Ивэн заметил, что при словах «пролить кровь» Монк насторожился.
– Нет, не убить. Поставить пару синяков, в крайнем случае пробить голову, – объяснил он. – Но думаю, что слуги, как правило, ссорятся друг с другом, а не с хозяевами.
– А что, если миссис Хэслетт выведала какую-то тайну, порочащую одного из слуг? Какой-нибудь старый грех – воровство или распутство, – предположил Монк. – В этом случае слугу уволили бы, а без рекомендации он уже не нашел бы себе нового места. Такому человеку особо не из чего выбирать – потогонная мануфактура или улица.
– Возможно, – согласился Ивэн. – Есть еще лакеи. Их двое – Гарольд и Персиваль. Оба ничем особенным не отличаются. Я бы сказал, что Персиваль чуть поумнее и, пожалуй, тщеславнее.
– Кем мечтает стать лакей? – несколько язвительно спросил Монк.
– Полагаю, дворецким, – с легкой улыбкой ответил Ивэн. – Вы зря смеетесь, сэр. Дворецкий – почтенный, влиятельный, всеми уважаемый человек. Дворецкий считает себя куда выше полицейского. Он живет в прекрасном доме, ест и пьет все самое лучшее. Я знавал дворецких, которые пили кларет покачественнее, чем тот, что они подавали своим хозяевам…
– А их хозяева об этом знали?
– Некоторые хозяева не могут отличить кларет от столового вина. – Ивэн пожал плечами. – Как бы то ни было, дворецкий – это король в своем крошечном королевстве, а многие находят такое положение весьма привлекательным.
Монк саркастически приподнял брови.
– И как убийство дочери хозяина могло бы приблизить лакея к такой заветной цели?
– Да никак. Если только она действительно не узнала о нем нечто такое, после чего увольняют без рекомендаций.
Звучало вполне правдоподобно, и Монк это оценил.
– Тогда будет лучше, если вы сейчас отправитесь туда и вновь попытаете счастья, – распорядился он. – А я тем временем пообщаюсь с членами семейства. Как это ни прискорбно, но я тоже полагаю, что виновен кто-то из них. Надеюсь поговорить с каждым наедине, в отсутствие сэра Бэзила. – Лицо его на секунду застыло. – В прошлый раз, по сути дела, он сам всех опрашивал, словно меня там и не было.
– Хозяин в своем доме. – Ивэн спрыгнул с подоконника. – Чему тут удивляться!
– Вот потому-то мне и хотелось бы повидаться с каждым из них где-нибудь подальше от Куин-Энн-стрит, – вздохнул Монк. – Боюсь, что на это потребуется не меньше недели.
Ивэн закатил глаза, изображая ужас, и молча вышел. А через секунду Уильям услышал его шаги на лестнице.
На разговоры с членами семейства вне стен дома действительно ушла почти вся неделя. Сначала Монку сильно повезло – он встретил в Грин-парке Ромолу Мюидор, совершавшую там променад. Она шла по зеленой аллее параллельно Конститьюшн-роуд, разглядывая деревья возле Букингемского дворца. О том, что она окажется в это время именно здесь, Монка известил лакей Персиваль. Ромола приехала сюда с Киприаном, который затем отправился завтракать в свой клуб на Пикадилли.
Она собиралась встретиться с некой миссис Кетеридж, но Монк улучил момент, когда Ромола еще прогуливалась в одиночестве – по-прежнему в трауре, как и подобает женщине, чья семья только что понесла утрату, однако наряд ее был весьма привлекателен: многоярусные широкие юбки отделаны бархатом, рукава вздувались черным шелком, шляпка чудом держалась на самом затылке, а волосы уложены по последней моде.
Увидев Монка, Ромола вздрогнула; встреча была ей неприятна. Но избежать ее, не показавшись при этом невежливой, не было уже никакой возможности. Кроме того, Ромола, очевидно, помнила указания сэра Бэзила о том, что все домочадцы обязаны содействовать полиции. Сам Монк, правда, этих его слов не слышал, но что-нибудь в этом роде должно было прозвучать.
