Вспоминая теперь обстановку комнат, одежду окружавших меня лиц и другие мелкие подробности, я с ясностью понимаю, в какие времена унесла меня греза. То была страшная, строгая, еще полудикая, еще полная неукротимых порывов жизнь средневековья. Но во сне, первое время, у меня не было этого понимания эпохи, а только темное ощущение, что сам я чужд той жизни, в которую погружен. Я смутно чувствовал себя каким-то пришельцем в этом мире.
Порою это чувство обострялось. Чем-то вдруг начинало мучить мою память, как название, которое хочешь и не можешь вспомнить. Стреляя птиц из самострела[1], я жаждал иного, более совершенного оружия. Рыцари, закованные в железо, привыкшие к убийству, ищущие только грабежей, казались мне выродками, и я провидел возможность иного, более утонченного существования. Споря с монахами о схоластических вопросах, я предвкушал иное знание, более глубокое, более совершенное, более свободное.
Но когда я делал усилие, чтобы что-то вспомнить, мое сознание затуманивалось снова.
Я жил в замке узником или, вернее, заложником. Мне была отведена особая башня, со мною обращались почтительно, но меня сторожили. Никакого определенного занятия у меня не было, и праздность тяготила меня. Но было од но, что делало жизнь мою счастием и восторгом: я любил!
Владельца замка звали Гу́го фон Ри́зен. Это был гигант с громовым голосом и силой медведя. Он был вдов. Но у него была дочь Матильда, стройная, высокая, светлоокая. Она была подобна святой Екатерине на иконах итальянского письма, и я ее полюбил нежно и страстно. Так как в замке Матильда распоряжалась всем хозяйством, то мы встречались по нескольку раз в день, и каждая встреча уже наполняла душу блаженством.
Долго я не решался говорить Матильде о моей любви, хотя, конечно, мои взоры выдавали тайну. Роковые слова я произнес как-то совсем неожиданно, однажды утром, на исходе зимы. Мы встретились на узкой лестнице, ведшей на сторожевую вышку. И хотя нам много раз случалось оставаться наедине, и в оснеженном саду, и в сумеречном зале, при чудесном свете луны, – но почему-то именно в этот миг я почувствовал, что не могу молчать. Я прижался к стене, протянул руки и сказал: «Матильда, я тебя люблю!» Матильда не побледнела, а только опустила голову и ответила тихо: «Я тоже тебя люблю, ты – жених мой». Потом она быстро побежала наверх, а я остался у стены, с протянутыми руками.
В самом последовательном сне всегда бывают какие-то перерывы в действии. Я ничего не помню из того, что случилось в ближайшие дни после моего признания. Мне вспоминается только, как мы с Матильдой бродили вдвоем по побережью, хотя по всему видно, что это было несколько недель спустя. В воздухе уже веяло дыхание весны, но кругом лежал снег. Волны с громовым шорохом белыми гребнями накатывались на береговые камни.
Был вечер, и солнце утопало в море, как волшебная огненная птица, обжигая края облаков. Мы шли рядом, немного сторонясь друг друга. На Матильде была подбитая горностаем шубка, и края ее белого шарфа развевались от ветра. Мы мечтали о будущем, о счастливом будущем, забывая, что мы – дети разных племен, что между нами пропасть народной вражды.
Нам было трудно говорить, так как я недостаточно знал язык Матильды, а она не знала моего вовсе, но мы понимали многое и вне слов. И до сих пор мое сердце дрожит, когда я вспоминаю эту прогулку вдоль берега, в виду сумрачного замка, в лучах заката. Я изведал, я пережил истинное счастие, а наяву или во сне – не все ли равно!
Должно быть, на другой день, утром, мне объявили, что Гуго хочет говорить со мною. Меня провели к нему. Гуго сидел на высокой скамье, покрытой лосиными шкурами. Монах читал ему письма. Гуго был мрачен и гневен. Увидев меня, он сказал мне сурово:
– Ага! знаешь, что делают твои земляки? Вам мало, что мы побили вас под Изборском! Мы зажгли Псков, и вы просили нас о пощаде. Теперь вы зовете Александра, кичащегося прозвищем Невского. Но мы вам не шведы![2]
Садись и пиши своим о нашей силе, чтобы образумились. Не то и ты, и все другие ваши заложники поплатятся жестоко.
