– Знаем, что за услуги, – презрительно скривилась жрица. – Всегда одно и то же – геологи не меняются! Стоит им хоть на переход удалиться от Храма… – Она махнула испачканной сажей ладонью и плавно скользнула к земле.
Орунг и Пукы уставились на жрицу во все глаза. Пукы – восторженно. Орунг… Он и сам не знал – как. Жрица оказалась стара. Ее лицо походило на ссохшуюся шкурку, но фигура была как у юной девушки. Густые голубые волосы, расчерченные вкраплениями седых прядей, плотным плащом падали ниже пояса. Из-под края волос выглядывала небрежно замотанная вокруг бедер повязка. Голые босые ноги уверенно попирали талый снег. Блекло-голубые, непривычно большие и круглые глаза насмешливо щурились, разглядывая прожженные и покрытые копотью парки хант-манов.
Шаман поклонился вновь:
– Охотничьи люди хант-маны благодарят великую жрицу за спасение и нижайше кланяются высокому Храму…
– Что ж, тем лучше! – не дослушав славословия, перебила его жрица. – Значит, хант-маны тем более не откажутся помочь оберегающему их Храму!
К паулю, позвякивая колокольчиками оленьих упряжек, подъезжали сани большого обоза.
Свиток 6 В котором жрица с голубыми волосами в доступной форме объясняет всем, что происходит
– Чтоб тебя приморозило, а потом оттаяло! Чтоб тебя Куль-отыр под землю забрал! Чтоб тебя жрица себе на обед зажарила!
– Тихо ты! Тихо! Услышит! – перепуганная Тан гонялась за Аккаля, пытаясь закрыть ему рот ладонью.
Аккаля скакал на одной ноге, зажав вторую руками, то ругаясь, то тихо подвывая от боли.
– Я не хотел! Я это… не специально, вот ей-Торум, – топчась у него за спиной, бормотал Пукы, норовя припрятать за спину деревянный кол, которым он только что заехал Аккаля в ногу. – А говорить так… как ты сейчас, – неправильно!
Аккаля взревел совершенно по-медвежьи и, вытянув руки, рванулся к Пукы. Тот попятился. Аккаля поскользнулся на еще не сбитом льду и плюхнулся плашмя, ударившись грудью.
– Мы лучше пойдем, – беря брата за руку, сказал Орунг.
Склонившаяся над ушибленным Аккаля Тан отмахнулась – дескать, уходите скорее.
Волоча Пукы за собой, Орунг заскользил прочь. Вокруг еще дымящихся и воняющих гарью развалин поселка деловито сновали жители. Громко стучали топоры в руках охотников, скрипел лед под разбивающими его кольями. Растопленный сперва Рыжим, будь он проклят, а потом и Голубым, будь он тоже… будь благословен… огнем снег на Ночном холоде смерзся в сплошное озеро льда. Теперь его приходилось тщательно расковыривать, чтобы уцелевшие могли поставить хоть пару берестяных чумов. Ну а тем, кто не спасся, – тем уже все равно.
Братья остановились, молча глядя на аккуратно, рядком, выложенные у края ледяного поля тела погибших. Последним и чуть в стороне – не хант-ман все же, чужой род, чужой обычай – лежал нивхский ребятенок. На его теле не было ни отметин от жутких клыков отыров, ни следов Огня. Казалось, мальчишка просто спал, подложив ладонь под щеку, а Ночной холодный ветер ласково шевелил его темные волосы, осыпая их блестками изморози.
– Стойбище его сгорело – он живой ушел. От Вэс ушел, от отморозков ушел, до нас добрался… А тут… Вот… А мы даже как звать его, не знаем. – Орунг почувствовал, как от бессильной ярости у него сводит зубы. Все это было… как Пукы говорит – неправильно!
– Младенца их Тан вынесла. И девчонка нивхская уцелела. Говорят, в себя пришла. Есть просит, – пробормотал Пукы.
