Маша разбирала привезённые сумки.
— Перекусишь или подождёшь, пока ужин соберу?
— Подожду, — Виктор подошёл к столу, отрезал кусок колбасы и принялся жевать, расхаживая по кухне. — А чем он всё-таки болен?
— Толком ничего не объясняют. Главный врач говорит про тепловой удар и психическое истощение. А больше давит на то, что у него психологическая травма: мол, просил у Бога дождя, народ за ним, как за Моисеем пошёл, а он Моисеем не оказался — Бог его не услышал, вот он и надломился.
— Чушь это всё, — сказал Виктор, подошёл к столу и отрезал ещё колбасы. — Он же знает, что Бог не каждую просьбу исполняет. Ведь так?
— Так… Там, в крестном ходе, ещё икона плакала. Все видели, как у неё слёзы текли.
— Вон оно что… Надо же. Жалко, не видел. Давно хочу чудо увидеть. А мне всё не даётся. Почему так, Маш, а? Хотя нет, ты у меня — чудо. Я вот, знаешь, и правда думаю: это же чудо, что Господь нас свёл. Я сейчас уж и не помню, зачем тогда в храм зашёл… а ты там пела… н-да… Мне, Маш, иногда страшно бывает, когда вдруг представлю, что я тогда мог мимо проехать. А тут велел остановиться. Зачем? Да я говорил тебе уже об этом, да… Может, всё-таки отвезти его в область?
— Давай подождём до утра.
— Как скажешь. Видишь, я стараюсь быть послушным. А когда ужин? Ну, ладно, ладно, я ещё кусочек отрежу и пойду посмотрю кое-какие бумаги…
19К ужину поднялся Андрей. Он выспался, тягостное состояние ушло, родной дом вернул забытое чувство уюта, было даже неудобно, что он чувствует себя так хорошо. «Вот как у Господа, — думал Андрей, — надо было приехать к умирающему отцу, чтобы в душе немного успокоилось…»
После ужина мужчины вышли на улицу. Солнце уже село, наползавшие сумерки всё больше скрадывали окружающее, а главное — тянуло желанным холодком.
Идти было некуда, они сели возле дома на лавочку и Виктор спросил:
— Ну, как дела, химик?
— Да не химик я, — улыбнулся Андрей семейной шутке, которую быстро усвоил Виктор. — Я — физик.
— Всё равно. В молекулах ковыряетесь?
— Ковыряемся…
— А я вот всё спросить тебя хотел: почему ты в священники не пошёл? Сейчас бы служил здесь — смотри, благодать-то какая, тихо, хорошо, ни министров, ни налоговой, на накатов, ни откатов…
— Не скажи, тут тоже непросто, сам видишь, какие тут страсти. А я, между прочим, ни одного священника старше сорока, у которого не было бы седого волоса, не встречал. А потом — это же призвание. Господь каждому даёт талант по силе и разумению. И, мне кажется, счастье каждого человека — открыть этот талант, а не пытаться заниматься не своим делом. Мне всегда было интересно знать, а как оно там происходит внутри? Не на механическом уровне, а глубже. Как это Бог мог так всё гениально устроить и обо всём подумать. Иногда мне кажется, что я хочу объяснить Бога с помощью науки. Себе — в первую очередь.
— Если ты пытаешься объяснить себе Бога, получается, что ты и не веришь… Прости, конечно.
Андрей помолчал.
— Наверное, ты прав. Страха Божия у нас нет. Всё за запретными плодами стремимся… Эх, вот ты не застал нашего деда — вот где вера была.
— А как же твой отец?
— Мне кажется, он только сейчас к ней приходит.
— Тогда Бог не должен его забирать! — Виктор подскочил с лавочки, сделал пару шагов туда-сюда и решительно рубанул: — Мне кажется, что он не умрёт!
