Джон Уиндем Столь многое сплелось…
Одним из качеств, которые с годами все более не нравились Лидии Уотерс в муже, было его телосложение; вторым было его хобби. Разумеется, присутствовали и другие малоприятные черточки, но эти в особенности возбуждали ее чувство неудачи.
Верно, что он оставался в основном во все той же форме, с тех пор, когда она вышла за него замуж, однако сначала она ждала каких-то улучшений.
Она воображала какое-то развитие под домашним влиянием в более красивого, более учтивого, лучше упитанного человека. Однако, после почти двенадцати лет ее забот и кормежки едва ли можно продемонстрировать хоть какое-то изменение. Торс, главное в мужчине, выглядел чуть более солиднее, и размеры одежды подтверждали, что это в самом деле так, но, к несчастью, казалось, что он только подчеркивает мосластый, шишкастый, слабо сшитый эффект всего остального.
Как-то раз в состоянии более чем обычного разочарования Лидия вынула пару его брюк и тщательно ее измерила. Инертные и пустые они выглядели в полном порядке — длинные в росте, той обычной ширины, что носят все — однако, пущенные в носку, они немедленно вызывали эффект слишком узких и раздутых на коленках, в точности, как и его рукава. После того, как потерпели неудачу несколько ее идей о том, как смягчить его внешний вид, она поняла, что надо с этим смириться. С неохотой она сказала себе: «Что ж, думаю, этому не поможешь. Это просто такая штука — как женщины-наездницы все больше начинают походить на лошадей…» — намекая этим заодно и на его хобби.
Пристрастия-хобби нормально смотрятся в ребенке, но вызывают раздражение во взрослом человеке; вот почему все женщины так стараются их никогда не иметь, а просто интересоваться то тем, то этим. Для женщины совершенно естественно — а Лидия была миловидной демонстрацией искусства быть таковой — проявлять интерес к полудрагоценным камням и, когда она может их себе позволить, камням драгоценным: хобби же Эдварда, напротив, ни с какой стороны естественным не назовешь.
Лидия, разумеется, знала об этом хобби еще до замужества. Все, кто знал Эдварда достаточно долго, видели прекрасно, как его глаза с надеждой рыскали по углам любой комнаты, где ему случилось быть, а когда он был не под крышей, как его внимание при виде кучи палых листьев или куска отставшей коры вдруг переключалось с обсуждаемого вопроса. Временами это раздражало, однако она не позволила этому чувству сильно давить на себя, так как хобби потом вполне могло иссякнуть и заглохнуть от небрежения. Ибо Лидия придерживалась довольно распространенного мнения, что, конечно, хотя женатый мужчина должен тратить определенное время на обеспечение дохода семьи, но кроме этого у него должен быть лишь единственный интерес в жизни — из чего следовало, что существование любого другого интереса должно несколько оскорблять его жену, ибо каждому известно, что в действительности любое хобби это просто форма сублимации.
Однако, никакого увядания не произошло.
Как ни досадно это было само по себе, его хобби было бы гораздо переносимее, если бы оно было коллекционированием чего-то стоящего — скажем, старинных гравюр или восточной керамики. Такие вещи не только можно продемонстрировать другим на зависть, они еще и обладают определенной ценностью, да и сам собиратель получает определенный статус. Однако, никто не достигает никакого статуса, считаясь всего лишь сдвинутым, за то, что обладает весьма дорогой коллекцией пауков.
Даже над бабочками и мотыльками можно было бы принять вид некоего энтузиазма, думала Лидия, не стараясь, правда, подвергнуть этот вопрос испытанию. Существуют определенные драгоценности природы, которые воспринимаешь, только если они мило смонтированы. Но о пауках — об этой прорве мерзких, враскаряку бегающих, ногастых ужасов, постепенно бледнеющих в пробирках со спиртом, а, может, с формалином — она вообще не могла найти что же сказать.
В ранние дни их брака Эдвард пытался заразить ее толикой собственного энтузиазма, и Лидия со всем возможным тактом слушала его объяснения сложностей их жизни, рассказы об их обычаях, о брачных повадках пауков, большая часть которых вызывала еще большее отвращение, ибо им явно недоставало морали, и его объяснения красот их окраски и разметки, однако ее глазам не хватало пристрастия, чтобы все это заметить. Тем не менее, к счастью, из некоторых ее замечаний и вопросов постепенно стало очевидно, что Эдвард не пробудил того участливого понимания, на которое надеялся, и когда эта попытка закончилась провалом, Лидия получила возможность постепенно отступить к своей прежней точке зрения, что все пауки нежелательны, и что мертвые они лишь не на много мерзки, чем живые.
