Эстер не видела лица адвоката, так как он повернулся к Монку и присяжным, но голос его завораживал; каждое слово – отчетливо, словно вырезанное на камне; каждая фраза внедрялась в память, раскрывая все глубже причины трагедии.
Монк отвечал с должным почтением к суду, и лишь раз или два Эстер подметила на его лице признаки недовольства. Рэтбоун не церемонился с Монком, как с другими свидетелями, подчас он вел себя с ним просто враждебно. Вопросы задавал резко, то и дело придирался по мелочам. Лишь взглянув на присяжных, Эстер поняла, зачем он это делает. Те жадно ловили каждое слово свидетеля. Даже когда какой-то женщине в толпе стало дурно и соседям пришлось приводить ее в чувство, общее внимание нарушено не было. Казалось, Рэтбоун чуть ли не клещами вытаскивает из Монка признание в доброжелательном отношении к подсудимому, хотя Эстер знала, что особых усилий здесь не требуется. Она прекрасно помнила, как выглядел Монк, когда следствие подходило к концу, помнила его гнев, гримасу жалости и бессилия что-либо изменить. Это был один из тех редких моментов, когда Монк безоговорочно нравился Эстер, а их чувства полностью совпадали.
Суд прервал заседание, и Эстер покинула зал вместе с толпой, давившей ее со всех сторон и относившей то вправо, то влево. Оказавшись на улице, зрители кинулись к сгрудившимся на мостовой экипажам; корреспонденты торопились в редакции, чтобы материал успел попасть в завтрашний утренний номер; уличные краснобаи уже исполняли усовершенствованные версии баллады о деле Грея, разнося новости по лондонским переулкам.
Ежась под резким вечерним ветром, Эстер стояла на ступенях, освещенных газовыми фонарями, и искала глазами Калландру, с которой ее разлучили в людской давке. В этот момент на крыльце появился Монк, и она почти решилась окликнуть его. Под впечатлением от услышанного в зале суда Эстер заново пережила целую бурю эмоций и давно уже не сердилась на инспектора.
Да, но вполне возможно, что сам Монк не распрощался со своей презрительной манерой. Она стояла, не в силах заговорить первой, но и уйти тоже не могла.
Заметив ее, Уильям, напротив, сомневаться не стал и подошел к Эстер, слегка сдвинув брови.
– Ну, мисс Лэттерли, вы по-прежнему полагаете, что ваш друг мистер Рэтбоун справится с этим делом?
Она взглянула в его глаза и увидела в них тревогу. Резкий ответ здесь был неуместен – и неважно, друг ей Рэтбоун или нет. С помощью напускной язвительности Монк просто пытался скрыть свой страх за судьбу Менарда Грея.
– Полагаю, что да, – тихо сказала она. – Я наблюдала за лицами присяжных, пока вы давали показания. Конечно, я не знаю, чем кончится дело, но пока все идет неплохо. Мне кажется, что вопиющая несправедливость случившегося и наша перед ней беспомощность ужасает их сейчас больше, чем само убийство. Если мистер Рэтбоун сумеет поддержать в них такое настроение до вынесения приговора, то исход может быть благоприятен. По меньшей мере… – Эстер запнулась, внезапно осознав, что независимо от мнения присяжных убийство есть убийство. Присяжные просто не имеют права вынести Менарду оправдательный приговор. И даже если они так поступят, то в дело вмешается судья.
Монк знал это с самого начала. В глазах его возникло печальное понимание.
– Будем надеяться, что он произвел впечатление и на его светлость, – сухо сказал он. – Жизнь в Колдбат-филдз куда хуже, чем веревка.
– Вы придете сюда завтра? – спросила она, сменив тему.
– Да… Но ближе к вечеру. Раньше приговор все равно вынесен не будет. А вы?
– Да… – Эстер вдруг представила, что ей скажет на это Поумрой. – Но я тоже задержусь, если вы действительно уверены, что приговора не следует ожидать в первой половине дня. Мне бы не хотелось отпрашиваться из лечебницы без серьезного повода.
