Гардероб у меня сейчас неважнецкий, но приличные вещи отыскались. Даже не от Ликиной старости, а от Людмилиной — жалко было выбрасывать, уже и не вспомню, почему.
Челку мне вчера Жека подкоротила, по бокам тоже подровняла. Получился почти полубокс, но он мне всегда шел, форма лица-то не меняется. Только увядает и зацветает, как нам и положено. А с черной шляпой седые волосы всегда хорошо смотрелись.
Соседка Тамара, как всегда, на площадке дежурит, как неопытная Смотровая. К напомаженным губам бычок прирос, вместо халата костюм спортивный — скоро пойдет внучку из школы в бассейн отводить, а пока так, отдыхает вроде.
— День добрый, Лика Степановна. Собрались куда-то?
— На свадьбу.
— Племянник, что ли, женится? Идите осторожнее, там гололед сегодня.
Племянник, Томочка, племянник. Ох, чувствую, весело у нас сегодня собрание пройдет, если кто мамуле про свадьбу проболтается. Она ж первая примчится и кипешить начнет. Причем по-быстрому: а то мало ли, вдруг в ее отсутствие Ростик какую-нибудь глупость сделает.
А на улице и вправду подморозило. День ясный, солнечный, небо голубое и звонкое. По такой погоде любую свадьбу играть в самый раз, даже игрушечную.
Жека-Евдокия вопросом колец тоже озаботилась: высыпала на стол целую пригоршню. За новую молодость у нее там много чего набралось, Гунька на эту золотую россыпь глядит без интереса, но и без страха — не стала его Жека пугать. А вот состарила замечательно. Мастерски состарила, можно сказать: все морщинками и вмятинками увешала, про одно только правое ухо забыла. Пришлось переделать незаметно, пока она обратно в комнату свое богатство уносила. Моя свадьба — мне и кольца выбирать.
Я и не замечала никогда, что Гунечка такой высокий. Он же ссутулится, в пол смотрит, все как полагается. А сейчас, пока я ему ухо поправляла, пришлось встать на самые цыпочки. Трудно. Отвыкла. Заждались меня туфли на каблуке, на шпильке и на платформе. Это ж сколько по весне сапожнику подковок делать придется, а? Нам без них нельзя, а прибивают их теперь халтурно. Одно разорение на серебре и меди.
— Гунька, ко мне! Одевайся давай, — командует Жека не из своей комнаты, а из той, где Старый обычно спал. И это учла: не пойдет старик жениться в тертых джинсах и мягком свитере с капюшончиком. Раз уж свадьба у нас, то все по-приличному должно быть, чтобы глаз не цеплять, удивления не вызывать. Все незаметно, тихонько.
— Ну что, хорош? Принимай, Ленка, жениха!
Удружила мне Жека, ничего не скажешь. Расстаралась, подруга дорогая: Гунька вошел в кухню в форме полковника авиации, блестя звездочками и звякая правительственными наградами. Никак Дусенька того летчика забыть не могла, которого я у нее, обновленной, году так в сорок седьмом умыкнула. И где только это обмундирование выкопала? Не иначе кто-то из Спутников, прежде чем в спячку залечь, Старому сдал вместе с документами и наградным оружием.
Стоял Гунька, конечно, не по-военному, но и не по-стариковски: мы же с Жекой организм ему портить не стали, пожилой возраст только снаружи сделали. Так сказать, косметический ремонт наоборот. Форма вообще много кому идет, так что я на всякий случай на Гуньку еще дунула-плюнула, а то уж больно красиво он на моем фоне выглядел.
Жека, может, и хотела возразить, но не успела: в прихожей требовательно тренькнул звонок.
— Свидетели пришли! Уже открыва-аю! — И Евдокия, стуча подковками, в коридор унеслась.
Какие еще свидетели, что она выдумывает? Сейчас без них расписывают давно, это пережиток прошлого.