Понимая, что фронтальная оппозиция наукам была бы неверной тактикой, она сделала попытку тихого и безболезненного отступления. У нее заняло два или три года, чтобы оценить, что попытка не сработала; после этого наука устроилась, чтобы стать одной из тех заноз, которые мудрый воспринимает спокойно и оставляет без упоминаний, если не считать тех случаев чрезвычайного раздражения, когда просматривается весь каталог скопившегося недовольства.
Лидия входила в паучью комнату Эдварда примерно раз в неделю, частью для того, чтобы прибраться там и протереть пыль, а частью — чтобы в явно мазохистской манере насладиться отвращением к ее обитателям. Этим последним она занималась по меньшей мере на двух уровнях. Имелся некий вид общего удовлетворения, которое, глядя на ряды пробирок, мог чувствовать любой — что во всяком случае здесь целая прорва ползающих тварей, которые больше ползать не будут. И еще в этом присутствовало более личное чувство возмездия при мысли, что хотя им до определенной степени удалось отвлечь внимание женатого мужчины от его единственно достойной цели, но все-таки, чтобы добиться этого, им пришлось умереть.
На стойках вдоль стен располагалось ошеломляющее количество пробирок; так много, что однажды она с надеждой поинтересовалась, могут ли вообще быть еще неизведанные науке виды пауков. Его первый ответ о 560 видах, живущих на Британских островах, был вполне обнадеживающим, но потом он начал рассказывать о приблизительно двадцати тысячах разных видов в мире, не говоря уж о близких отрядах, так что слышать это было весьма удручающе.
Кроме пробирок в кабинете были и другие вещи: полка со справочниками, каталожные ящички, стол с тщательно укутанным микроскопом. Против одной стены тянулся длинный рабочий стол со множеством бутылей, пакетов со снимками, коробок с новыми пробирками, как и большое количество коробок со стеклянным верхом, в которых образцы содержались для изучения живыми до того момента, как отправиться в спирт.
Лидия никогда не могла удержаться от того, чтобы не заглянуть в эти камеры обреченных с удовлетворением, которое она редко признавала, или, в самом деле, которое вряд ли ощущала бы в случае каких-либо других созданий, но почему-то для пауков оно казались как раз таки подходящим, именно потому, что те были пауками. Как правило, в одинаковых коробках их находилось по пять-шесть, но как-то утром она с удивлением заметила аккуратно стоящий в том же ряду громадный колоколообразный кувшин-аквариум. После обычного протирания пыли, любопытство заставило ее склониться над рабочим столом.
Конечно, гораздо легче было бы рассматривать обитателя кувшина, чем этих коробок, однако оказалось не так, потому что в кувшине до высоты в две трети все заслоняла паутина. И сплетенная так плотно, словно специально для того, чтобы скрыть обитателя со всех сторон. Она свисала складками, почти как драпри, и, всмотревшись пристальнее, Лидия была поражена основательностью работы; драпри казались удивительно похожими на ноттингэмские кружевные занавеси — хоть и значительно меньшие по размеру, конечно, и, вероятно, не вполне вровень с последними движениями моды. Лидия наклонилась, чтобы заглянуть под край паутины на обитателя кувшина.
— Боже милостивый! — воскликнула она.
Паук, скорчившийся в центре заслоненного паутиновыми занавесями кружка, был самым большим из всех, что они видела. Она уставилась на него. Она вспомнила, что прошлым вечером Эдвард был в состоянии какого-то возбуждения, но она обратила на это мало внимания, если не считать того, что сказала, как в нескольких предыдущих случаях, что слишком занята, чтобы подняться и посмотреть на какого-то чудовищного паука: она так же припомнила, что он был заметно разочарован отсутствием ее интереса. Теперь, видя этого паука, она могла это понять: ей даже сразу стало понятно, как это возможно — говорить о красоте окраски паука, ибо здесь совершенно не было сомнений, что данный образец заслуживает почетного места в классе живых драгоценностей природы.
Основной цвет был бледно-зеленым с полосками потемнее, которые, слабели, уходя на нижнюю сторону. Ближе к центру спинки проходил рисунок наконечников стрел, ярких в центре и почти сливавшихся с зеленым фоном у острия. По обе стороны брюшка были похожие на скобки алые закорючки. Мазки того же алого цвета отмечали сочленения зеленых лап, и такие же мелкие отметины были на верхней части того, что Эдвард звучно называл цефалотораксом, но Лидия думала об этом, как о месте, куда крепятся ноги.
