Я поддалась уговорам и согласилась взять на испытательный срок некую Александру.
— Купи ей костюм от Готье, — предложила Вероника, когда мы сели в машину. — Я видела в «Италмоде» — жеваная рубашка с галстуком и широкие штаны.
Я не видела Веронику с тех пор, как она вернулась из Куршевеля. Она рассказывала об отдыхе так, как было принято рассказывать о том, что стоило тысячу семьсот долларов США в сутки, не включая цену на подъемник: чуть-чуть высокомерно, чуть-чуть снисходительно, перекидывая из одной истории в другую имена звезд и олигархов так, как перекидывают макароны — из кастрюли в дуршлаг, из дуршлага — в тарелку; менялись только внешние обстоятельства, а содержимое оставалось тем же: приемы, романы, шубы и эта гадюка Ксюша (Ульяна, Светлана — неважно), которая выглядела великолепно…
Александра появилась в моем доме утром следующего дня. Я с любопытством разглядывала ее: короткая стрижка, стремительные движения и странная привычка прищелкивать каблуками, как у белогвардейцев в фильме «Адъютант его превосходительства».
Раньше Александра работала во вневедомственной охране. Она была сержант.
— А у тебя есть разрешение на оружие? — спросила я.
— Есть. Не табельное, конечно.
Мы подъехали к отделению милиции.
— Если меня не будет через полчаса, — инструктировала я Александру, — позвони мне с машинного телефона. Если я не возьму, звони по этому номеру, зовут Вадим, и говори, что меня задержали в милиции.
Я им доверяла еще меньше, чем в свое время Олежеку.
Глядя на сосредоточенное лицо Александры, я вспомнила ее анкету, из которой следовало, что она не рожала, не растила и не разводилась.
— Чего-то ты выглядишь не очень, — удивился опер, который полгода назад не понимал, зачем мне знать, сразу ли умер мой муж.
— Я в больнице лежала, — непонятно зачем объяснила я.
В кабинет зашел второй — «наш», по словам Вадима, и я обратилась сразу к нему:
— Убийца угрожает моему водителю. Мы поставили там охрану. Но им звонят…
— Телефон на прослушку ставить не будем, — перебил опер, — таких идиотов, кто звонит со своего номера, уже давно нет. Все ж телевизор смотрят.
«Наш» опер взял с пола тазик, заботливо поставленный под протечку на потолке, и вышел с ним в коридор. Я подождала, когда он вернется.
— Ваш этот Вова Крыса скрылся с места постоянного проживания. Ориентировку на него мы разослали. Теперь только ждать — может, засветится где-нибудь.
Он включил чайник. В кабинете царила такая домашняя обстановка, что и Вова Крыса, и сломанные пальцы казались неправдоподобными и нереальными, а если и реальными, то где-то очень далеко, так далеко, что опасности представлять просто не могли.
— Хотя знаю я такие рассказы, — «наш» опер лениво махнул рукой, — сейчас мы его найдем, а свидетель соскочит прямо перед судом. Или на суде. И мы снова окажемся в…
Он покосился на меня, видимо размышляя, стоит ли употреблять ненормативную лексику. Я была на их стороне, конечно, но подчеркнутое «снова» мне было приятно слышать. «Видимо, они частенько бывают в том месте, которое он хочет сейчас назвать», — злорадно подумала я.
— Но вы все-таки поймайте Вову, — перебила его я.
Наверное, от генетического страха перед органами идет это чувство — надежда, что если они так часто оказываются в этом месте, то, значит, случись что со мной, есть шанс, что они как раз там и окажутся…
— Откуда же взяться порядку в этой стране? — проворчала я с интонациями Познера в передаче «Времена».
В машине я почти заснула. Болезнь еще сказывалась. Я попросила Александру отвезти меня домой, где мне полагалось сделать очередной укол.
Галя осталась без работы. После пиелонефрита мне нельзя было ни в баню, ни на массаж. Я отпустила ее домой, в отпуск, и взяла обещание, что через месяц она вернется. Ее отъезд казался мне катастрофой, но уже через три дня я забыла о ней.
«С глаз долой — из сердца вон», — эти дурацкие поговорки постоянно вертелись у меня на языке. Интересно все-таки, как там Лондон? То есть Ванечка?
Александра, засунув руки в карманы, разбивала ногой глыбы снега, застывшего перед моими воротами. Я сидела в машине и наблюдала за ней через лобовое стекло. Судя по шевелению ее губ, она материлась. Не потому, что ей не нравилось разбивать снег ногой, а потому, что это входило в собранный ею для себя образ. Она была похожа на недоделанного мужчину. «Надо с ней поговорить», — решила я и выстроила в уме сложную логическую цепочку, которая в итоге должна была убедить ее стать более женственной. «Если бы мне нужен был мужчина, я бы взяла мужчину, а не тебя, — с этого я собиралась начать. — И мужчинам, когда они хотят иметь женщину, нужны существа, абсолютно от них отличающиеся; нежные, изящные, одним словом — женственные!»