— Лен, ну чего ты рыпаешься? Нельзя без свидетелей. Пусть все будет как у простых людей. — И Жека ключами загремела, на Гуньку шикнув, чтобы тот из роли не выпадал. Лучше бы на меня пошипела: я ко всему была готова, но чтобы Семен… Да еще при своей нынешней, при которой он Спутником колдует. Вот спасибо, дорогая Евдокия. Омоложусь — точно отомщу.
До ЗАГСа мы добрались почти без приключений: прошлись пешочком три двора наискосок, вот он и рядом. Семкина нынешняя, правда, козью морду сделала: она-то думала, что свадьба по всем правилам будет, с лимузином, с рестораном. Вырядилась во все лучшее сразу и сапоги на шпильке натянула. А ноги-то так себе, не очень… Где ж ты, Сема, себе такую мымру-то нашел, а? Или, может, не искал толком? После меня, даже в годах, любая мымрой будет. Да, Семушка?
— Сереж, а это твоей мамы родственники или по отцу? — шипит Семкина девочка мне в спину. Думает, дурочка белогривая, что я не услышу. А вот шиш! У меня, может, внешние уши и устали, зато вот внутри… Жека уже сама не рада, что таких гостей позвала. А делать нечего: не обижать же мирскую…
Мы с Гунькой впереди шагаем, у него под плащом медальки брякают, у меня розы в целлофане хрустят (бело-палевые, Семен вручил… как тогда), подковки, хоть и стертые, а лед на лужах дробят. А нам в спину звенит Жека — серьгами, браслетами, бусиками и прочей дребеденью. А уже за ней Семен. И эта его… девочка, в общем. Простая совсем, как дореформенные три копейки. Но все равно чует. Не ведьминским нюхом, а обычным бабским. Так и висит на Семене: «Ой, Сережа, мне скользко!», «Ой, Сережик, мне зябко!», «Ой, пошли быстрее, а то я уже писать хочу».
— Жека, не лети ты так! — притормаживаю я. — Дай передохнуть, устала…
Евдокия, умница, все понимает. И хохочет:
— Что, теть Лик, не хочется в супружескую петлю лезть? Ну давай передохнем, перекурим. Последнюю сигарету даже перед расстрелом дают, так что на, держи…
Про расстрелы Жека редко шутит, только когда сильно нервничает. А мы сейчас смеяться должны, иначе я точно разревусь. Перчатки сегодня хоть и парные, а толку от них никакого: жарко ладоням, огонь в них горит. Да еще Гунька, дурак, меня под локоть держит, как новобрачному полагается. Я на него даже розами замахнуться не могу. И голову назад повернуть — тоже.
До ЗАГСа уже идти всего ничего, а я не могу. Тошно. Смотрю, и Жека тоже щебетать перестала. Про Семена я и не говорю, он со мной поздоровался-то еле-еле, куда уж там в глаза посмотреть. Даже девочка его, и та притихла — видно, до такой степени писать ей, бедолаге, хочется. Впрочем, зря я над ней измываюсь: она ж не виновата, что Спутнику с колдуньей вместе быть нельзя. Спутники — они же верные по природе своей. Сема, бедный, и без того с этой своей свадьбой до последнего тянул, до настоящей брачной ночи эту замухрышку не трогал: ни пальцем, ни чем иным. А поделать все равно ничего не мог.
— Ну что стоим, милые мои? Кого ждем? — Я к этой дурочке поворачиваюсь и улыбаюсь во все тридцать два зуба. А тягомотина не проходит. Ни у меня, ни у Жеки.
Значит, не в нашей истории дело.
Оно и верно — только в холл вошли, раздеться толком не успели, а вот она, чужая глупость. Пышная свадьба, шумная и многолюдная. Да вот нечестная. Невеста в белое вырядилась, а сама черная внутри. Закопченная от боли. Не за того замуж выходит. За богатого, красивого, здорового и нелюбимого. И как Жека такое проморгала? Или это Старый перед спячкой прошляпил? Беда…
Переглянулись мы все, ну, кроме девочки Семеновой, оценили обстановку. Семен свою красавицу в туалет отослал и заодно шепнул, что у нее вроде как что-то там с одеждой не в порядке — не то нитка из юбки торчит, не то колготки поехали. В общем, пара минут у нас есть.