– Полагаете, они воспримут ваше желание заслушать приговор как серьезный повод? – сухо спросил он.
Она состроила было гримаску, но получилась почти улыбка.
– Нет. Я просто изложу свою просьбу в несколько иных выражениях.
– Неужели эта лечебница – предел ваших мечтаний? – Монк спросил об этом прямо, не церемонясь, но доброжелательно и с пониманием.
– Нет… – На этот раз Эстер и не подумала огрызнуться. – Там тоже хватает глупости, бессмысленных страданий, всяких нелепостей, которые давно можно было бы искоренить, если бы начальство меньше думало о себе и больше о деле. – Заговорив о лечебнице, она оживилась. – Никто не может понять, как много значит уход за больными и каких людей нужно подбирать для этой работы. Платят всего шесть шиллингов в неделю. Многие сестры пьют. Но теперь больница хотя бы обеспечивает их едой, а это лучше, чем воровать пищу у больных, как они привыкли делать раньше. Можете себе представить, какие люди идут туда работать! Большинство из них не умеют ни читать, ни писать. – Эстер передернула плечами. – Спят прямо в коридорах, полотенец и тазов вечно не хватает, подчас даже нет мыла, чтобы руки вымыть!..
Монк усмехнулся, но в глазах его читалось сочувствие.
– А вы? – спросила она. – Так до сих пор и работаете под началом мистера Ранкорна?
В какой степени ему удалось восстановить память, Эстер спросить не решилась – Монк слишком болезненно относился к таким разговорам. Да и Ранкорна, честно говоря, упоминать не стоило.
– Да. – Он поморщился.
– И с сержантом Ивэном? – Она невольно улыбнулась.
– Да, и с Ивэном тоже…
Монк, похоже, хотел добавить еще что-то, но тут на ступенях крыльца показался Оливер Рэтбоун, элегантный и довольный, уже без мантии и парика.
Монк прищурился, но от каких-либо замечаний воздержался.
– Думаете, есть надежда, мистер Рэтбоун? – жадно спросила Эстер.
– Надежда есть, мисс Лэттерли, – сдержанно отозвался адвокат. – Хотя пока весьма смутная.
– Не забывайте, что вам нужно убедить еще и судью, Рэтбоун, – ядовито сказал Монк, застегиваясь на все пуговицы. – А не только мисс Лэттерли, галерку или даже присяжных. Ваша работа перед ними может быть блестящей, но все это лишь оболочка, а не суть. – И до того, как Рэтбоун успел что-либо ответить, инспектор поклонился сразу и ему, и Эстер, повернулся на каблуках и зашагал вниз по темнеющей улице.
– Вот человек, которому не помешала бы толика обаяния, – кисло заметил Рэтбоун. – Впрочем, полагаю, что в его профессии это качество практически невостребованно. Я могу подвезти вас в своем экипаже, мисс Лэттерли.
– Думаю, что обаяние – весьма сомнительное качество, – произнесла Эстер, тщательно подбирая слова. – И дело Грея – ярчайший пример того, как можно употребить обаяние во вред.
– Охотно верю, что вы невысоко цените это качество, мисс Лэттерли, – сказал адвокат. Глаза его при этом смеялись.
– О… – Она хотела ответить такой же изящной колкостью, но ничего подобного просто не смогла придумать. Да и трудно сказать, кто именно был объектом тонкой насмешки Рэтбоуна: Эстер, Монк или он сам. Кроме того, было непонятно, содержала ли эта насмешка нечто обидное. – Да… – Эстер поискала нужные слова. – Да, я не доверяю людскому обаянию. По-моему, это просто пустой блеск, свет без тепла… Благодарю вас, я возвращаюсь вместе с леди Калландрой, но вы были весьма любезны, предложив воспользоваться вашим экипажем. Всего доброго, мистер Рэтбоун.