– Доброе утро, мистер Монк, – холодно сказала Ромола, останавливаясь и глядя на него, как обычно глядят на прилипчивого бродячего пса перед тем, как отогнать его зонтиком. Кстати, зонтик Ромола и впрямь держала, чуть выдвинув его в сторону Уильяма и как бы готовясь сделать выпад.
– Доброе утро, миссис Мюидор, – ответил он, вежливо наклонив голову.
– Я в самом деле не знаю ничего такого, что могло бы вам пригодиться. – Ромола пыталась уклониться от разговора даже теперь, когда было ясно, что он неизбежен. – Я понятия не имею, как такое могло случиться. Мне до сих пор кажется, что вы ошиблись… или были введены в заблуждение…
– Вы любили вашу золовку, миссис Мюидор? – осведомился инспектор самым светским тоном.
После некоторых колебаний Ромола все же решила, что гораздо естественней будет вместе пройтись по дорожке, тем более что Монк, кажется, и сам был не против. Однако мысль о прогулке с полицейским была ей неприятна, о чем ясно говорило выражение ее лица. С другой стороны, никто здесь не мог знать его положения в обществе, да и одет он был под стать ей, и вел себя вполне пристойно.
– Конечно! – с жаром воскликнула она. – Если бы я хоть что-нибудь знала, уж я-то не стала бы выгораживать убийцу! Но я ничего не знаю.
– Я не сомневаюсь в вашей честности и в вашем праведном негодовании, мэм, – сказал он, хотя это было не совсем правдой. Пока что Монк сомневался во всех домочадцах сэра Бэзила. – Я просто думаю, что поскольку вы были близки с миссис Хэслетт, то должны ее хорошо знать. Что она была за человек?
Ромола несколько удивилась; она не ожидала такого вопроса.
– Я… ну… Об этом весьма трудно говорить, – запротестовала она. – В самом деле, это просто бестактно! Бедняжка Октавия мертва. О мертвых положено говорить только хорошо, тем более если смерть была столь ужасна.
– Я высоко ценю вашу деликатность, миссис Мюидор, – терпеливо продолжал Монк, стараясь приноровиться к ее шагу. – Но полагаю, что правда, сколь бы бестактна она ни была, в данный момент куда важнее. И раз уж нам пришлось волей-неволей прийти к неизбежному выводу, что убийца, кем бы он ни оказался, до сих пор находится в вашем доме, вам стоило бы подумать о собственной безопасности, равно как и о безопасности ваших детей.
Ромола остановилась, словно налетев лбом на одно из деревьев, выстроившихся вдоль аллеи. Она выдохнула почти со вскриком, затем вспомнила, что на них могут обратить внимание, и закусила кулачок.
– Что за человек была миссис Хэслетт? – повторил вопрос Монк.
Ромола продолжила движение по дорожке; лицо ее было бледно, юбки подметали гравий.
– Очень эмоциональной и очень импульсивной, – ответила она после недолгого раздумья. – Когда Октавия влюбилась в Гарри Хэслетта, вся ее семья была против, но она настояла на своем. Ни о ком другом и слышать не желала. Я всегда удивлялась, как мог сэр Бэзил такое позволить, хотя, с другой стороны, они были идеальной парой – это признавала даже леди Мюидор. Гарри происходил из прекрасной семьи, у него были вполне сносные виды на будущее… – Она пожала плечами. – Довольно отдаленные, но считалось, что Октавия, будучи младшей дочерью, может и подождать.
– У ее жениха была небезупречная репутация? – спросил Монк.
– Не припомню.
– Тогда почему сэр Бэзил был против этого брака? Прекрасная семья, виды на будущее – такого жениха можно только приветствовать.