Братья вскинули головы и оба уставились туда, где на толстом бревне, еще недавно бывшем воротами их пауля, восседала жрица. Голубоволосая ковырялась в котелке с олениной, что вытащила из Огня мать. Жрица морщилась, кончиками пальцев перебирая дважды подгорелое – сперва в чувале, а потом в пожаре – мясо. Какой-то ломоть не понравился ей особенно сильно, и она брезгливо швырнула его в снег. Стайка караулившей каждое ее движение детворы ринулась вперед. Вокруг брошенного горелого кусочка завязалась драка. Не обратив на катающихся у ее ног чумазых детей ни малейшего внимания, жрица продолжала копаться в котелке.
– А правильно старики ей мясо отдали, – сказал Пукы, хотя Орунгу показалось, что убежденности в голосе брата даже слишком много. Словно тот хотел убедить в первую очередь самого себя.
– Правильно, – кивнул Орунг.
Пукы воззрился на него удивленно – не привык он, чтоб Орунг соглашался насчет жриц.
– Этих до отвала кормить надо, голодные – они злее, – невозмутимо пояснил Орунг.
– Она нас спасла! – запальчиво выкрикнул Пукы.
– Спасла, – неохотно согласился Орунг. Он и сам понимал: не явись голубоволосая прямо с темного неба, сейчас бы у них вовсе никаких забот не было – ни лед долбить, ни развалины по бревнышку раскатывать, ни остатки еды из-под завалов выскребать. Просто потому, что вместо ледяного поля было бы тут сплошное поле мертвецов, над которыми пировали отморозки. Да только быть обязанным спасением жрице… почему-то сама мысль об этом казалась отвратительной. – Знать бы только, как она здесь оказалась? Близко была – значит, к нам и ехала. Зачем? Обоз при ней – тоже зачем? Оброк Храму мы еще в конце Дня заплатили.
– Она скажет! – горячо заверил его Пукы.
– Не сомневаюсь. – Орунг сморщился.
Жрица наконец закончила трапезу и небрежно швырнула детворе котелок с остатками.
– Эй, вы! Да-да, вы, двое!
Орунг почувствовал, как его душу заполняет смесь ярости и самого настоящего страха – по-старчески крючковатый палец жрицы с украшенным голубыми камнями желтым ногтем тыкал в его сторону.
– Все равно ничего не делаете – велите людям собраться сюда! Говорить буду, – распорядилась голубоволосая.
– Лед отбивать надо, – немедленно набычившись, пробормотал Орунг. – Чумы поставить негде – детей уложить.
Пукы коротко ткнул его своим колом в ногу. Орунг был уверен, что на этот раз – не случайно.
– Будет исполнено, большая начальница жрица! – кланяясь и улыбаясь до ушей, провозгласил Пукы. При этом физиономия у него была такая счастливо-маслянистая, будто его в горшок с тюленьим жиром макнули.
Орунг неуверенно покачал головой, глядя, как тощая долговязая фигура брата мелькает между работающими людьми. Пукы вроде даже стал выше и значительней и со стариками говорил с уверенностью, которой Орунг в нем раньше не замечал. Как будто пустячное поручение жрицы облекло его частицей силы Голубого огня. Не надо бы Пукы со жрицей связываться. Что б ни повелела голубоволосая – радости это никому не принесет. Жрице-то ничего не скажут – а вот Пукы потом припомнят. Мать опять плакать станет.
Из сбившейся у бревенчатого завала толпы выбралась мать и встала рядом с Орунгом, как всегда, притянув его к себе за плечи. Он ткнулся щекой ей в плечо и тихо засопел, вдыхая родной запах ее мехового халата-сахи, который не могла заглушить даже горелая вонь. Мать погладила его по макушке натруженной рукой, шутливо дернула за косу. Сердце у Орунга сжалось, будто враз смерзлось в сверкающую веселую льдинку. Ничего… Он теперь уже почти охотник… Да что там, совсем охотник! Все будет хорошо. Главное, живы… Мама жива. А новый дом они поставят, и шкур он добудет, и… Рядом появился Пукы, поглядел на протянутую к нему руку матери и… как всегда, не подошел. Хотя видно было, что хотелось, очень хотелось, просто до крика. Вместо этого отвернулся независимо и с преувеличенным вниманием уставился на жрицу. Орунг и мама обменялись быстрыми веселыми взглядами: «Суровый Пукы, однако!» Мужчину из себя корчит. Не все мужчины прямо от медведицы рождаются, некоторые еще и от мам.