— Гунька, держи жениха! — командует Жека и на крыльцо выскакивает, где невеста фотографу позирует. А мы с Семеном так и остаемся… вдвоем.
И сказать ничего нельзя, и не говорить тоже. Вот он, рядом совсем. И запах от него тот же, и глаза с губами его. И сам он… протяни руку, Лика, потрогай, сейчас можно уже, ничего не произойдет. Даже хорошо, что сейчас увиделись, а то ты бы себе всю следующую молодость испаршивила переживаниями.
Я на него смотрю, а он на меня не смотрит. Вроде в упор разглядывает, а не видит. Не в возрасте моем дело, совсем не в нем. Любовь у Семки, вот в чем беда. Ему ж по статусу положено верность хранить не насильственно, а от любви. Иначе не Спутником бы он был, а так, петушком на палочке. Природа у него такая, Лика. Никто не виноват, да. Только вот запах у Семы все тот же. Мужской-мужской.
— Иди, Семушка, Гуньке помоги, а то он не справляется. — И сама поворачиваюсь. Руки от старости трясутся, букет из них вываливается. И по казенному мраморному полу лепестки летят — совсем не заметила, как их общипала.
А на крыльце тем временем женский визг в восемь голосов. И мужской гудеж, может, даже и погромче. Мужчины, они ведь тоже крыс боятся, что бы при этом вслух ни говорили.
Особенно если крыса — черная, в белых пятнах, чуть ли не с таксу размером — невесть откуда выскочила. Пропетляла между дамских ножек и невесте под кринолин шмыгнула. Той самой закопченной от горя девочке. Она стоит, руки развела, не шевелится — как ватная баба на самоваре. Половина народа еще не знает, что делать, а вторая половина уже этот конфуз на видеокамеры пишет. А жениха не видно — ему Семен с Гунькой глаза отводят, пока перекинутая Жека петляет между невестиных кружев. Кто орет: «Стой, не шевелись», — кто портфель-дипломат из машины тащит, чтобы им крысу пришибить. Сама невеста стоит, икает и боится выдохнуть. А тут еще их в зал регистрации зовут, по всему холлу объявление звучит.
Совсем недолго жениха держать осталось. Десять секунд, девять… Вот невеста уже «мамочка!» вопит и черные слезы белой перчаткой размазывает. Жених все никак не может понять, чего от него Семен хочет. Семкина девочка давно из туалета выбежала и теперь у входной двери стоит, моргает от любопытства. В загсовом дворе клаксоны гудят — еще одна свадьба приехала. Шесть, пять… Не удержать моим мужчинам жениха, придется мне самой ему под ноги падать и сознание терять. По всем правилам, как меня когда-то в гимназии учили. Вот уже и теща с несостоявшейся свекровью лаются, перекрикиваясь через невесту. А женихов свидетель шампанское из машины тащит, хочет крысу хлопушкой напугать. Ну-ну, нашу Жеку-Евдокию из пулемета в свое время расстреливали, испугается она пробки, как же! Три, два… Невесточка еле держится уже, пора…
— Семен! — кричу я, насмерть позабыв, что его сейчас Сережкой зовут. — Павлик!
Мои оба от жениха отлипают, наконец освобождают ему обзор. Тот руками размахивает, как кукольный петрушка, и несется свою любовь спасать. Хватает ее на руки, никаких криков не слушая, и держит, пока невеста ему слезами в щеку капает. Там даже теща со свекровью замолчали: никто не может понять, куда крыса подевалась. Большая ведь была, черная такая, огромная…
Жека давно в кустах отряхивается, сигарету курит и бусики поправляет, да на нее никто не смотрит сейчас. Девочка-невеста так на руках у своего любимого и рыдает. Теперь она за него замуж по любви выйдет, не просто так. Не сегодня, конечно, а через год, зато по-честному.
— Ну что, Степановна, молодцы мы с тобой? — спрашивает Жека-Евдокия, оказавшись наконец в теплом холле. — Ну там и холодильник сегодня. У меня все лапы замерзли…
— Молодцы.