– Думаю, дело здесь в личных отношениях. Я знаю, что сэр Бэзил учился вместе с отцом Гарри и с тех пор сильно его недолюбливал. Отец Гарри был года на два старше сэра Бэзила, и ему в большей степени сопутствовал успех. – Ромола вновь слегка пожала плечами. – Сэр Бэзил никогда, конечно, не заговаривал об этом, но, может быть, тот в чем-то обманул его? Или совершил какой-нибудь другой недостойный поступок…
Она взглянула мимо Монка. Навстречу двигалась компания дам и кавалеров, и Ромола кивнула им, впрочем, без особой приветливости. Она была явно раздосадована неловкой ситуацией. Уильям заметил, как на ее щеках вспыхнул румянец, и оценил всю затруднительность ее положения. С одной стороны, ей бы не хотелось вызвать слухи, что она гуляла с кем-то в парке наедине, но еще меньше ей хотелось признаться в том, что спутником ее был полицейский.
Он невесело усмехнулся, адресуя эту усмешку скорее самому себе. Во всяком случае, он был уязвлен не меньше, чем Ромола. Монк досадовал на нее за то, что она не смогла скрыть свои чувства, а на себя самого – за то, что вообще обратил на это внимание.
– Он был грубоват, дерзок? – продолжал допытываться Уильям.
– Вовсе нет, – запальчиво возразила Ромола. – Он был обаятелен, дружелюбен, отличался остроумием, но, как и Октавия, всегда поступал по-своему.
– Трудноуправляемый человек? – предположил Монк, которому все больше и больше нравился Гарри Хэслетт.
– Да, – сказала она, и в ее голосе прозвучала зависть, смешанная с настоящей тоской. – Он был внимателен по отношению к другим, но никогда не скрывал своего истинного мнения.
– Можно подумать, вы описываете почти идеального человека.
– Это так и есть. Октавия была потрясена, когда он погиб – в Крыму, как вам известно. Помню тот день, когда пришла эта страшная новость. Я думала, Октавия не оправится от удара… – Она поджала губы и моргнула, словно к горлу подступали слезы. – И я не уверена, что она оправилась до конца, – тихо добавила Ромола. – Она очень его любила. Мне кажется, никто в семье не понимал этого как следует, пока не случилось несчастье.
– Он был грубоват, дерзок? – продолжал допытываться Уильям.
– Вовсе нет, – запальчиво возразила Ромола. – Он был обаятелен, дружелюбен, отличался остроумием, но, как и Октавия, всегда поступал по-своему.
– Трудноуправляемый человек? – предположил Монк, которому все больше и больше нравился Гарри Хэслетт.
– Да, – сказала она, и в ее голосе прозвучала зависть, смешанная с настоящей тоской. – Он был внимателен по отношению к другим, но никогда не скрывал своего истинного мнения.
– Можно подумать, вы описываете почти идеального человека.
– Это так и есть. Октавия была потрясена, когда он погиб – в Крыму, как вам известно. Помню тот день, когда пришла эта страшная новость. Я думала, Октавия не оправится от удара… – Она поджала губы и моргнула, словно к горлу подступали слезы. – И я не уверена, что она оправилась до конца, – тихо добавила Ромола. – Она очень его любила. Мне кажется, никто в семье не понимал этого как следует, пока не случилось несчастье.
Они невольно замедлили шаг, но, ощутив порыв холодного ветра, вновь пошли быстрее.
– Мне очень жаль, – искренне сказал Монк.
Мимо прошла няня, толкая перед собой детскую коляску – недавнее наделавшее шуму изобретение, куда более удобное, чем прежние тележки, которые приходилось не толкать, а тянуть. Рядом с коляской семенил маленький застенчивый мальчик с обручем.
– Она даже и не помышляла о новом замужестве, – продолжала Ромола, не дожидаясь нового вопроса и невольно провожая коляску глазами. – Конечно, с тех пор прошло всего два года, но сэр Бэзил не раз заводил об этом разговор. Молодая вдова, детей у них не было. Действительно, почему бы и нет?