Лидия склонилась ближе. Странно, но паук не замер в неподвижности, как обычно делают пауки. Казалось, его внимание было всецело занято чем-то, что он держал между передней парой лап, чем-то мелькающим при движении. Лидия подумала, что этот предмет — аквамарин, граненый и полированный. Когда она шевельнула головой, чтобы в этом убедиться, ее тень упала поперек кувшина.
Паук перестал вертеть камешек и застыл. Наконец, тоненький и глуховатый голосок с легким иностранным акцентом произнес:
— Привет! Кто вы?
Лидия оглянулась. Кабинет как и прежде был пуст.
— Нет, смотрите сюда! — сказал глуховатый голосок.
Она снова посмотрела вниз в кувшин и увидела, что паук показывает на себя ногой номер два справа.
— Меня зовут — Арахна, — вежливо сказал голосок. — А вас?
— Э-э… Лидия, — неуверенно ответила Лидия.
— Ах, дорогая! Почему же? — спросил голосок.
Лидия почувствовала легкое раздражение.
— Что вы имеете в виду? — спросила она.
— Ну, как мне помнится, Лидию отправили в ад в наказание за то, что она сделала что-то особенно гадкое со своим любимчиком. Полагаю, вас назвали не в…
— Конечно, нет, — ответила Лидия, чуть добавив в голос резкости.
— Вот как, — с сомнением произнес голосок. — И, все-таки, не станут же вас называть просто так. И, знаете ли, я никогда по-настоящему не винила Лидию. Любовники, по моему опыту, обычно заслуживают… — неуверенно оглядываясь в комнате, Лидия пропустила остаток фразы.
— Я не понимаю, — сказала она. — Я хочу сказать, это в самом деле?..
— Да, это я, все верно, — сказала паучиха. И словно в подтверждение, снова указала на себя, на сей раз третьей лапой слева.
— Но… ведь пауки не умеют…
— Конечно, нет. Настоящие пауки не умеют, но я — Арахна, я же вам сказала.
Туманное воспоминание шевельнулось где-то у Лидии в голове.
— Вы хотите сказать, та самая Арахна? — поинтересовалась она.
— А вы когда-нибудь слышали о другой? — холодно вопросил голосок.
— Я имею в виду, та самая, что досадила Афине — хотя я сейчас не могу вспомнить чем именно? — спросила Лидия.
— Именно. Я классная вязальщица, а Афина взревновала, и…
— Значит, вы вязали?
— Я была лучшей вязальщицей и ткачихой, но когда я выиграла всегреческие открытые соревнования и победила Афину, та не смогла с этим смириться, она так яростно стала ревновать, что превратила меня в паука. Я всегда говорила, что вообще очень нечестно допускать к соревнованиям богов и богинь. Они совершенно не умеют проигрывать, а потом распускают о вас ложные слухи, чтобы оправдать те гнусности, которые совершили в отместку. Наверное, вы все слышали по-другому? — добавил голосок слегка вызывающим тоном.
— Нет, мне кажется, все было именно так, — тактично ответила Лидия. — Вы, наверное, уже так долго были пауком, — добавила она.
— Да, предполагаю, что так, но через какое-то время перестаешь считать.
Голосок сделал паузу, а потом продолжил:
— Я говорю, не возражаете ли вы, если снимете эту стеклянную штуку? Здесь внутри так душно; и, кроме того, мне не надо будет так кричать.
Лидия заколебалась.
— В этой комнате я никогда ни во что не вмешиваюсь. Мой муж раздражается, если что-то не так.
— О, вам не надо бояться, что я убегу. Если хотите, я дам вам честное слово.
Но Лидия все еще сомневалась.
— Понимаете, вы находитесь в весьма отчаянной ситуации, — сказала она, невольно взглянув на бутыли со спиртом.
— Реально, нет, — сказал голосок тем тоном, что подразумевает пожатие плечами. — Меня и прежде часто ловили. Но все как-то устраивалось — как и должно быть. Это одно из немногих преимуществ обладания вечным проклятием. Ибо становится невозможным, чтобы случилось что-то по-настоящему фатальное.
Лидия осмотрелась. Окно заперто, дверь тоже, камин заблокирован.
— Ну, наверное, на несколько минут, если вы мне пообещаете, — согласилась она.
Она подняла кувшин и отложила его в сторону. И когда делала это, то зацепила и потянула паутинные занавеси, которые разорвались.
— Даже не расстраивайтесь об этом! Ерунда! Вот так-то лучше, — сказал голосок, все еще слабый, но теперь совершенно ясный и четкий.
Паучиха не шевелилась. Она все еще держала между передними лапами аквамарин, который сверкал, ловя свет.