— Дай Бог… — ответил Андрей и опять ему стало стыдно, что вот человек, только недавно вошедший в их семью, так искренне переживает за отца, а ему, единственному сыну, в общем-то не так уж и важно, останется жить отец или нет. Не совсем, конечно, всё равно… но вот же сейчас вместо того, чтобы переживать за отца, он наслаждается покоем и даже где-то глубоко-глубоко рад, что смертная болезнь отца вырвала его из привычной суеты. «А что дальше?» — подумал он.
— А какой у меня талант? — не дал додумать шагавший перед лавочкой Виктор.
«Он тоже о себе думает, — отметил Андрей. — Смерть вообще заставляет думать о себе. Так что же дальше?.. Приносит ли мне радость то, что я делаю?»
— Приносит ли тебе радость то, что ты делаешь?
Виктор остановился.
— Ты меня спрашиваешь?
— Ну да.
— В общем-то да, совесть особо не мучает. Мне интересно что-то организовывать, строить. Это здорово: вот пустое место и ты видишь, как на нём поднимается дом или завод, или вот, например, мы сейчас уникальный объект пробиваем… А вообще хочется в Сочи влезть — вот где можно по-настоящему поработать…
— Что, там больше воруют?
— Там платят нормально. У нас ведь как сложилось: если платят нормально, то есть столько, сколько это и стоит, то это воспринимается как воровство, по крайней мере, по отношению к другим. А если хороший кирпич стоит 5 рублей, то за него и надо платить 5 рублей. Если хороший специалист должен получать хорошие деньги, то он и должен их получать. А воровство как раз от торгов и конкурсов.
— Это как же?
— Смотри. Допустим, реальная цена объекта — сто миллионов. Это чтобы и рабочие нормально получали, и чтобы материал качественный был, и чтобы, как говорится, на века. А тут же обязательно находится контора, которая объявляет, что построит за девяносто, ну, и, разумеется, выигрывает. Чиновники рады: сэкономили десять миллионов, можно купить ветеранам десяток списанных автомобилей, а остальное распихать по только им известным фондам. А та контора, которая взялась строить за девяносто, теперь вынуждена нанимать дешёвых рабочих, то есть тех же гастарбайтеров, покупать материал подешевше, ну и так далее… В итоге объект-то они сдадут и какое-то время он будет стоять, но… но я так работать не люблю. Кайф получаешь, когда дело сделано на совесть.
— А бывает иначе?
— Приходится… Потому и хочется в Сочи, поработать по-настоящему, построить что-нибудь по высшему разряду. Чтоб — на века.
— Думаешь, пустят?
— Ищем варианты.
— Ну, вот видишь — ты себя нашёл…
— Так-то оно, наверное, так… Только вот всё чаще, как ты сказал, «бывает иначе». И всё больше сомнений, а тем ли я занимаюсь?
— Вот те на!
— Смотри: строю я дома, стараюсь, чтоб на века, а может, лучше быстренько-скоренько, чтоб лет десять-пятнадцать простоял, а там уж — не наша забота… Я недавно любопытный разговор подслушал. Сидел в кабинете замминистра, заходит начальник финансового управления, говорит: «Так, мол, и так, Сергей Львович, нельзя этот проект утверждать, потому что потом, через три года, когда нам его закрывать, мы отчитаться не сможем». А он так ей ласково: «Нина Евгеньевна, бросьте, где мы с вами будем через три года…». Нормально люди живут, можно сказать по-православному, сегодняшним днём, завтрашний их не волнует. Или вот ещё: есть у меня хороший холодильник. Я его пять лет назад купил, а сейчас уже новые, более классные появились, я бы и купил, а этот мне куда девать? Вот и жду, пока сломается. Прокляты капиталисты — не дураки, они долговечных вещей не делают, а через два-три года: раз, пару новых кнопочек пришпондорили, по новой покрасили — и новая моделька. Налетай народ: меняем старое на новое.
— А ты старый холодильник родителям привези.