— Вот ты какой сексуальной ориентации? — спросила я Александру, когда она села в машину, выбросив изо рта бычок и наполнив салон запахом дешевого табака. Это было начало разговора, и я уже собиралась перейти к следующей фразе, когда до меня дошел смысл ее ответа.
— Пятьдесят на пятьдесят, — честно сказала она, словно вышибла из-под меня стул. И выжидательно посмотрела на меня в зеркало.
Слава богу, зазвонил телефон.
Я сообщила бухгалтеру, что через полчаса буду в офисе.
— А можно собрать все наши долги и выплатить транш банку? — спросила я ее, сидя в своем кабинете. Теперь, когда половина сотрудников разбежалась, а вторая смотрела на меня изучающе-сочувственно, обстановка моего кабинета казалась мне излишне нарядной и пафосной. Как будто я надела горнолыжный костюм от Chanel, а кататься не умела. Со мной такое однажды случилось. Когда я думала, что мне хватит двадцати минут, чтобы освоить этот вид спорта.
— Вот отчеты. Мы собрали все деньги. Вчера. Я заплатила налоги — уже февраль.
Ничего. Я собиралась быстро организовать развозочную кампанию. К тому моменту, как Сергей сбежал, у меня уже все было готово. Это, конечно, не бог весть какие деньги, но долги погашу и людям дам работу. Я поискала на столе договоры о намерениях, подписанные с несколькими складами.
Я попросила секретаршу ни с кем меня не соединять. Я решила выйти из офиса не раньше, чем разберусь со всеми своими проблемами.
Но сначала мне надо было сделать один звонок.
С некоторых пор я чувствовала ответственность за семью моего водителя. Я искренне беспокоилась, принимает ли он прописанные ему лекарства. Он должен был выздороветь.
Трубку взял он сам.
Отрапортовал коротко, по-военному.
— Мы не хотели вас расстраивать, — сказал он в конце, — думали, вы в больнице.
Я взяла с него слово, что обо всех происшествиях он будет извещать меня сразу.
Повесила трубку. Набрала директору ЧОПа. Я сдерживалась как могла, но все равно начала кричать на него. Орать было гораздо легче, чем представлять себе, что сейчас происходит в этой квартире с обгоревшей дверью.
— Им сожгли дверь! Ты говорил, что твои ребята лучшие! Любой идиот может оглушить твоего охранника! Там больной человек и старая женщина!
Он вяло оправдывался. Охранника действительно оглушил какой-то мужчина, который поднимался по лестнице с собакой. Охранник подумал: сосед — и подпустил его слишком близко. Дверь подожгли. По инструкции второй охранник не мог выйти наружу, чтобы потушить пожар. Он остался внутри, охраняя клиентов. Он связался с дежурной частью, и туда послали вооруженных людей. Соседи вызвали пожарных.
— Это для устрашения, — говорил он, — никто же не пострадал? Я усилю охрану еще на двух человек за свой счет. Идет? На два дня.
— На три, — сказала я, — и ремонт в подъезде.
— Ну уж нет! У меня и так человек пострадал — сотрясение мозга
Заглянула секретарша. Испуганно пролепетала что-то вроде: «У вас все хорошо?» Я жестом велела ей уйти.
У меня все очень, очень плохо.
Вадим сказал то же самое:
— Пугает, гнида.
— Позвони в милицию! Могут они что-нибудь сделать? Где-то же он ходит? Ест? Живет?
Вадим позвонил. Они поклялись разослать ориентировки по всем вокзалам и аэропортам. Обещали, что мышь не проскочит. Я вспомнила тазик, в который, наверное, до сих пор монотонно капает вода с потолка.
— Ты думаешь, мне ничего не угрожает? — спросила я Вадима.
— Думаю, нет. Но хочешь — пришлю тебе охрану?
Я вздохнула.
— Вообще-то у меня уже есть. Девушка. Только без пистолета.
— Девушка? — Вадим хмыкнул. — Купи ей «осу». С нескольких метров прошибает насквозь. Только разрешение нужно, как на газовое.
— У нее есть.
Я держала в руках договоры со складами. Захотелось стать Скарлетт О'Хара и иметь историческое право подумать об этом завтра.
Я вышла на улицу, чувствуя себя боксерской грушей.
Я затягивалась настоящим голландским гашишем на заднем сиденье своего автомобиля, а Александра вела себя так, словно я ела антоновские яблоки.
