Богатство ваше сгнило, и одежды изъедены молью;
Золото и серебро ваше проржавели,
и ржавчина их будет свидетельствовать против вас,
и съест вашу плоть, как огонь...
Вот удержанная вами плата работников, собравших хлеб с полей ваших, вопиет,
и крики жнецов дошли до слуха Господа Саваофа[7].
Если богатство изображено в послании как великий соблазн для души человека, то бедность превозносится. Иерусалимские христиане сознавали себя преемниками древних нестяжателей.
Тем не менее приверженность к обрядовому благочестию невольно отдаляла церковь св. Иакова от духа Христовой свободы. Можно сказать, что, сохранив бесценное евангельское богатство, иерусалимляне куда меньше проникли в его сущность, чем апостол Павел. Они слишком дорожили культовой оболочкой веры, формой, в которой крылась опасность застоя.
Легко вообразить, как огорчило этих набожных людей известие из Антиохии. У них в сознании не укладывалось, что есть где-то целая община их собратьев по вере, которые пренебрегают Законом Божиим. Кроме христиан из фарисеев, больше всех, вероятно, негодовали те, что называли себя эбионитами, бедняками. В то время они еще не откололись от новозаветной Церкви и выражали в ней тенденцию крайнего законничества. Эбиониты хотели удержать порядки первоначальных дней общины: отказывались от частной собственности, жили на подаяние.
Ядро эбионитов образовалось, видимо, из обращенных в христианство ессеев, которые принесли с собой склонность к суровому аскетизму. По некоторым сообщениям, эбиониты, как и ессеи, отвергали храмовые жертвы. Но это диктовалось отнюдь не желанием сократить число священных церемоний, а просто Храм казался им оскверненным из-за грехов клира. Сами эбиониты ставили обряды высоко и к прежним - добавляли новые, в частности, ежедневные омовения[8]. Естественно, что антиохийцы, отказавшиеся от обрезания, были для ревнителей Закона вольнодумцами и вероотступниками.
Обо всем этом вероятно думал с тревогой Павел, когда за холмами показались стены Иерусалима.
"Апостольский собор"
Прибыв в город, посланцы решили сначала повидаться с наиболее влиятельными братьями, с теми, кого почитали "столпами" Церкви. К их счастью в Иерусалим как раз приехали Петр и Иоанн Зеведеев.
Итак, Павел второй раз встретился с Кифой, но теперь уже не как вчерашний враг и новичок, а как проповедник и пастырь, немало потрудившийся для дела Божия. В беседе также приняли участие апостол Иоанн и Иаков Праведный.
Тарсянин рассказал им о чудесных явлениях благодати в Сирии и Галатийской провинции, о том, как они с Варнавой открыли дверь веры иноплеменникам, под конец же, употребив свое любимое спортивное выражение, спросил, не бежал ли он впустую?
Отчет его произвел сильное впечатление. Однако этой частной беседой, которую Павел считал решающей, ограничиться не удалось.
Поборники традиции не желали соглашаться с тем, что считали вредным новшеством. Кто хочет войти в Церковь Нового Завета, твердили они, обязан сначала принять знак Завета первого - Моисеева. Они, в частности, потребовали обрезания и от Тита.
Павел сопротивлялся всеми силами. В Послании к галатам апостол позднее писал, что они с Варнавой "не уступили и не подчинились ни на час" этим "вкравшимся лжебратьям", как он с горечью называл своих бывших сотоварищей по фарисейству. "Они проникли выследить нашу свободу, - писал он, - которую мы имеем во Христе Иисусе"[9]. Всегда готовый идти навстречу в том, что считал второстепенным, Павел в данном случае проявил непреклонность.
Чтобы дело не зашло в тупик, пришлось созвать общий совет старейшин Иерусалимской церкви во главе с тремя "столпами". Вероятно, число собравшихся было невелико, так что они могли разместиться в одном доме. Это совещание и вошло в историю под названием "Апостольского собора".
Начался он острой полемикой. Лука упоминает о ней вскользь, говоря лишь о "многих прениях", но мы уже знаем, какие доводы могли приводить оппоненты антиохийцев, и опровергнуть их было непросто: за ними стояла буква Библии и ссылка на Самого Христа. Правоверные, возможно, указывали и на пример месопотамского царя из Адиабены, мать которого недавно посетила Иерусалим: уверовав в единого Бога, он принял и обрезание, несмотря на то, что либеральные иудеи его отговаривали. Разве не будет этот человек служить живым укором для язычников, принявших христианство?..
x x x
Нас не должно удивлять, что первый серьезный кризис в Церкви возник в связи с обрядами. Людям легче отказаться от своих убеждений, чем от обычаев: это коренится в законах психологии. Хотя обычай есть то русло, по которому чаще всего текут реки духовной жизни, но проще сохранять ритуалы, чем верность духу. Так, например, русские старообрядцы предпочли идти на костры и в застенки, лишь бы удержать двуперстие и семь просфор. А в памяти Израиля, в том числе и его христиан, еще свежи были воспоминания о мучениках маккавейской эпохи, которые погибли за Закон.