– Ну, все тут? – каркающий голос жрицы разбил приятный холодок, словно дыхание родного дома, окутавший Орунга. Парень вздрогнул.
Стоящая на завале жрица нетерпеливо постукивала пяткой по бревну, брезгливо косясь на собирающихся внизу людей.
– Ор и шаман ваши где?
Раздвинув толпу, из задних рядов выбрались шаман и староста, переглянулись и дружно согнулись в почтительном поклоне, едва не ткнувшись лбами в босые ноги жрицы.
– Тогда можем начинать, – кивнула та.
Насторожившийся Орунг вдруг увидел, что от обоза, остановившегося подальше от образовавшегося на месте поселка ледяного поля, к ним направляются воины. Одинаково, но очень добротно одетые в крепкие сапоги с меховой опушкой и толстые куртки синего цвета с символом Храма – чашей со вздымающимся над ней Голубым огнем – на спине и груди. Во все глаза мальчишка уставился на болтающиеся у пояса каждого сабли. Не южная сталь, даже ему видно, но тоже настоящее железо. Небось в городах ковали.
– Храмовая стража, – испуганно прошептала у него над головой мать. – Зачем они тут?
– Во-во. Зачем они тут вместо того, чтобы за рекой отморозков гонять? – пробормотал Орунг.
– Храмовая стража, – испуганно прошептала у него над головой мать. – Зачем они тут?
– Во-во. Зачем они тут вместо того, чтобы за рекой отморозков гонять? – пробормотал Орунг.
Полуобернувшийся Пукы метнул на него бешеный взгляд:
– Тихо ты! Жрица говорит!
– Ну, так. – Жрица обвела испуганно сгрудившуюся толпу пронизывающим взглядом блекло-голубых, неестественно круглых глаз. – Если ваш шаман хоть немного выполнял свои обязанности, все вы должны знать, что в давние-предавние времена, когда на Небесах светило не одно, а три солнца, испепеляя все живое своим Жаром, по средней Сивир-земле бродили древние великаны-богатыри эрыг отыры. Храма тогда не было, так что мира они не знали и непрерывно сражались между собой, пожирая тела своих врагов. Потому большая часть их исчезла с лица Сивира. Уцелевшие же вмерзли в лед, когда великий герой Хадау сбил лишние солнца своими могучими стрелами, оставив лишь одно, отчего на Сивир пришел живительный холод.
– Иногда его могло быть и поменьше, – зябко кутаясь в меха, пробормотал старый шаман, с завистью поглядывая на полураздетую жрицу. По ее морщинистому лицу стекали редкие капельки пота, которые жрица небрежно стряхивала ладонью. – Хант-маны знают историю, достославная, – возвысив голос, сказал он. – Краткий курс истории Храма – это у нас главное при обучении молодых охотников. Ну еще ОБЖ, – признался шаман. – Как ловушки правильно ставить, как от медведя удирать, если что, как людоеда-мэнква от зимовки отвадить…
– Ладно, ладно, – жрица отмахнулась. – Верю. Ну вот, а теперь эти самые уцелевшие эрыг отыры, или, как вы их называете, отморозки, соответственно, отмораживаются, – резким рубящим тоном, далеким от интонаций сказительницы, еще недавно звучащих в ее голосе, отчеканила жрица. – С ними еще всякая гадость прет вроде мамонтов… вы их Вэс называете. И так повсюду. Жрица-наместница Югры отправила послание в главный Храм Снежной Королеве и ее Советнику. Но сами знаете, люди, королевский двор далеко, их дело заботиться обо всей Сивир-земле. Пока что надо справляться самим. Объединиться, сплотиться и так далее. – Жрица сделала небрежный жест. – Как видите, я прибыла к вам с отрядом храмовой стражи…
– Они будут драться с отморозками! – восторженно прошептал Пукы. Он обернулся к брату и матери, сверкнув улыбкой, радостной, как первый лучик нового Рассвета после Долгой ночи. – Я! – Пукы подпрыгнул и замахал руками, чтобы жрица заметила его за широкими спинами стоящих впереди охотников. – Я покажу, где мы с братом видели отморозков!