Монк вспомнил мертвое лицо, увиденное им в то памятное утро. Даже несмотря на страшную бледность, можно было предположить, какой была Октавия Хэслетт. Это лицо при жизни наверняка выражало страсть, волю, мечтательность.
– Она была очень привлекательна? – Монк задал вопрос, хотя уже сам на него ответил.
Ромола засомневалась лишь на миг.
– Да. Даже красива, – медленно проговорила она. – Но особенно привлекали ее живость и цельность натуры. После смерти Гарри она стала хмурой, страдала… – Ромола отвела глаза. – Страдала головными болями. Между приступами она снова становилась похожей на себя прежнюю. Но когда она была… – Ромола вновь запнулась, подыскивая нужное слово. – Когда ей нездоровилось, она замыкалась в себе и не предпринимала ни малейших усилий выглядеть обаятельной.
Монка внезапно посетило краткое видение: он представил женщину, которая была обязана вечно очаровывать людей, поскольку от этого зависело ее признание, возможно, даже финансовое благополучие. Ей приходилось ежедневно идти на уступки, подавлять свои самые сокровенные мысли и чувства, ибо она понимала, что кто-то еще просто не желает об этом знать. Какое постоянное унижение, какая саднящая боль!
Хотя, с другой стороны, какое отчаянное одиночество должен испытывать мужчина, разговаривая с женщиной и зная, что она скажет только то, что ему хочется услышать.
– Мистер Монк!
Оказывается, Ромола продолжала говорить, а он демонстрировал вопиющее невнимание.
– Да, мэм… Прошу прощения…
– Вы спросили меня об Октавии. Я стараюсь удовлетворить ваше любопытство. – Она не скрывала своего раздражения. – Октавия была очень привлекательной, за ней ухаживали многие, но она никому не отвечала взаимностью. Я думаю, что проводя расследование в этом направлении, вы скорее всего зайдете в тупик.
– Полагаю, вы совершенно правы. А мистер Хэслетт погиб в Крыму?
– Капитан Хэслетт? Да. – Она помолчала в нерешительности, глядя куда-то вдаль. – Мистер Монк!
– Да, мэм?
– Мне пришло в голову, что некоторые люди… некоторые мужчины… имеют весьма странное представление о том, как себя обычно ведут вдовы… – Ромола явно испытывала неловкость и не находила слов, с помощью которых могла бы выразить свою мысль.
– В самом деле, – подбодрил ее Уильям.
Налетевший порыв ветра сбил набок ее шляпку, но Ромола этого даже не заметила. Монку вдруг пришло в голову, что она, возможно, пытается сказать то, чему научил ее сэр Бэзил.
Две маленьких девочки в платьицах с оборочками прошли мимо, ведомые гувернанткой, которая держалась подчеркнуто прямо, вышагивая, как солдат на плацу.
– Быть может, кто-то из слуг… мужчина, разумеется… тешил себя такой… такой нелепой идеей, забыв о приличиях…
Они почти остановились. Ромола ковыряла гравий острием зонтика.
– Если так… то, получив отпор, он мог взбеситься… я имею в виду, обезуметь… – Она замолчала с несчастным видом, по-прежнему не глядя на Монка.
– Среди ночи? – с сомнением переспросил он. – Как же нужно было обнаглеть, чтобы проникнуть к ней в спальню со столь неблаговидной целью!
Щеки Ромолы порозовели.
– И все же кто-то это сделал, – твердо сказала она, уставясь на гравийную дорожку под ногами. – Я знаю, это может показаться нелепым. Не будь Октавия мертва, я бы сама подняла себя на смех.
– Вы правы, – нехотя согласился Монк. – Или же она узнала об одном из слуг нечто такое, что выплыви это на свет, он лишился бы места.
Она смотрела на него, широко раскрыв глаза.