На расстояние многих столетий порой кажется, что спор, разделивший Церковь, мог бы быть предотвращен, если бы Христос точно определил место Закона в Своем учении. Но вспомнив, что Он проповедовал исключительно среди иудеев, для которых вся Тора была аксиомой, мы поймем, почему Он не мог высказаться до конца. Сначала Господь говорил о том, что пришел "восполнить" Закон, затем определил новое отношение к мести и клятве, запретной пище и разводу и, наконец, указал на две главные заповеди в Торе. Все это уже содержало предпосылку для пересмотра Моисеева Закона.
Закон был дан Богом, и только Бог может изменять и тем более отменять его. Но в таком случае именно Мессия, Сын Небесного Отца, имеет эту власть ("А Я говорю вам..."). Само же дело дальнейшего конкретного переосмысления Ветхого Завета в свете Нового Христос предоставил ученикам, которым обещал содействие Святого Духа.
На иерусалимском собрании 49 года со всей очевидностью и была явлена эта небесная помощь.
Произошло почти чудо, когда слово взял Симон бар-Иона, чья приверженность традиции ни у кого не вызывала сомнений[10]. Наверняка ожидали, что первый среди апостолов примет сторону ортодоксов, но вместо этого Петр высказался в пользу свободной практики антиохийцев. Он напомнил, как крестил в Кесарии необрезанных и Дух Божий почил на них в его, Петра, присутствии. Это доказывало, что воля Господня - принимать в Церковь даже тех, кто не соблюдает иудейских обрядов. Согласие с Кифой выразил и апостол Иоанн.
Вслед за ними Павел повторил - уже для всех собравшихся - свой рассказ о миссии, и старейшины невольно умолкли, слушая его...
x x x
Среди историков бытует мнение, что на этом собор и завершился. Полагают, что Лука присоединил к его описанию отчет о другой встрече старейшин в Иерусалиме[11]. Но эта гипотеза сомнительна, поскольку игнорирует одну важную практическую проблему, которая несомненно должна была быть поднята: если иноплеменников можно крестить, не требуя от них обрезания и подзаконной жизни, то как в этом случае они смогут общаться со своими собратьями-евреями? Ведь каноны, которые регламентировали каждый шаг иудея, были даны именно для того, чтобы обособить верных от окружающего мира. Например, употреблять мясо, не выпустив из него кровь, было для иудеев столь же нечестиво, как для христиан последующих поколений есть скоромное в Великую Пятницу.
В конце концов св. Иаков предложил компромиссный вариант: еврейские христиане останутся при отеческих устоях, а прочих ограничат минимальными правилами.
- Полагаю, - сказал, поднявшись, Иаков, - не затруднять обращающихся к Богу из язычников, но написать им, чтобы воздерживались от оскверненного идолами, от блуда, от удавленины и от крови.
Это был в сущности вполне традиционный выход из положения. Подобные упрощенные заповеди назывались Ноевыми, и издавна считалось, что, соблюдая их, уверовавший иноплеменник может быть спасен[12].
Таким образом, Брат Господень, а с ним весь собор положили начало первой национальной церкви, в данном случае - израильской. Этот шаг заключал в себе как большие перспективы, так и немалый риск. Плодотворным было то, что Церковь в принципе оказалась готовой учитывать религиозные и культурные особенности просвещаемых ею народов; но одновременно здесь крылась и угроза самозамыкания общин. Правда, пока существовала империя, эта опасность была невелика: в пределах державы все народы сплачивала единая греко-римская культура. Однако позднее угроза возросла. Большинство церковных расколов, порой принимавших обличие ересей, выражало центробежные тенденции поместных церквей.
Вероятно, апостолы предчувствовали такую возможность разделений и предложили узаконить обычай, который бы стал залогом церковного единства. "Узнав о благодати, данной мне, - вспоминал потом ап. Павел, - Иаков и Кифа и Иоанн, которые были почитаемы столпами, подали мне и Варнаве руку общения, чтобы нам идти к язычникам, а им - к обрезанным; только, чтобы мы помнили бедных: это именно я и постарался исполнить"[13]. Попечение о нуждах церкви-матери, особенно о ее членах, избравших добровольную нищету, стало тем актом, который закреплял связь между ней и новыми общинами.
Было составлено послание, которое Павлу и Варнаве поручили отвезти в Антиохию. Деяния приводят его полностью.