Это не я говорю, это Семен ей отвечает. Он, оказывается, у меня за спиной стоит — нависает подбородком мне в макушку. Тоже, что ли, запах помнит?
А с нашим бракосочетанием совсем смешно получилось. Жека в невестинской комнате больше моего прокрутилась, все себя прихорашивала после переброски в крысу. Я за это время успела той зареванной невесте улыбнуться и пару ссор разгладить. Ну и одного оч-чень счастливого молодожена протрезвила чуток — он на радостях наш туалет с мужским перепутал. Не хотелось в холл выходить и Семена видеть. Точнее — Семена вместе с его девочкой.
Ну вот Жека-Евдокия кудри как следует разлохматила, губами у самого зеркала почмокала и в какую-то боковую комнату поцокала:
— День добрый, это Евгения вас беспокоит, я к вам утром заходила насчет дедушки.
— Сереж, так это твой дедушка, что ли? — шепчет Семенова жена. — А чего его у нас на свадьбе не было?
Семен ответил, но я не расслышала — Жека меня за один рукав потянула, Гуньку за второй.
В казенной комнатенке было слишком много народу: столов тут два, а сотрудниц — пять. Любопытно им на влюбленных старичков посмотреть. Ну пусть любуются, мне не жалко: я к Гуньке прижимаюсь как могу, запах чужого сукна нюхаю. Сам Гунька робеет, все еще под ноги мне смотрит и руку мою держит — так неловко, будто это переходящее красное знамя трудовой комсомольской вахты.
— Музыку при регистрации какую заказывать будем? — умиляется распорядительница. — У нас есть «Рио-Рита», «Утомленное солнце», могу предложить «Турецкий марш», если угодно.
— Джо Дассен имеется? — интересуюсь я. И Гуньку обнимаю: — Помнишь, Пашечка?
Он, естественно, кивает с умным видом.
— Теть Лик, а может, «Битлов»? — не унимается Жека. Ее после перекидывания всегда на смешочки пробивает, а уж в такой-то ситуации… — Или эту, «Мамба италиана»?
— Нет, Женечка, — шамкаю я. — Пусть «Et si tu n'existais pas» сыграют.
На Семена не смотрю. Он сам про эту песню все знает. Это как раз моя третья молодость пошла, Ликина.
— Как скажете, — удивляется распорядительница. — С вас пятьсот рублей дополнительно.
У Гуньки денег с собой нет, потому что не полагается ему, а я тоже не взяла. Пока Жека в сумочке ковырялась, Семен пятисоточку на стол выложил и квитанцию себе потом в карман убрал. В верхний левый.
— Фотографии желаете сделать? — не унимается регистраторша.
Тут Жека как раз деньги в сумке нашла, замахала ими, как контролер удостоверением:
— Обязательно желаем. Групповой снимок, вместе со свидетелями.
Гадюка ты, Дусенька. Вот как есть, не крыса, а гадюка натуральная.
Но тут бухгалтерша, которая квиточки выписывает, от Жеки денежку приняла, кудряшки свои седенькие поправила и сказала мечтательно:
— Знаете, Евгения, а вы так на мою любимую актрису похожи. Была такая Елизавета Лындина, сразу после войны сниматься начала.
Жека улыбнулась горделиво — вот, помнят меня еще, на улицах узнают. Ну или в ЗАГСе, неважно.
— А вы, Лика… э-э-э… Степановна, помните? — умиляется бухгалтерша.
Еще б не помнить-то… Жекиными физиомордиями тогда все афишные щиты у любой киношки облеплены были. А летчик все равно мне достался.
— Помнишь, теть Лик?
— Конечно, Женечка… Конечно, помню. Она меня старше была на двадцать лет, — улыбаюсь я.
— Ну что, уважаемые Павел Сергеевич и Лика Степановна, прошу вас в зал. Дорогие гости, просьба сесть на стулья вдоль левой стены, молодых… новобрачных подходим поздравлять только по моей команде.