– О… да, я полагаю, что и это… возможно. Но что это за тайна? Вы имеете в виду что-то недостойное, безнравственное? И каким образом Тави могла все это обнаружить?
– Не знаю. Нет ли у вас каких-либо соображений, где она побывала в тот день? – Монк снова двинулся по дорожке, и Ромола пошла рядом.
– Нет, даже представить не могу. Она почти не разговаривала с нами в тот вечер, если не считать этого глупого спора за столом.
– А о чем был спор?
– Нечего конкретного, немного повздорили, дали волю нервам. – Ромола глядела прямо перед собой. – О том, куда она ходила, даже просто о чем-то необычном, не было сказано ни слова.
– Благодарю вас, миссис Мюидор. Вы были весьма любезны, согласившись со мной побеседовать. – Уильям остановился, и она – тоже, явно испытывая облегчение при мысли, что неприятный разговор скоро закончится.
– Я бы очень хотела помочь вам, мистер Монк, – сказала Ромола, и лицо ее стало печальным. В глазах уже не было ни страха, ни тревоги – одна лишь скорбь. – Если я что-нибудь вспомню…
– Сообщите мне. Или мистеру Ивэну. Всего доброго, мэм.
– Всего доброго. – Она повернулась и пошла прочь. Но отойдя ярдов на десять-пятнадцать, обернулась – просто убедиться, что Монк уже сошел с гравийной дорожки и направляется в сторону Пикадилли.
Уильям знал, что Киприан находится в клубе, но не хотел просить разрешения войти и побеседовать с ним. Слишком легко было получить отказ и пережить жгучее унижение. Поэтому Монк решил подождать на мостовой и заодно обдумать вопросы, которые он собирался задать Киприану.
Инспектор прогуливался перед зданием уже минут пятнадцать, когда мимо него, направляясь к Хаф-Мун-стрит, прошли два человека. Что-то в походке одного из них показалось Монку настолько знакомым, что он невольно устремился за ними, но пройдя с полдюжины шагов, опомнился и остановился. Он понял, что не знает этих людей, просто на секунду облик одного из них напомнил Монку какого-то близкого, а ныне забытого человека. И в этот миг в нем смешались надежда, печаль и острое предчувствие беды.
Еще минут тридцать Уильям стоял на ветру и пытался восстановить в памяти столь стремительно промелькнувший образ – аристократическое красивое лицо старика лет шестидесяти. Почему-то Монк был уверен, что изъясняется этот человек легко, культурно, даже несколько вычурно; он знал, что именно этот голос некогда направлял его в жизни. Монк подражал этому человеку во всем: копировал его манеру одеваться, вести себя, перенимал даже его интонации, мало-помалу избавляясь от тягучего нортумберлендского акцента.
Но внезапно все выхваченные было из мрака фрагменты воспоминаний вновь рассыпались, оставив Монку лишь чувство невосполнимой потери и какого-то неисполненного долга.
Так он и стоял в нерешительности, когда на крыльце клуба появился Киприан Мюидор. Он сбежал по ступеням и заметил инспектора только в последний момент, едва с ним не столкнувшись.
– О… мистер Монк? – Киприан остановился. – Вы меня ждете?
Уильям заставил себя вернуться к действительности.
– Да… С вашего позволения, сэр.
Киприан встревожился.
– Вы что-нибудь… что-нибудь обнаружили?
– Нет, сэр. Я только хотел задать вам несколько вопросов, касающихся вашей семьи.
– О… – Киприан двинулся в сторону парка, и Монк был вынужден последовать за ним. Выглядел Мюидор-младший безукоризненно, и лишь преобладание темных тонов в костюме напоминало о том, что он носит траур по сестре. – А что, дома этого нельзя было сделать? – осведомился он, нахмурившись.
– Я только что говорил с миссис Мюидор, сэр. В Грин-парке.
Киприан, казалось, был удивлен таким известием, даже слегка растерян.