"Апостолы и пресвитеры братья - находящимся в Антиохии и Сирии и Киликии братьям из язычников - радоваться. Так как мы услышали, что некоторые из наших смутили вас своими словами и растревожили ваши души, говоря, что должно обрезываться и соблюдать закон, чего мы им не поручали, угодно было нам с общего согласия, избрав мужей, послать вам (письмо) с возлюбленными нашими Варнавой и Павлом, людьми, предавшими души за имя Господа нашего Иисуса Христа. Итак мы послали Иуду и Силу, которые объявят вам то же самое на словах. Ибо угодно было Духу Святому и нам не возлагать на вас никакого лишнего бремени, кроме этого необходимого: воздерживаться от идоложертвенного, и крови, и удавленины, и блуда. Храня себя от этого, вы поступите хорошо. Будьте здоровы"[14].
Иуда и Сила, носивший второе имя Сильван, были пророками Иерусалимской церкви. Их приезд в Антиохию должен был подтвердить соборное решение, а если нужно - разъяснить его.
Обязанности христиан-евреев в послании не уточнялись; они и без того был ясны, ибо, как сказал Иаков, "Моисей, читаемый в синагогах каждую субботу от древних поколений, имеет своих проповедников во всех городах"[15].
x x x
Остается при этом загадкой: почему св. Павел нигде прямо не ссылается на послание, которое он сам же должен был отвезти в Антиохию? Не расценил ли он его, как слишком большую уступку ортодоксам?
Чтобы найти ответ на этот вопрос, коснемся смысла самих запретов, перечисленных в послании.
Идоложертвенной называли ту пищу, которая была частью культовой трапезы в честь богов. Жертва издревле понималась как знак единения с высшими силами. Так понимали ее в Ветхом Завете, так понимал ее и апостол. "Смотрите на Израиля по плоти, - писал он христианам-эллинам, - те, которые едят от жертвенника, не общники ли они жертвенника? Что я имею в виду? То ли, что идоложертвенное есть ничто или что идол - ничто? Нет, но, что они приносимое ими в жертву приносят демонам, а не Богу. Но я не хочу, чтобы вы становились общниками демонов"[16]. Следовательно, св. Павел признавал законность первого требования собора; он потом лишь предостерегал от ненужной щепетильности христиан, которые даже на рынке старались узнать: не от языческого ли алтаря покупаемое мясо.
О запрете на кровь и удавленину апостол не писал, но этот обычай был очень древним; кровь означала жизнь, а жизнь принадлежит только Богу. В общинах Павла правило не употреблять кровь, вероятно, соблюдалось. Во всяком случае оно удерживалось в церквах вплоть до III века[17]. Его отмирание было связано с тем, что древневосточный взгляд на кровь как носитель жизни постепенно исчез.
И наконец, блудом в соборном послании очевидно называется не просто нарушение седьмой заповеди, но и всевозможные грехи плоти, включая кровосмешение, столь распространенное в античном мире. Против такой нравственной строгости апостол не мог возражать. Он сам был непримирим к распущенности и нарушению чистоты.
Итак, Ноевы заповеди были для Павла вполне приемлемыми. Что же в установке собора могло его смущать? Очевидно сам принцип национальных церквей. Кроме того, апостол уже тогда едва ли разделял взгляд Иакова Праведного на обрезание и Закон. Он смотрел на ритуальные традиции как на отжившие - даже для евреев. В крайнем случае он мог допускать их, но и то лишь как дань национальному прошлому, не более[18].
В иерусалимской встрече лично для самого Павла важнее всего оказалось то, что "столпы" открыто и перед всеми признали его право благовествовать народам. "Подать руку общения" - означало в древности заключить договор; тем самым статус Тарсянина и Варнавы был утвержден и одобрен, роли распределены. Иаков оставался главой иерусалимских христиан, Кифа и сын Зеведеев продолжали свою проповедь среди иудеев, а Павел с Варнавой направлялись обращать язычников.
"Апостол народов"
В Сирию посланцы вернулись с чувством глубокого облегчения. То, что ортодоксы вынуждены были отступить, было настоящей большой победой. Она стала поворотным пунктом в истории молодого христианства: Господь указывал ему новые пути, о которых иные не подозревали, а иные их даже страшились.
Пророки еврейской общины Иуда Варсава и Сильван подкрепили своим авторитетом изложенное в послании и напомнили о помощи бедным. Они молились и проповедовали среди антиохийцев, а затем отбыли на родину. Можно было надеяться, что все споры утихнут.
Вскоре Сильван вторично посетил Антиохию: по-видимому, он почувствовал большое расположение к Павлу[19]. Пророк пришел вместе с апостолом Петром, начинавшим новый обход иудейских общин. Братская атмосфера Антиохийской церкви покорила Кифу. Рыбак вошел в ее жизнь со свойственной ему открытостью, а когда верные собирались для трапезы и Вечери Господней, он садился с ними за стол, не спрашивая, кто еврей, а кто грек. Однако неожиданно мир снова был нарушен.