Трудно разъяснить до конца, какое меня тогда охватило чувство. Первой властно заговорила в моей душе любовь к родине, бездоказательная, стихийная, как любовь к матери. Я почувствовал, что я – русский, что предо мною – враги, что здесь я выражаю собою всю Русь. Одновременно с тем я увидел, с горестью сознал, что счастие, о котором мы мечтали с Матильдой, навсегда, невозвратно отошло от меня, что любовь к женщине я должен принести в жертву любви к родине…
Но едва эти чувства наполнили мою душу, как вдруг где-то, в самой глубине моего сознания, загорелся неожиданный свет: я понял, что я сплю, что все – и замок, и Гуго, и Матильда, и моя любовь к ней – лишь моя греза. И вдруг мне захотелось рассмеяться в лицо суровому рыцарю и его подручнику-монаху, так как я уже знал, что проснусь и ничего не будет – ни опасности, ни скорби. Неодолимое мужество ощутил я в своей душе, так как от моих врагов мог уйти в тот мир, куда они не могли последовать за мною.
Высоко подняв голову, я ответил Гуго:
– Ты сам знаешь, что не прав. Кто вас звал в эти земли? Это море – искони русское, варяжское. Вы пришли крестить чудь, корсь и ливь[3], а вместо того настроили замков по холмам, гнетете народ и грозите нашим городам до самой Ладоги. Александр Невский восстал на святое дело. Радуюсь, что псковичи не пожалели своих заложников. Не напишу того, что хочешь, но дам знать, чтобы шли на вас. С правыми Бог!
Я говорил это, словно играя роль на сцене, и подбирал нарочно старинные выражения, чтобы мой язык соответствовал эпохе, а Гуго пришел от моих слов в ярость.
– Собака, – крикнул он мне, – раб татарский[4]. Я велю тебя колесовать!
Тут вспомнился мне, быстро, словно откровение, осеняющее свыше провидца, весь ход русской истории, и, как пророк, торжественно и строго, я сказал немцам:
– Александр побьет вас на льду Чудского озера. Сметы не будет[5] порубленным рыцарям. А потомки наши и всю эту землю возьмут под свое начало, и будут у них в подчинении потомки ваши. Это знайте!
– Уберите его! – закричал Гуго, и от гнева жилы у него на шее надулись, посинев.
Слуги увели меня, но не в мою башню, а в смрадное подземелье, в темницу.
Потянулись дни во мраке и сырости. Я лежал на гнилой соломе, в пищу мне швыряли заплесневелый хлеб, целыми сутками я не слышал человеческого голоса. Моя одежда скоро обратилась в лохмотья, мои волосы сбились в комок, мое тело покрылось язвами. Только в недостижимых мечтах представлялось мне море и солнце, весна и свежий воздух, Матильда. А в близком будущем меня ждали колесо и дыба[6].
Насколько реальны были радости моих свиданий с Матильдой, настолько реальны были и мои страдания в темнице ее отца. Но во мне уже не меркло сознание, что я сплю и вижу дурной сон. Зная, что настанет миг пробуждения и стены моей тюрьмы развеются, как туман, я находил в себе силы безропотно переносить все муки. На предложения немцев купить свободу ценой измены родине я отвечал гордым отказом. И сами враги начали уважать мою твердость, которая мне стоила дешевле, нежели они думали.
На этом мой сон прерывается… Я мог погибнуть от руки палача или меня могло избавить от неволи Ледовое побоище 5 апреля 1241 года, как и других псковских аманатов[7].
Но я просто проснулся. И вот я сижу за своим письменным столом, окруженный знакомыми, любимыми книгами, записываю свой длинный сон, собираюсь начать обычную жизнь этого дня. Здесь, в этом мире, среди тех людей, что за стеной, я у себя, я в действительности…
Но странная и страшная мысль тихо подымается из темной глубины моего сознания: что, если я сплю и грежу теперь и вдруг проснусь на соломе, в подземелье замка Гуго фон Ризена?
Вопросы и задания1. Объясни смысл названия и подзаголовка этого произведения.
2. Охарактеризуй жанр произведения и укажи его признаки.
3. Почему в этом произведении повествование ведется от первого лица?
4. Зачем в произведение вводится тема любви пленника к Матильде фон Ризен?
5. Почему сон в этом произведении оказывается прерванным?
6. Какие художественные детали помогают создать исторический колорит?
7. Как в диалоге пленника и Гуго фон Ризена проявляются их характеры?