— Куда поедем? — бодро спросила она.
— В «Галерею». Угол Страстного и Трубной.
Мне надо было оказаться среди людей, чьи дома не заложены в банк и чьих водителей хотят убить разве что они сами.
Первой, кого я увидела, была Лена. Москва — огромный город, но все в нем движутся по одному и тому же порочному кругу.
— Мой улетел в командировку, — шептала она так, чтобы слышали все окружающие, — и мы гуляем!
— Твой? — недоуменно переспросила я. Оказывается, они жили вместе. После того как она бросила его, он бросил свою жену. Я много пропустила, пока была в больнице.
Предложила ей покурить. Мы сделали по затяжке в моей машине. Александра тактично вышла.
— А кто это? — спросила Лена
— Моя водительница, — ответила я.
— Клево.
За столом нас ждали Катя, Олеся и Кира с сиреневым пуделем. Сиреневым, потому что Кира хотела надеть сиреневое платье. Но оно оказалось в химчистке.
— Очень часто их перекрашивать вредно, — объяснила Кира свой не гармонирующий с Блонди наряд.
Мы с Леной бурно выражали сожаление по этому поводу. Даже тогда, когда разговор перешел на другую тему.
— Вы что, накурились? — спросила Катя.
Мы втроем зашли в туалет и, обильно опрыскивая воздух сразу из трех флаконов духов, сделали еще по затяжке.
Вниманием Киры целиком завладела Олеся.
— Мой гинеколог мне говорит: «Давай я тебе зашью, будешь как девочка». Я, конечно, все зашивать не стала.
— Конечно, — перебила Лена, улыбаясь во весь рот, — ты же не дура.
— Да, но немного зашила. Чувствовала себя, не поверите, школьницей! А мой, сволочь, пришел домой поздно. Я-то ему ничего не говорила, сделаю, думаю, сюрприз. Для новизны ощущений. А он — пьяный! Мы с ним, значит, в кровать, и он знаете что? — Она трагически замолчала.
— Что? — спросили мы хором.
— Он спьяну решил, что лишил кого-то девственности. Обнял меня и стал прощения просить. А потом подарки обещал, пока не заснул.
Мы смеялись так, что заболел живот и не хватало воздуха, но остановиться не могли.
— Ничего смешного, — сказала Олеся.
— Это уж точно, — с трудом проговорила я.
Подошел официант. Мы закрыли свои хохочущие лица развернутыми меню и махали официанту руками, чтобы он подошел позже.
— Подождите! — выдавила из себя Лена, согнувшись от смеха вдвое.
— Нет. Принесите мне жареные роллы, — высокомерно попросила Олеся, как будто мы были не с ней.
— И нам тоже, — сказала Кира, имея в виду себя и Блонди.
Когда мы немного успокоились, я заказала себе капусту на пару. Мне надо было придерживаться диеты хотя бы месяц. Поэтому я не пила вина.
Мы выкурили еще сигаретку и поехали в «First».
В середине зала, в окружении телохранителей, танцевал Катин олигарх. Телохранители тоже танцевали, но даже не делали вид, что получают от этого удовольствие.
— Мне нужно курнуть, — сказала Катя, и мы направились в туалет, на этот раз уже с Кирой и Блонди.
— Но ты не будешь напрягаться, что он здесь? — спросила я в тесной кабинке туалета.
— Хочешь, поедем в «Кабаре»? — предложила Лена.
— Терпеть не могу «Кабаре», — сказала Кира.
— Да ладно. — Катя глубоко затянулась и надолго задержала дым внутри.
— Может, он нас не заметит? — предположила Кира, забирая у Кати сигаретку.
— Не надейся, — сказала Лена, — он всегда и все замечает. Он же все время на работе.
— Хорошая работа. — Я для конспирации спустила воду в унитазе. — Знай себе танцуй.
— Ты как моя мама. Она до шести работает, а если ее просят остаться на двадцать минут, так она потом несколько дней возмущается. А у него рабочий день — двадцать четыре часа в сутки. Но если он приходил домой и говорил: «Я устал», моя мама спрашивала: «Не дрова же небось таскал?»
— А она его защищает, — заметила Кира.
— Давайте все его пожалеем, — предложила Лена.
— Может, купим ему что-нибудь? — спросила я.
— Да просто денег дадим, — ответила Катя.
Мы вышли гуськом из одной кабинки с максимально нейтральными лицами. Две девицы за нашей спиной многозначительно переглянулись.
За первым полукруглым столом пили шампанское какие-то наши знакомые, и мы бесцеремонно уселись за их стол. Один из них ухаживал за Кирой. Он называл ее Мальвиной. Каждое его слово мы встречали взрывом хохота, иногда даже громче музыки. Когда он в десятый раз назвал ее Мальвиной, а Блонди — Артемоном, я вышла из зала, потянув за собой Катю. Мы снова закрылись в туалете, раскуривая сигаретку, и я позвонила Александре.