— Ну да ещё, что, я родителям старый повезу, что ли? Погоди, тут дело даже не в этом, а в сути: может, мне надо было не дома строить, а землю пахать? Ну, про землю я загнул, конечно, пахать я точно не умею, ну что-нибудь другое, как узнать: Божья это воля или нет? Я вот пойду в понедельник биться за новый объект, там ведь придётся и подличать, и прочей дрянью всякой заниматься, неужели в том и есть Божья воля, чтобы сам в дерьмо лез и других втягивал?
Виктор замолчал, посмотрел в окружавшую темь. Сел на лавочку рядом с Андреем.
— Показалось…
— Что? — не понял Андрей.
— Ладно, пойду я в понедельник… пойду, куда мне деваться… Но вот ради чего всё это?
Он снова замолчал, а потом удивлённо посмотрел на Андрея, а затем показал рукой в темноту, тут и Андрей услышал лёгкое шуршание, словно кто почти бесплотный, едва касаясь земли, приближался к ним.
И все сцепления последних дней отразились в каждом. Виктор ясно представил, что сейчас явится нечто чудесное, что окончательно перевернёт его жизнь. Он и до этого верил, но, скорее, в Промысел, в Провидения, а до веры жены ему недоставало какого-то малюсенького шага, капли, которая переполнила бы чашу. Ах, если бы он увидел, как плакала Богородица! Ах, если бы явилось чудо! Ну, тогда бы… Он и сам не знал, что тогда бы, но сердце его заколотилось, а сам он замер, боясь пошевелиться. Андрей тоже напряжённо вглядывался в темноту: а что если и впрямь сейчас произойдёт нечто невероятное, необъяснимое, и тогда всё его бегство в науку — пшик? От чего он бежал из отцовского дома? От тихой и покойной жизни. Ему казалось, что там, в столице, откроется что-то важное, значимое… А что там? Дым. И вечный страх чего-то не успеть.
Из темноты показалось белое пятно, а за ним — две старухи. Обыкновенные старухи в платочках, кофточках, юбках и тапочках. Одна держала в руках белый целлофановый пакет.
— Здравствуйте, сынки, — сказала старуха с белым пакетом.
— Здравствуйте, бабушки, — отозвался разочарованно Виктор.
— Ой, Андрюша, а я не признала тебя… Давно приехал? — спросила вторая старуха.
— Здравствуйте… — Андрей понял, что это кто-то из прихожанок, знавших его ещё до отъезда, но вспомнить имя не мог. — Сегодня. Днём.
— Хорошо-то как. А как батюшка? Мы вот тут ему гостинцев собрали.
— Лежит…
— Притомился маненько. Это быват. Врачи-то говорят чего?
Андрей махнул рукой.
— Ну, чё те говорила, чего твои врачи скажут? Молиться надо. На всё Его воля.
— Бабушки, — встрепенулся Виктор, — а в чём Его воля?
После паузы одна из бабушек переспросила:
— Божья-то?
— Ну да, да.
Снова повисла пауза и Андрей ясно представил, как та, что с пакетом, сейчас скажет: «Да кто ж знает, сынки. Молиться надо».
Но вторая опередила:
— Так ведь он Сам же сказал: любите Бога и ближнего — вот и вся воля.
Виктор усмехнулся:
— Эт-то понятно, только что же мне, и замминистра, к примеру, любить?
Та, что с пакетом, испуганно посмотрела сначала на Виктора, а потом на подругу.
— А как его звать? — спросила та.
— Кого? Министра? Ну, Сергей Львович.
— Вот ты раба Божия Сергия и люби.
«Надо спросить, а чего мы так все боимся не успеть?» — подумал Андрей.
— Вы передайте батюшке, — старуха протянула пакет. — Мы тут собрали ему всякого, чай там из травки, матушка пусть заварит, а мы пойдём уж…
Андрей поднялся и взял пакет.
— Спасибо.
— Ну, пойдём мы, — с некоторым облегчением сказала одна.
— Передайте батюшке, что мы за него молимся, — добавила вторая.