8. Чем вызвана смелость пленника в разговоре с Гуго фон Ризеном?
9. Для чего вводится указание на то, что действие происходит на исходе зимы?
10. Найди в тексте эпитеты, объясни их художественное значение.
11. Подготовь пересказ произведения от третьего лица.
12. Выпиши из текста аргументы, подтверждающие, что сон снится писателю и что сон снится аманату.
10. Найди в тексте эпитеты, объясни их художественное значение.
11. Подготовь пересказ произведения от третьего лица.
12. Выпиши из текста аргументы, подтверждающие, что сон снится писателю и что сон снится аманату.
Читательская лаборатория Как представить себе художественное пространство и художественное время в произведении
Это одна из наиболее сложных проблем, но и наиболее значимых, потому что ее решение помогает понять особенности художественного мира, созданного автором.
Валерия Брюсова, автора новеллы «В башне», можно назвать настоящим волшебником, которому подвластны и далекие времена и огромные пространства. А для того чтобы войти в удивительный мир произведения, надо научиться представлять себе не реальное (в жизни, в реальности), а художественное пространство и художественное время в произведении. Что для этого необходимо сделать?
Правило первое. Надо выяснить, когда происходят события, сколько времени они длятся, на каком пространстве эти события происходят.
В сне героя, от лица которого ведется повествование, соединились два исторических времени: средневековье и будущее. Время средневековья – несколько дней, пространство – замок, берег Чудского озера. Время будущего – одна ночь, когда снится сон, пространство – «за письменным столом среди любимых книг». Скоро ты узнаешь, что художественный мир любого произведения существует как единство (целое), и поэтому художественное пространство и время в произведении неразделимы. Поэтому, правило второе. Следует определить, как связаны между собой пространство и время.
Художественный прием сна, использованный писателем в этом произведении, позволяет рассматривать пространство-время средневековья и пространство-время писателя как единое целое.
Первоначально у читателя создается впечатление, что писателю снится сон о далеком прошлом: борьбе русского народа с рыцарями Ливонского ордена за родную землю. Рассказчик видит себя сначала заложником, а потом и узником в башне ливонского рыцаря Гуго фон Ризена в эпоху средневековья.
Положение заложника резко меняется однажды утром, когда герою объявили, что Гуго хочет поговорить с ним: «…Садись и пиши своим о нашей силе, чтобы образумились. Не то и ты, и все другие ваши заложники поплатятся жестоко». Ответ прозвучал твердо: «…Не напишу того, что хочешь, но дам знать, чтобы шли на вас. С правыми Бог!» Определился главный конфликт развития действия в новелле: противоборство между Гуго фон Ризеном, требующим от заложника предательства, и героем, защитником интересов земли Русской. Последние свои дни пленник проводит в смрадном подземелье, в темнице в ожидании «колеса и дыбы», потому что «на предложения немцев купить свободу ценой измены Родине» он «отвечал гордым отказом».
Читатель так никогда и не узнает о судьбе узника: «На этом мой сон прерывается… Я мог погибнуть от руки палача или меня могло избавить от неволи Ледовое побоище 5 апреля 1241 года…», – но сможет предположить, кому из героев приснился сон. Если бы сон приснился писателю будущего, то он никогда бы не допустил ошибки в исторической дате Ледового побоища, которое на самом деле состоялось 5 апреля 1242 года. Герой, назвавший ошибочную дату, не знал, когда состоялась эта битва, но был уверен, что она обязательно состоится: «Александр побьет вас на льду Чудского озера. Сметы не будет порубленным рыцарям. А потомки наши и всю эту землю возьмут под свое начало…» Сон снится узнику, попавшему в плен к ливонским рыцарям. Огромная любовь к Руси, безусловная вера в свое право отстоять «искони русское», освободить народ от гнета и угрозы нашествия делает его провидцем: «Тут вспомнился мне, быстро, словно откровение, осеняющее свыше провидца, весь ход русской истории, и, как пророк, торжественно и строго я сказал немцам…»
Но почему узнику, который пророчествует, то есть предсказывает будущее, «вспомнился… весь ход русской истории»?
Итак, мы увидели, что пространственно-временны́е границы эпохи средневековья расширяются до границ пространства и времени писателя. Но на этом не заканчивается волшебство автора.