– Всего доброго, мисс Лэттерли. – Он поклонился, продолжая улыбаться.
Глава 3
Сэра Бэзила Мюидора и Монка разделял огромный, почти во всю комнату ковер. Сэр Бэзил был бледен, но лицо его не выражало растерянности – лишь изумление и недоверие.
– Прошу прощения? – холодно переспросил он.
– Никто не проникал в дом снаружи в ночь на понедельник, сэр, – повторил Монк. – За улицей наблюдали в течение всей ночи, причем с обоих концов…
– Кто наблюдал? – Мюидор приподнял черные брови, отчего его взгляд стал еще более жестким.
Монк едва не вспылил. Недоверие Мюидора болезненно укололо его, поскольку таило в себе сомнение в компетентности полицейского. Он подавил раздражение и продолжал по возможности ровным голосом:
– Дежурный констебль, хозяин дома, не спавший всю ночь, так как у него заболела жена; прибывший по вызову доктор. – Китайца Пэдди Монк умышленно не упомянул – вряд ли сэр Бэзил отнесся бы с доверием к такому наблюдателю. – А также все ливрейные лакеи и кучера, ожидавшие своих хозяев на углу Чандос-стрит, где был званый вечер.
– Тогда, очевидно, преступник проник в дом через конюшни, – раздраженно сказал Бэзил.
– Конюхи и грумы спят в помещениях над стойлами, сэр, – заметил Монк. – Всякий, кто попробовал бы вскарабкаться на крышу, вряд ли смог бы пройти бесшумно и не встревожить хотя бы лошадей. Влезть на крышу дома и спуститься по стене со стороны фасада практически невозможно, если только это не был скалолаз с веревками и специальным снаряжением…
– Ваша ирония неуместна, – оборвал его сэр Бэзил. – Я понял вашу мысль. Тогда, стало быть, он проник со стороны фасада, дождавшись, когда ваш патрульный констебль пройдет мимо. Другого ответа я не вижу. Не мог же он, в самом деле, прятаться в доме в течение всего вечера! И утром он не мог покинуть дом незамеченным, потому что уже проснулись слуги.
– Ваша ирония неуместна, – оборвал его сэр Бэзил. – Я понял вашу мысль. Тогда, стало быть, он проник со стороны фасада, дождавшись, когда ваш патрульный констебль пройдет мимо. Другого ответа я не вижу. Не мог же он, в самом деле, прятаться в доме в течение всего вечера! И утром он не мог покинуть дом незамеченным, потому что уже проснулись слуги.
Монку пришлось рассказать ему и о Китайце Пэдди.
– Прошу прощения, но вы ошибаетесь. За углом Харли-стрит всю ночь прятался взломщик, надеясь, что ему подвернется шанс. Шанс ему так и не подвернулся, поскольку на улице было людно и она хорошо просматривалась в обе стороны. Но с одиннадцати до четырех, то есть как раз в интересующий нас промежуток времени, он наблюдал за улицей. Прошу прощения.
Сэр Бэзил даже отшатнулся от стола, за которым стоял; глаза его потемнели, рот гневно скривился.
– Тогда почему, во имя всего святого, вы до сих пор его не арестовали? Это же наверняка он и есть! По его собственному признанию, он – взломщик. Каких еще доказательств вы хотите? – Сэр Бэзил воззрился на Монка. – Он влез в окно, бедняжка Октавия услышала его и проснулась – и он убил ее. Что с вами, почему вы стоите здесь, словно истукан?!
Монк почувствовал, как мышцы его напряглись от бешенства, тем более страшного, что он был сейчас совершенно беспомощен. От этого дела зависело его будущее, а нагрубив сэру Бэзилу, он бы одним махом все погубил. Его бы просто выставили из этого дома. К великой радости Ранкорна! Изгнание Монка означало бы конец его карьеры во всех смыслах.