И старухи скрылись. Мужчины остались молчать на лавочке.
— Кто приходил?
— Фух, Машуль, как ты неожиданно, я аж испугался. Садись, родная.
— Да некогда больно сидеть-то, я так, вздохнуть вышла. Хорошо на улице стало, прохладно.
— Это прихожанки приходили, — отозвался Андрей. — Принесли папе гостинцев, говорят, там чай специальный травяной.
— Спаси Господи, — она приняла пакет и благодарно наклонила голову. — Чего вы их в дом не позвали?
— Да как-то… не сообразили… Да и папа болеет. И они тоже — неожиданно появились, неожиданно исчезли… Я даже спросить не успел…
— Чего спросить?
— Сам не знаю, чего-то хотел… — Андрей замолчал. — А вот скажи, сестра, чего люди больше всего боятся не успеть?
— Покаяться, — ответила Маша.
Андрей ошарашенно посмотрел на неё, он никак не ожидал, что сестра ответит так быстро и просто.
— Так ведь отсюда и суета, — пояснила Маша. — Отчего люди заваливают себя делами всё больше и больше? А чтобы самого трудного не делать.
— А разве покаяться — это трудно?
— Очень, — с чувством ответила Маша и больше никто у неё ничего не спрашивал.
20На следующий день Андрей еле поднялся с кровати. Просыпался и снова погружался в дремоту, и так не хотелось вылазить из удобной постели в мир (а что там, собственно, делать?), что даже когда заломило в спине, он всё равно продолжал лежать, прикрыв глаза и закинув руки за голову.
Всё же лежать надоело, пришлось подниматься. Но сонное ленивое состояние не отпускало, Андрей зевал, спотыкался, за столом, откусив бутерброд, выронил кусок изо рта, чем рассмешил Машу. Она, в отличие от брата, была бодра и энергична. Под утро, когда сменила за чтением псалтыри Андрея, она заметила, что папа спит. Это был сон совершенно здорового человека, с ровным дыханием, чуть приоткрытым ртом и безмятежным выражением лица, какое бывает разве что у детей и вышедших недавно замуж молодых девушек. «Витя был прав, — отозвалось в ней, — папа не умрёт», — и теперь это чудесное настроение, что всё будет хорошо, не покидало её.
Накормив брата, она занялась с мамой приборкой дома. Виктор сидел в папиной сараюшке с бумагами и ноутбуком, только Андрей маялся без дела. Он пробовал читать, но книга валилась из рук, пробовал помогать женщинам, но только мешал, пробовал выйти на улицу, но там снова пекло, так что опять пришлось браться за папины книги, которые перечитал ещё в юношестве. «Хоть бы скорее обед», — Андрей совсем не знал, куда деть себя, но с обедом никто не торопился и он уже начинал ворчать: «Так и забудут про меня».
— Андрей! — позвала Маша и тот аж подпрыгнул и бросился в коридор. — Тебя отец Александр к телефону.
Андрей несколько удивился и взял протянутую трубку.
— Благословите, батюшка.
Из трубки побежал весёлый говорок отца Александра:
— Бог благословит. Ты вот что, Андрей Васильевич, поможешь мне завтра? Ага, хорошо. Службу-то не забыл? Отлично. Я что думаю, приеду я к вам завтра, у меня тут есть кому послужить, а я — к вам. Только я пораньше приеду, мы и утренню отслужим, а потом — Литургию. Ну и хорошо. Я часикам к восьми приеду, а ты пока, Андрей Васильевич, приготовь там всё, ну, ты знаешь…
Звонок отца Александра разбудил Андрея — наконец-то нашлось дело. Он взял у матушки ключи от храма. Казалось, он так давно тут не был, а ведь только на Пасху он помогал служить отцу. Прошёл в пономарку, стал раскладывать уголь, кадило, ладан, долго не мог найти Апостол, нашёл на клиросе, а ещё надо приготовить свечи, потом захотелось прибраться в алтаре, сходил домой за ведром и тряпками.