Жрица скользнула взглядом по скачущему оборванному мальчишке. Ее фиолетовые губы исказила едва заметная презрительная гримаса. Она выдернула из-за края набедренной повязки свиток:
– Советом жриц при наместнице решено весь наш район, всю Югрскую землю, объявить зоной бедствия. Разработан план мероприятий по преодолению чрезвычайной ситуации. – Она снова посмотрела вниз в мгновенно словно промерзшие лица хант-манов и усмехнулась снова. – Ну да, столько сложных слов… Короче, чукчи!.. – сворачивая свиток обратно, отрубила она.
– Мы хант-маны, великая, – пробормотал шаман.
– Неважно! В стране беда, ясно? Поэтому решением Совета все ваши продовольственные запасы передаются представительницам наместницы – то есть мне – и будут вывезены в центральный Храм Югрской земли в Хант-Манске!
Свиток 7 О том, как непросто определить, чья правда правильней
– Вас и правда всех пороть будут – пока не скажем? – прерывистым шепотом спросила Тан. – Прямо по голому? – Она с ужасом покосилась на насмешливо оглядывающих ее пухленькую фигурку стражников. – При всех?
– При всех – это когда одного порют, – рассудительно ответил Орунг, отшагивая так, чтобы прикрыть Тан от взглядов. – Вот как меня перед нынешним Закатом, когда шаману в араку болотной воды подлили…
– Ты и подлил! Легко тебе говорить, – шмыгнула носом Тан и опустила голову – вплетенные в ее косы медные птички слабо вздрагивали, будто хотели улететь. – Вы, мальчишки, привычные. А я девочка! Меня еще никогда не наказывали!
– Не бойся, маленькая, – мать Орунга и Пукы обняла девочку. – Сейчас поспать всем надо, отдохнуть… А там, глядишь, до вас и не дойдет. Взрослых ведь сперва. Ора и шамана первыми.
– А им вообще полезно, – мстительно улыбнулся Орунг. – Потерпим, если не хотим Долгой ночью с голоду околеть!
Тан прерывисто вздохнула, вытерла кулачком слезы, кивнула на прощанье и, лавируя между расположившимися на развалинах поселка людьми, побежала к дому своих родителей. К тому, что от него осталось.
– Порка-то ладно, – устало вздохнула мать, глядя вслед девочке. – А вот что мы есть будем? Дети уже сейчас просят, – она с тревогой перевела взгляд с одного сына на другого.
– На это у них и расчет, – сквозь зубы процедил Орунг, чувствуя, как его трясет от ярости. – Маленькие от голода плакать начнут, у родителей сердце не выдержит – и побегут за едой, а эти-то… – он злобно кивнул на кольцо Огней вокруг развалин пауля. Там мелькали тени, слышался мужской смех, вжиканье меча по точильному камню. Одурительно пахло едой – стражники варили мясо. – …И проследят, где у нас амбар с припасами! Только много ли тех детей потом до конца Долгой ночи доживет? – Орунг вскочил, уронив с плеч обгорелую оленью шкуру. – А если ты, мать, про нас – так мы с Пукы уже не совсем дети. Хотя еще и не совсем охотники, – нехотя признал он. – Ты-то чего молчишь, а? – накинулся он на сидящего рядом Пукы.
– Ничего, – не поднимая головы, ответил Пукы. Спутанные волосы, как всегда, падали на его лицо, не позволяя разглядеть выражение глаз. – Не видишь – занят я! Мужские вещи от женских отделяю! Нельзя им вместе лежать – йим! Запрет!