– Потому что его показания правдивы, – твердым и ровным голосом объяснил он. – Их подтверждает и мистер Бентли, и вызванный им доктор, и горничная, вообще ничего не знавшая об этом деле и не имеющая понятия, что означают ее показания. – Монк старался не смотреть в глаза сэру Бэзилу, боясь, что, увидев в них гнев, он все-таки не выдержит и вспылит. – Взломщик не проходил дальше по улице, – продолжал он. – Этот человек никого не грабил, потому что у него просто не было такой возможности, и он способен это доказать. Я и сам хотел бы, чтобы все оказалось так просто. Поверьте, сэр, все мы были бы счастливы, завершись это дело столь быстро.
Сэр Бэзил подался к нему, склонясь над столом.
– Но если никто не вламывался в дом и не мог пробраться сюда тайком, то ситуация становится совершенно невозможной. Или вы предполагаете… – Он запнулся, кровь отхлынула от его щек, и на лице сэра Бэзила отразилось уже не раздражение, а самый настоящий ужас. Он выпрямился. – Вы предполагаете?.. – очень тихо спросил он.
– Да, сэр, – ответил Монк.
– Но это… – Бэзил умолк. Несколько секунд в комнате стояла полная тишина; видно было, что хозяин в смятении, что он лихорадочно подыскивает возражения и не может найти. Наконец Мюидор сдался. – Понимаю… – проговорил он. – Не могу себе представить, как такое могло случиться, но, похоже, мы поставлены перед фактом. Предположение ваше противоречит здравому смыслу, и я надеюсь, что где-то вы совершили ошибку или вам солгал кто-то из свидетелей. Но пока это не обнаружилось, я вынужден полностью доверять вашему мнению. – Он слегка нахмурился. – И каков же ход ваших дальнейших рассуждений? Не предполагаете же вы, что между моими домочадцами произошла яростная ссора и кто-то из них решил дело таким не совсем принятым в свете способом? – Он оглядел Монка не то с неприязнью, не то с горьким юмором. – Что же до слуг, то мы не поддерживаем с ними близких отношений, а тем более таких, что могли бы послужить причиной трагедии. – Он засунул руки в карманы. – Все это просто нелепо, но я не хочу чинить вам препятствий.
– Я согласен, что предположение о ссоре домочадцев звучит весьма неправдоподобно. – Монк тщательно подбирал слова, стараясь сохранить достоинство и в то же время дать понять сэру Бэзилу, что он готов к обсуждению. – Особенно если учесть, что дело происходило среди ночи, когда все в доме спали. Но, вполне возможно, миссис Хэслетт – вероятно, нечаянно – узнала чью-либо тайну, настолько важную, что…
Это была не единственная версия, однако Монку не хотелось бросать тень на имя покойной. Он видел, как выражение тревоги исчезает с лица сэра Бэзила, а в глазах появляется надежда. Вот плечи его расслабились, он перевел дыхание и почти успокоился.
– Бедная Октавия. – Сэр Бэзил уставился на висящий на стене пейзаж. – Да, такое вполне вероятно. Я прошу прощения, что погорячился в разговоре с вами. Вы должны провести самое тщательное расследование. С чего вы думаете начать?
Уильям с невольным уважением отметил способность этого человека признать свою неправоту. Он, честно говоря, на такое и не рассчитывал, да и сам не всегда находил в себе силы сказать, что был не прав. Монк явно недооценил сэра Бэзила.
– Мне бы хотелось поговорить с вашими домочадцами, сэр. Они могли заметить что-либо подозрительное, да и вполне возможно, что у миссис Хэслетт с кем-нибудь из них накануне смерти был откровенный разговор.
– С домочадцами? – Губы хозяина дома поджались, но было ли это проявлением страха или просто плохого настроения, Монк сказать не мог. – Очень хорошо. – Бэзил протянул руку к шнурку звонка. Явившемуся дворецкому он приказал найти и пригласить Киприана Мюидора.
До самого его прихода Монк хранил молчание.