Не заметил, как в храме появились люди — две женщины и мальчик. С минуту недоумённо смотрели друг на друга.
— А служба будет? — спросила одна из женщин.
— Завтра в восемь — утрення будет, потом Литургия, — ответил Андрей и добавил: — Благочинный приедет служить.
Женщины потоптались у дверей.
— Может, помочь чего?
Андрей задумался:
— А вот свечи приготовьте…
Потом почистили лампадки, умыли иконы. Пришла мама с сестрой, принесли ещё ведро и тряпки — началась настоящая уборка, как перед Пасхой. Ещё появились люди, все что-то делали, каждый вносил свою лепту и этот совместный, хоть и не великий труд, приносил радость. Потому что любое, пусть малое усилие на Божьем поприще — это отдых душе и утешение.
21На следующий день храм наполнился с самого утра, а народ всё прибывал, к началу Литургии уже невозможно было втиснуться внутрь и люди стояли у раскрытых окон, крестились и подпевали.
После службы был ещё молебен, а потом отец Александр пришёл пить чай.
— Ну, как ты? — спросил он отца Василия.
— Да ничего, слава Богу… — Отец Василий полулежал, приподнятый на подушках, и радостно оглядывал вошедших.
— Гм… А как решил-то?
— Хорошо мне, — ответил отец Василий. — Воскресение сегодня…
— Да, малая Пасха. Эх, отче, знал бы ты, сколько нынче за здравие отца Василия я записок прочёл! Так что ты уж народ не подводи, поднимайся потихоньку. Жатвы много, а делателей как всегда не хватает. Разве что вот Андрея твоего рукоположить, а? Он славно помогал сегодня. А уж как Апостол читал! М-м, песня!
Андрей смутился и опустил глаза, а отец Василий благодарно улыбнулся.
— А как Маша твоя на клиросе пела! Вот талантище! — продолжал восторгаться отец Александр. — А зять твой, как встал у иконы Богородицы, так и глаз не отводил с Неё. Я всё видел! А народу-то сколько в храме было! И правда — самая настоящая Пасха сегодня. Видишь, какой Господь нам праздник даровал. А ведь это всё на земле ещё. Что ж ты плачешь-то? А-а, ты же дождика просил — вот тебе и дождик Господь послал. Всему, видишь, своё время. И ты давай, поднимайся потихонечку — наша-то с тобой командировка ещё не закончилась…
ТЕРПКОЕ ЛЕГКОЕ ВИНО
Валерке перевалило за сорок. И живет он сейчас уютной семейной жизнью, имеет в поселке небольшой домик с электричеством, газовым отоплением и водопроводом, а вокруг домика небольшой полисадничек, совсем небольшой, даже по меркам поселка — крохотный, но Валерку он вполне устраивает. Там растет несколько яблонь, вишен, растет всякая овощ, пусть в небольшом, но, как считает Валерка, достаточном количестве, продавать он ничего не собирается, и все идет на домашнее хозяйство. Есть и уголок под картошку, тоже невеликий — Валерка собирает с него мешков пять-шесть, но ему хватает. А в дальнем углу полисадничка стоит банька, тоже не ахти какая, но аккуратненькая, обитая изнутри плотно подогнанными сосновыми рейками, по которым для пущей красоты Валерка прошелся паяльной лампой, оставив по всему интерьеру темные тигриные полосы. К баньке пристроен летний душ с большим железным баком наверху.
За день вода в баке становится теплой и какой-то усталой, словно это она — вода — лопатилась весь день на заводе, а не Валерка.
Валерка на все руки мастер, и на заводе, что стоит сразу же за поселком, его ценят, потому и про бак, когда Валерка приволок его с завода, никто слова не сказал. Да и бак-то на заводе все одно валялся за ненадобностью, так как был прохудившийся и не находил применения, а Валерка бак в порядок привел и над душем приладил, ну так и пусть, кто против, бак-то на заводе все равно гнил.