Внезапная мысль пришла ей в голову. Лидия наклонилась и пристально посмотрела на камень. И с облегчением увидела, что он не один из ее собственных.
— Красиво, не правда ли? — сказала Арахна. — Хотя и не вполне мой оттенок. Я его, скорее, заглушаю. Более подходящим был бы изумруд — даже если бы он оказался гораздо меньше.
— Где вы его взяли? — спросила Лидия.
— О, в доме неподалеку. Мне кажется, через подъезд отсюда.
— Миссис Феррис — да, конечно, это, наверное, один из ее камней.
— Может быть, — согласилась Арахна. — Во всяком случае, он лежал в шкафу рядом с целой кучей других, поэтому я его и взяла, и именно тогда, когда я пролезала сквозь изгородь сада, ища комфортабельную норку, чтобы понаслаждаться его видом, меня и поймали. Меня выдал блеск камня. Забавный человечек сам весьма напоминает паука, особенно если б у него было побольше лап.
Лидия несколько холодно сказала:
— Но он оказался проворнее вас.
— Хм-м, — уклончиво сказала Арахна.
Она положила камень и начала ходить с места на место, выпуская из брюшка несколько нитей. Лидия чуть отодвинулась. Секунду она следила за Арахной, которая, казалось, была занята чем-то вроде небрежного прядения, потом ее глаза вернулись к аквамарину.
— У меня самой есть небольшая коллекция камней. Не такая хорошая, конечно, как у миссис Феррис, но в ней есть один-два милых камушка, — заметила она.
— О-о, — сказала Арахна, продолжая рассеянно работать над своей пряжей.
— Я… мне весьма нравятся приятные аквамарины, — сказала Лидия.
— Предположим, что двери случиться быть все чуть-чуть приоткрытой…
— Вот! — с удовлетворением сказала Арахна. — Разве это не самая замечательная салфеточка, которую вы видели?
Она помолчала, восхищаясь собственной работой.
Лидия тоже взглянула. Рисунок показался ей лишенным особой тонкости, однако она тактично согласилась:
— Восхитительно! Абсолютно очаровательно! Хотела бы я… я имею в виду, я совершенно не понимаю, как вам это удается.
— Вы же знаете, у любого есть какой-нибудь маленький талант, — ответила Арахна с неоспоримой скромностью. — Вы что-то сказали? — добавила она.
Лидия повторила свое раннее замечание.
— Пока что не стоит, — сказала Арахна. — Я же говорила вам, что сначала что-то должно произойти, так зачем же мне зря беспокоиться?
Она снова начала небрежно прясть. Быстро, хотя и несколько отвлеченно, она соорудила еще один плетеный коврик, пригодный для дешевой распродажи, и на мгновение задумалась над ним. Наконец, она сказала:
— Конечно, если б того дело стоило…
— Я не могу многого обещать… — осторожно начала Лидия.
— Дело не в деньгах, — сказала Арахна. — Что на земле я стану делать с деньгами? Но я слегка переутомилась и хочу на каникулы.
— Каникулы? — непонимающе повторила Лидия.
— Некий вид договорного отпуска, — объяснила Арахна. — У многих проклятий богов они имеются. Часто это походит на то, как можно снять проклятие поцелуем принца — вы же знаете, иногда это что-то невероятное, находящееся за пределами реального шанса, но дает богам возможность не заполучить репутацию скаредного Шейлока. Мне позволено иметь ежегодный отпуск на двадцать четыре часа — но это происходит так редко. — Она сделала паузу, связав дюйм-другой края кружев. — Понимаете, — сказала она, — трудно найти кого-то, кто на эти двадцать четыре часа согласился бы поменяться местами.
— Э-э… да, я понимаю, — несколько отрешенно сказала Лидия.
Арахна вытянула одну переднюю лапу и повращала аквамарин так, чтобы он засверкал.
— Кто-то, кто захотел бы поменяться местами, — повторила она.
— Ну… э-э… я… э-э… я не думаю… — пыталась начать фразу Лидия.
— Совсем не трудно войти и выйти из дома миссис Феррис — когда вы моего размера, — заметила Арахна.
Лидия посмотрела на аквамарин. Невозможно было перестать рисовать себе картину других камней, что разложены на черном бархате в шкафу миссис Феррис.
— А если поймают? — спросила она.
— Об этом совсем не надо беспокоиться — разве что это некое неудобство. В любом случае ровно через двадцать четыре часа я обязательно превращусь обратно, — сказала Арахна.
— Ну… я не знаю… — с неохотой начала Лидия.
Арахна заговорила задумчиво:
— Помню, я подумала, как легко было бы перенести их один за другим и спрятать в подходящей норке, — сказала она.