Киприан прикрыл за собой дверь и посмотрел на отца. Когда они стояли рядом, их сходство поражало еще сильнее. Почти идентичная форма головы, широкий нервный рот, оба темноволосые, черноглазые. Однако следует заметить, что выражение лиц у отца и сына было совершенно разным. Сэр Бэзил – властный, вспыльчивый, трудно понять, когда он говорит всерьез, а когда позволяет себе пошутить. Киприан же – далеко не столь яркая личность, он словно бы не уверен в своих силах и боится ударить в грязь лицом. То ли у него просто более мягкий характер, то ли он слишком хорошо понимает свою уязвимость и зависимость от отца.
– Полиция утверждает, что никто не мог проникнуть в дом той ночью, – без предисловий, просто и ясно сообщил сэр Бэзил. Он даже не взглянул при этом на сына; его явно не интересовало, какое впечатление на Киприана произведет эта новость. Не стал он повторять при сыне и все доводы Монка. – Это означает, что Октавию убил кто-то из обитателей нашего дома. Разумеется, не домочадцы. Скорее всего, кто-нибудь из слуг. Инспектор Монк желает поговорить с каждым из нас и выяснить, не заметил ли кто чего-нибудь подозрительного… Если мы вообще замечаем что-нибудь вокруг себя!
Киприан уставился на отца, затем взгляд его метнулся к Монку, словно тот был неким чудовищем из заморских стран.
– Прошу прощения, сэр. – Уильям счел нужным извиниться сразу и за себя, и за сэра Бэзила. – Мне крайне неудобно задавать столь бесцеремонный вопрос, но, будьте добры, расскажите, что вы делали в понедельник и что вы можете вспомнить о поведении миссис Хэслетт в тот вечер. О чем она говорила, особенно наедине с вами, не делилась ли какими-то страхами или опасениями? Наконец, не намекала ли она, что узнала недавно нечто очень важное?
Киприан нахмурился, лицо его стало сосредоточенным. Он повернулся к отцу спиной.
– Вы полагаете, Октавию убили за то, что она узнала чей-то секрет… – Он пожал плечами. – Но что именно? Какие у наших слуг могут быть секреты, настолько страшные… – Он запнулся. По глазам его было видно, что сам он уже ответил на свой вопрос, но предпочел об этом умолчать. – Тави мне ничего не говорила. Правда, меня почти весь день не было дома. Утром я писал письма, затем около одиннадцати отправился к себе в клуб на Пикадилли – завтракать, послеполуденные часы провел с лордом Эйнсли, беседуя в основном о разведении племенного скота. Он держит стадо, а я собираюсь купить у него несколько голов. У нас большое имение в Хартфордшире.
У Монка возникло ощущение, что Киприан лжет: не насчет самой встречи, а относительно темы разговора.
– Проклятые политиканы-оуэнисты! – перебил сэр Бэзил, дав на секунду волю своему темпераменту. – Хотят всех нас загнать в коммуны, точно бессловесных тварей!
– Вовсе нет! – возразил Киприан. – Оуэн полагает, что…
– К обеду ты вернулся домой, – вновь прервал его сэр Бэзил, не давая возможности вступить в спор. – Ты виделся с Октавией?
– Только за столом, – сказал Киприан, стараясь сохранять спокойствие. – И, если ты помнишь, Тави почти ничего не говорила – ни мне, ни кому-либо другому.
Сэр Бэзил отвернулся от камина и взглянул на Монка.
– Моя дочь не отличалась крепким здоровьем. Думаю, в тот раз она неважно себя чувствовала. Была молчалива и как будто чем-то подавлена. – Он снова засунул руки в карманы. – Тогда я решил, что ее мучают головные боли, но, учитывая ваше недавнее предположение… Вполне возможно, что она действительно была погружена в мысли о раскрытой ею ужасной тайне. Хотя едва ли она, бедняжка, могла представить, какой опасности при этом подвергается.