Ортодоксы в Иерусалиме настояли на том, чтобы Иаков послал нескольких людей проверить, насколько строго проводится принцип двух церквей. Каково же было их смущение, когда они увидели, что сам Петр ест "нечистую" пищу вместе со всеми, забыв о долге правоверного иудея. Их косые взгляды и ропот в свою очередь смутили апостола. Опасаясь дальнейшего соблазна, он вообще перестал приходить на общие трапезы. Такую же тактику избрал и Варнава.
Павел был возмущен: нельзя допустить, чтобы обветшалые перегородки разделяли тех, кто един во Христе. За Его Трапезой все различия должны быть забыты! Тарсянин и не пытался совместить это убеждение с установками собор, ведь он надеялся, что Господь скоро вновь явится в мир и все недоумения отпадут сами собой. Но он боялся, что до тех пор поступок ап. Петра и Варнавы сведет на нет то ценное, что было достигнуто в Иерусалиме: крещеные эллины могут подумать, что Кифа и Иосиф молчаливо признали необходимость для них канонов Торы...
"Когда я увидел, - вспоминает св. Павел, - что они не прямо поступают по истине Евангелия, я сказал Кифе в присутствии всех:
- Если ты, будучи иудеем, живешь не как иудей, а как иноплеменник, зачем же ты заставляешь иудействовать иноплеменников?"
Он намекал, что до прибытия людей от Иакова Петр вел себя иначе. Неизвестно, как отозвался на эти слова Кифа: оказавшийся между двух огней. Скорее всего, в душе он был согласен с Тарсянином, но промолчал, не желая задевать братьев из Иерусалима.
Горячность Павла не помогла разрядить обстановку и сгладить возникшую неловкость. Стало очевидно, что собор оставил многие вопросы открытыми. Павла все это тяготило; его неудержимо потянуло туда, где он смог бы начать все заново, не оглядываясь на старозаветных церковников.
Он предложил Варнаве вторично посетить общины, основанные ими в южной Галатии. Иосиф, также огорченный происшедшим, рад был покинуть Антиохию.
Начали собираться в дорогу. Иосиф выразил желание снова взять с собой Иоанна Марка, который вместе с Петром и Сильваном недавно пришел в Антиохию. Павел наотрез отказался: он помнил, как молодой левит бросил их в самом начале путешествия. Он считал, что на Марка больше нельзя полагаться. Но теперь Варнава предпочел Павлу брата и заявил, что в таком случае они с Марком отплывают на Кипр. Едва ли им руководила простая обида - видимо, Иосиф, миролюбивый по натуре, боялся, что, оставшись с Павлом, он обречен участвовать в распрях и попадать в трудные положения.
Так разошлись дороги двух замечательных людей. С тех пор Варнава исчезает из нашего поля зрения. Он продолжал трудиться для Евангелия; с годами ссора была забыта, и апостол с большой теплотой отзывался об Иосифе и Марке. Но ход событий уже нельзя было изменить. Тарсянин становился главной фигурой в языческой миссии.
От случившегося пострадали оба. Впрочем, Павла в какой-то мере утешило то, что отправиться с ним выразил готовность Сильван. Это была неожиданная удача. Как пророк Иерусалимской церкви он мог рассеять подозрения ортодоксов, а кроме того, Сильван, подобно Павлу, имел римское гражданство, а это было немалым преимуществом в чужих странах.
Апостол Петр остался в Антиохии. Он пробыл там некоторое время, а потом решил последовать примеру Павла. В сопровождении жены и Иоанна Зеведеева он посетил ряд иудео-христианских общин за пределами Сирии и позднее, вероятно, побывал даже в Греции. На Кипре он отыскал Марка, который стал служить апостолу в качестве переводчика: греческий язык Петр знал плохо[20].
Несмотря на колебания в Антиохии, Бар-Иона не изменил взглядам, высказанным им на соборе. Христианам-законникам так и не удалось склонить его на свою сторону. А сблизившись незадолго до смерти с Силой, апостол проникся идеями Тарсянина. Это видно хотя бы из Посланий, написанных от имени св. Петра[21].
Судьба же прочих из числа Двенадцати покрыта тайной. Лука ничего не знает о том, где они жили после 42 года. Поздние легенды утверждают, что Андрей, брат Петра, проповедовал в Малой Азии и в Причерноморье, Фома - в Парфянских странах и Индии, а Фаддей и Матфей - в Сирии. Сам факт этих апостольских путешествий не вызывает сомнений, но рассказы о них заимствованы из гностических книг, достоверность которых весьма спорна[22].