В одном из эпизодов будущее появляется «в самой глубине моего сознания» (сознания рассказчика). Герой понял, что он спит и что все… – лишь греза. В финале, когда герой «просто проснулся» и оказался за письменным столом, среди любимых книг, записывающим свой длинный сон, «странная и страшная мысль тихо подымается из темной глубины» его сознания. Эти наблюдения позволяют сделать вывод, что художественное пространство и художественное время писателя хотя и выступают только в сознании, в воображении, в представлении героя-рассказчика, но раздвигают границы времени и пространства в новелле. Два времени – Средневековье и будущее – образуют общее время и пространство: соединяют прошлое и будущее, соединяют души потомков и предков. Кому бы из героев ни снился сон – писателю или пленнику – он снится русскому человеку. В памяти одного героя и в надежде и вере другого – родина, Русь – главная ценность, источник постоянных дум о трудном пути России и ее воинской славе.
О судьбе России задумывается и читатель, а значит, художественное время в этом произведении не остановлено. Сравни. В произведении Н. В. Гоголя «Тарас Бульба» художественное время не может продолжаться вне того «смутного и страшного» времени: оно определено временем Запорожской Сечи. В новелле В. Брюсова писатель – современник читателя, и поэтому, пока произведение будут читать, художественное время будет длиться.
Главная черта характера узника – его любовь к родине, «бездоказательная, стихийная, как любовь к матери». Он – патриот. «Я почувствовал, что я – русский, что предо мною – враги, что я здесь выражаю собою всю Русь». Драматизм переживаниям героя придает мысль о том, «что любовь к женщине» он «должен принести в жертву любви к родине…». И наяву, и во сне для рассказчика нет ничего дороже Родины. Третье художественное время в произведении – время настоящее, продолжающееся, художественное пространство – Русь, Россия, Родина.
Итак правило третье. Для того чтобы представить художественное время и художественное пространство в произведении, надо помнить, что читатель может оказаться свидетелем и участником событий, а время и пространство могут не подчиняться законам природы.
Поистине волшебный мир волшебного искусства слова!
Валентин Саввич Пикуль
Писатель Валентин Саввич Пикуль всегда ориентировался на воссоздание в художественном мире своих произведений исторического прошлого Родины. И была у него одна особенность: любил он возродить для потомков забытое имя какого-нибудь исторического деятеля прошлого или рассказать о малоизвестном эпизоде отечественной истории.
В. С. Пикуль написал много романов, новелл и очерков, как бы торопясь восстановить историческую справедливость по отношению ко всем несправедливо забытым и оттесненным к дальним границам нашей памяти. А таких людей и фактов осталось в прошлом слишком много.
Очерк «Конная артиллерия – марш-марш!» посвящен одному из тех, кто «ковал славу русскому оружию». Эпиграфом к этому произведению можно поставить слова: «Потомству в пример».
Назови характерные черты очерка в этом произведении.
Обрати внимание, как строится этот очерк: посещение Артиллерийского музея вызывает в памяти рассказчика образ одного из создателей огневой мощи русской армии. Но для В. С. Пикуля В. Г. Костенецкий интересен не только как талантливый военачальник, но и как человек, как один из последних былинных чудо-богатырей, не склонявших головы ни перед врагом, ни перед начальством.
Какие художественные средства использует В. С. Пикуль для создания живого облика этого исторического деятеля и исторического колорита? Как сочетаются в очерке исторические факты и поэтические приемы? Какой смысл вкладывает автор в последние строки своего очерка?
Конная артиллерия – марш-марш!
Я скучаю по Артиллерийскому музею в Ленинграде…
В огромных и прохладных залах этого арсенала[8] всегда торжественная тишина; можно погладить темную патину[9] на бронзе мортир и гаубиц[10]; теперь пушки молчат, словно грезя о прошлом, когда из кратеров их жерл вытрескивались молнии и в батарейных громах, колышащих небеса, зарождались предерзостные виктории[11].
Пламя залпов – оранжевое. Пороховой дым – черный.
Это и есть традиционные цвета российской гвардии…
Существовали два понятия – конная артиллерия и полевая; в обоих случаях орудия тянули лошади, но путать полевую артиллерию с конной никак нельзя. Полевая двигалась вровень с пехотой, а конная неслась на бешеном аллюре[12] кавалерии; полевая нещадно пылила вдоль дорог, а конная летела сломя голову через овраги и буераки, где, кажется, и сам черт ногу сломит!