— Я буду звать тебя Алекс, не возражаешь? — спросила я под грохот музыки.
Она была не против. Я попросила принести к входу флакон черной обувной спрей-краски «Саламандра», которая валялась у меня в бардачке.
Вернувшись, мы спросили у Киры разрешения подержать ее собачку. Она отдала нам Блонди и ушла танцевать со своим ухажером.
Блонди вырывалась и краситься «Саламандрой» не хотела. Но мы твердо решили сделать ее Артемоном.
Когда сиреневой осталась одна левая лапа, ей удалось вырваться. Она побежала прямо по столу в сторону танцующих. Мы ловили ее, сшибая бокалы и опрокидывая шампанское себе на одежду. Она спрыгнула на пол.
— Лови ее! — закричала я, расталкивая всех на своем пути.
— Лови собаку! — кричала Катя в азарте погони.
Собаку поймал Катин олигарх.
— Артемон! — радостно улыбнулась я.
— Блонди? — с ужасом произнесла Кира.
— Привет, — сказала Катя, глядя на перепачканные руки олигарха.
Мы пили шампанское за его столом, и я забыла про свою диету.
— Здорово ты постриглась. — Он трогал Катин ершик на голове. Она старалась молчать, чтобы он не догадался о сути наших частых походов в туалет.
Он пытался ее разговорить. Она не отвечала. И так — полночи.
Домой он отправил ее со своей охраной. Олеся, Кира и Артемон уехали раньше.
Я села с Леной в ее машину, а впереди поехала Александра в моей.
Перед постом на Кольцевой дороге я позвонила своей водительнице.
— Слушаю, — строго ответила Александра.
— Увидишь гаишников — начни вилять. А то Лена выпила, — попросила я.
Перед постом она начала бросать машину из стороны в сторону так, что гаишники летели к ней буквально на крыльях, не забывая изо всех сил свистеть в свисток и размахивать дубинками.
— Что мне делать? — растерянно спросила Лена, наблюдая за этой суетой.
— Езжай спокойно. Ни на кого не обращай внимания.
В районе Барвихи мы простились, и я пересела к Александре.
— Я буду звать тебя Алекс, — напомнила я ей.
20
Я лежала в постели и размышляла о том, как в моей тридцатиметровой спальне могла уместиться двухкомнатная квартира моего детства. С кухней и совмещенным санузлом. Я мысленно чертила границы помещений, выкрадывая места для кладовки и гардеробной (не помню, были ли они там?), и у меня получался довольно просторный домик для Барби. Я населила его двумя детьми (у меня был брат), мамой и папой. Вышло здорово, если представить себя ребенком. Потом вообразила себя мамой — не так много уборки, потом папой — и уехала на футбол. На этом моя потребность фантазировать не исчерпалась, и я попыталась представить себя их собакой. В домике для Барби — двухкомнатной квартире с кухней и санузлом — моей спальне. Ничего не получалось. Не получалось представить себя и кошкой. Я подумала, что курение наркотиков плохо действует на воображение.
Я спустилась вниз. Всюду был порядок, в столовой сервирован чай.
— Завтракать будешь? — доброжелательно спросила Алекс. Она сидела на диване, листая «АД».
— Видела филиппинку? — поинтересовалась я.
Алекс кивнула. Видимо, филиппинка оставалась незримой только для меня.
Я позавтракала в полном молчании и отправилась на работу с Алекс за рулем. После вчерашнего недиетического вечера почки не болели, из чего я сделала вывод, что абсолютно здорова. Но на всякий случай порцию таблеток увеличила вдвое.
У меня ничего не получалось.
Моя идея с развозочной кампанией трещала по швам, как женская рубашка на качке-чемпионе.
Склады, с которыми я хотела работать, давно нашли себе других партнеров.
Магазины расторгали договоры со мной.
Я чувствовала себя маленькой девочкой, которая хотела накрасить губы, а вымазала все лицо.
Я качалась на ножках плюшевого кресла, и апатия делала плюшевой меня саму.
Мои мозги уютно свернулись в моей голове и, наверное, задремали.
Все мое тело, от плюшевых мозгов до педикюра, было пронизано тупым безразличием.
Рабочий день давно закончился, я осталась в офисе одна.
Как эксгибиционисты наслаждаются своей наготой, я наслаждалась своей грустью. Это было неправильно, но приятно. Мне казалось, что я сплю с открытыми глазами. Я боялась шевельнуться, потому что знала, что достаточно малейшего движения — и это оцепенение пройдет.