– У нас женских вещей осталось – мамины рукавицы, а мужских – наши с тобой торбоза! – Орунг сунул брату под нос снятую для просушки пару торбозов. Пукы невольно сморщил нос. – Ты их Торум знает сколько раз туда-сюда перекладываешь! Ты мне скажи, что сам думаешь? – на всякий случай Орунг понизил голос.
– Много вы на сходке спрашивали, что я думаю! – прошипел в ответ Пукы.
– Младших-то вообще не спрашивают, – резонно возразил Орунг.
Пукы невольно кивнул – верно. Поэтому он стоял и молчал, когда их шаман вдруг начал говорить, что все припасы в поселковых сумьяхах – амбарах, что возле домов, – остались под развалинами и теперь их не достать. А и достать – так ведь подмокшие, горелые, достославные жрицы до гадости такой не снизойдут. Что оленей, как всегда, отогнали в тундру, а там их отморозки пожрут. И охотиться уж поздно – ушел зверь. Вот и выходит – где уж хант-манам отдавать, впору самим помощи просить. У Храма… Или к родичам на поклон всем паулем идти, в вечные работники наниматься. Или вовсе в ледяной город податься – а что же, еды нет, жить негде. Как думает достославная жрица – примут бедных хант-манов в городе или погонят от ледяных стен? И это говорил их шаман! Тот самый шаман, настоящий Белый, что учил Пукы превыше всего почитать Голубой огонь и его Храм, да род свой, да предков, да обычаи… И теперь врал жрице Храма, а род молчал – да еще и кивали все как один одобрительно. И Пукы молчал. Не годится младшему поперек старших говорить.
Но больше всего Пукы потрясло лицо жрицы. Она смотрела на толпящихся у ее ног людей сверху вниз, и в ее ледяных, по-тигриному круглых глазах отражалось бесконечное, терпеливое презрение. Будто ничего иного она и не ожидала.
Она даже так и сказала: «Чего еще ждать от жадных дикарей? Пусть другие погибают – лишь бы свое брюхо набить». Это презрение полосовало Пукы как раскаленным ножом, так что он готов был уже выскочить из толпы и… И не выскочил! Не годится младшему, не охотнику еще, да в собрании…
– Не след бы ору нашему ее… – мать кивнула на Огни стражницкого обоза, явно имея в виду жрицу, – Советником стращать!
Пукы тихо застонал сквозь зубы – не след? Когда их толстяк-ор вдруг налился алой краской, как снег у оленьей туши, и пошел вопить, брызгая слюной чуть не в самое лицо жрицы, Пукы хотелось сквозь землю провалиться да замерзнуть там вместе с Вэсом и эрыг отырами, лишь бы стыда такого не видеть! А уж что нес-то ор, что нес: он, дескать, до самого Советника дойдет, тот, дескать, и этой жрице покажет, и остальным всем, и самой Ее Снежности… Хорошо, охотники сзади навалились, рот заткнули.
Вот когда Советника помянули, лицо жрицы и стало как изо льда отлитое. «Поглядим, – говорит, – как вам Советник поможет!» И повелела пороть всех от старших до младших, пока не скажут, где спрятана еда.
– Будто Советник когда против Ее Снежности пойдет, – явно одобряя предполагаемую верность первого мужа Сивира, пробормотал Пукы.
Орунг покосился на брата насмешливо – даже в их пауле, куда вести с остального Сивира доходили раз в День после ярмарки, и то знали, что нынешний Советник избран Снежной Королевой не за преданность и верность, а вовсе даже наоборот. Чуть ли не мятеж он поднял, да многие богатые роды его поддержали, да оказались сильны настолько, что для сохранения мира на Сивире и власти Храма – на нем же, многострадальном – пришлось Ее Снежности вожака мятежников в свои Советники возвести. Видать, в их глухом селении Пукы был самым глухим – слышал только то, что хотел!