И зазвучал для нас с Гунькой Мендельсон. Он его в первый раз слушал, а я в седьмой. Надо будет в следующий раз «Боже, царя храни» поставить. Душевная музыка. И чтобы в мини-платье обязательно.
Заминочка произошла, когда дама-распорядительница к Гуньке обратилась:
— Согласны ли вы, Павел Сергеевич, вступить в брак?
Гунька, может, и не согласный, да он ответить не может.
Не полагается помощникам при чужих разговаривать. Только при мастере или том, кто его замещает. А мы с Жекой, тоже две умные, про это забыли совсем.
— Гунь, ты кивай давай, что ли? — шиплю я.
Гунька головой вертит, ищет Жеку глазами. А она на мобильник нас снимает, ей вроде как некогда. Семен в пол смотрит, а не на жену, как хорошему Спутнику в такую трогательную минуту полагается. Распорядительница нервничает, музыканты уже смычки на изготовку взяли, чтобы «Если б не было тебя» заиграть. Такая торжественная минута, а мы так обделались…
— Жека! — верещу я. — Женечка! Видишь, Паше моему плохо, давай валидол…
— Вы только не волнуйтесь, вам нельзя, у вас возраст, — командует распорядительница. Насмотрелась на своей работе всякого, ничем ее не удивить.
Тут до Евдокии дошло. Отцепилась от телефона, к нам подскочила, Гуньке какую-то дрянь в рот сует, леденец от кашля, что ли. И шепчет еле слышно:
— Гуня, голос!
— Да, согласен! Согласен-согласен! — хрипит Гунька. И кашляет даже.
Это хорошо, что он молчал столько часов, — голос-то мы ему состарить забыли.
4Провожать меня в новую жизнь Жека решила в «Марселе». Хорошее заведение, не очень дорогое и от дома Старого недалеко. А главное — закрывается в одиннадцать вечера. К полуночи там никого, кроме нас, не останется.
Сперва мы в этот «Марсель» сразу после ЗАГСа зарулили. Покормили Семкину девочку салатом и шашлыком, сами что-то поклевали, похихикали немножко. Я даже Гуньку потискала, пользуясь статусом законной жены. Он не сопротивлялся, но и особого удовольствия тоже не испытал.
К концу шашлыка Семен со своей красавицей откланялись, десерта дожидаться не стали. Нам же легче: Жека и без того в сегодняшнюю гулянку решила вложиться по полной. Не каждый день свадьбу без мирских играем. Если совсем по-честному — то вообще никогда у нас такого не было. Ну нельзя колдуну с ведьмой вместе… Впрочем, это я уже говорила.
Хозяин «Марселя» — а может, администратор, я не поняла — Жеку видел явно не первый раз. И просьбе почти не удивился: не иначе моя дорогая Евдокия часто в этом заведении гулянки устраивает. И ведь ни слова мне не сказала, не позвонила, не позвала. Вот ведь как есть крыса, крысее некуда!
— Женечка, ну вы же понимаете, что со своим спиртным… — мнется наш «марселец». Симпатичный мужик, кстати. Скуластый, глаза с крепким прищуром. Не то татарин, не то калмык… Жека на таких не сильно западала, а вот они на нее — пышнокудрую и пышнобедрую — очень даже посматривали.
— Артем, вы же меня знаете, — хохочет эта зараза и подмигивает нам. Проверяет — Гунька уже ревнует или ей еще пококетничать? И торгуется при этом. Договорились, что семь бутылок мы в «Марселе» заказываем, а остальное — на наше усмотрение. Может, нас десять человек соберется, а может, и сорок пять. С Евдокии станется всех созвать, у кого сегодня ночью дел не много. И Смотровых, и Спутников, и Отладчиков (из тех, кто посвободнее). Чувствую, влетит это все в копеечку — мы ж всем гуртом по мирскому поводу давно-давно не собирались. Последний раз так гуляли, когда Жека омолодилась. Но тогда время чуток другое было, да и я сама от силы лет на сорок выглядела. И Сеня был при мне — он свою тогдашнюю жену уже похоронил, а проблемы всей родни на нем еще висели. Хорошо было.