только когда выпивал лишнего. Василис подсмеивался над симпатией, которую питала жена к Макариосу. Он знал, что Христос, как и он сам, был за энозис, а вот насчет старшего сына не был уверен.
– Не преувеличивай! – возразил Маркос. – Ты только маму расстраиваешь.
– А что тогда, по-твоему, происходит? Да ты день-деньской сидишь со своими иностранцами! Откуда тебе знать, что происходит… – Василис продолжал бормотать что-то нечленораздельное. Маркос обнял мать.
– Это все из-за Христоса… – сказала она тихо, обращаясь к старшему сыну.
– Он еще не вернулся? – (Ирини покачала головой.) – Он вернется, мама, не переживай, все будет хорошо. Вчера ведь он пришел.
– У меня ужасное предчувствие, – сказала она. – Мне сон вчера приснился. Жуткий сон… – Ирини отвернулась. По ее лицу катились слезы. – Я знаю, где он, – наконец вымолвила она. – Он сражается… с этими людьми.
Повисло тягостное молчание. Маркос не знал, что сказать. Василис закурил еще одну сигарету.
Ирини пошла в дом. Она будет лежать в постели до самого утра, уставившись в потолок и прислушиваясь к каждому шороху, ожидая возвращения сына.
Перед самым рассветом стихли цикады. До того как залают собаки и закукарекают петухи, в мире воцарится полная тишина. Как может начаться гражданская война, когда все объято покоем? Ирини уговаривала себя, что этого не случится. Христос может вернуться в любой миг.
Утром напряженность усилилась. Каждый час появлялись новые слухи – частью правдивые, частью сфабрикованные. Иногда они преувеличивали серьезность происходящего, иногда преуменьшали ее. Христос не вернулся, и, когда Василис пошел справиться о сыне в гараже, ему сказали, что тот уже два дня не выходил на работу.
Как велел Саввас Папакоста, в «Восходе» все вышли на работу, но атмосфера была гнетущая. Гости осаждали стойку администратора с вопросами.
– Как все это отразится на нас?
– Наш обратный рейс не задержат?
– Если мы уедем на день-два раньше, нам выплатят возмещение?
– Можно остаться в том же номере, если наш рейс отменят?
Все были обеспокоены своей судьбой, вдруг ощутив себя вдалеке от дома.
Эмин и Савина были в салоне одни. Фрау Брухмайер, как всегда пунктуальная, появилась в двенадцать. Раз в месяц она делала стрижку. Седину она не закрашивала и любила короткие мальчишеские стрижки, которые шли только женщинам с такими же явно выраженными, как у нее, скулами.
– Доброе утро! – радостно поздоровалась она.
– Доброе утро, фрау Брухмайер. – Эмин помогла ей надеть пеньюар. – Как вы себя сегодня чувствуете?
Вопрос был задан машинально. Мысли Эмин были далеки.
– Отлично, спасибо, – последовал ответ. – Но кажется, я одна так себя чувствую.
– Возможно, – сказала Савина. – Большинство клиентов не пришли, вот мы и гадаем…
Фрау Брухмайер наклонила голову над раковиной, чтобы Эмин могла вымыть волосы, но продолжала говорить.
– Мне совсем не нравится то, что, говорят, происходит, – сказала она. – Но думаю, нам всем надо продолжать жить как прежде.
Эмин не решилась возразить.
Когда волосы были подстрижены и высушены, фрау Брухмайер дала каждой по шиллингу и ушла. Близилось время обеда, и она, как обычно, займет свой столик у бассейна, невзирая на события, которые развернулись этим утром.
Не дождавшись звонка от Маркоса, Афродити списала это на возникшие в тот день проблемы со связью. Утром у нее состоялся короткий разговор с Саввасом. Муж сказал, что они должны продолжать заниматься обычными делами как ни в чем не бывало. Поэтому Афродити, как обычно, тщательно оделась – в платье нежно-желтого шелка, дополнив его украшениями из топазов, – и поехала в отель.
Маркоса не было видно, и она спустилась в салон повидаться с Эмин и Савиной. Возможно, он появится чуть позже. Для Афродити каждая минута, проведенная врозь, значила больше, чем все происходящее в мире, и она надеялась, что он чувствует то же самое.
Эмин и Савина увидели совсем не ту Афродити, которую привыкли встречать в последние месяцы. Жена босса была напряжена и необычно молчалива.
– Наверное, жалеет, что сейчас не с матерью в Лондоне.
– По-моему, она осунулась…
– Ох, Эмин! Как бы она ни выглядела, тебе постоянно кажется, что она беременна! Просто волнуется, как все мы!
Закончив с прической, Афродити поднялась в холл. Маркос по-прежнему не появлялся. Чтобы убить время, она поболтала с персоналом и несколькими гостями, которые пришли в надежде узнать новости. Журчал фонтан, казалось, ничего не изменилось. Наконец, не выдержав, она подошла к Костасу Франгосу:
– Вы видели сегодня господина Георгиу? Муж ждет его на стройплощадке.
– Нет, кирия Папакоста, – ответил тот. – Насколько мне известно, он не появлялся после того, как закрыл ночной клуб. Это было около часа ночи.
– Благодарю вас. – Афродити поспешно отвернулась.
Она боялась, что управляющий заметит ее взволнованный вид.
Афродити отправилась домой. Выехав на проспект Кеннеди, главную улицу, идущую за отелями, она увидела группу военных из Национальной гвардии. Фамагуста теперь находилась под их контролем. Сопротивления, как в Никосии, они не встретили.
Войдя в квартиру, она включила радио. Диктор сообщил, что порядок на острове восстановлен. Афродити выключила радио, поставила пластинку на проигрыватель и налила себе сладкого вермута. Не открывая ставен, она вытянулась на диване, отхлебывая вино и не сводя глаз с телефона, мысленно заставляя его зазвонить.