– Что же, – сказал я, – за здоровье мистера Столла! – и, покорившись неизбежности, мужественно выпил.
– Знаю одно, – сказал бармен, – я потерял лучшего клиента. Они уехали сегодня рано утром.
– Да, официант говорил мне.
– Лучшее, что может сделать миссис Столл, – это положить его в больницу, – сказал бармен. – Муж у нее больной человек. И дело не только в пьянстве.
– Что вы имеете в виду?
Он постучал себя по лбу.
– Что-то здесь не в порядке, – сказал он. – Вы сами могли заметить, как он ведет себя. Будто что-то его беспокоит. Какая-то навязчивая идея. Я сильно сомневаюсь, что мы увидим их здесь на будущий год.
Я маленькими глотками потягивал свою минералку, которая явно стала приятнее от ячменного привкуса.
– А кто он такой?
– Мистер Столл-то? Он говорил мне, что был профессором в каком-то американском университете, античную литературу будто преподавал, но разве поймешь, где у него правда, а где нет. Миссис Столл платила здесь по счетам, нанимала лодочника, словом, все устраивала она. И хотя он на людях поносил ее, – кажется, он от нее зависел. Однако я иногда удивлялся… – Он замолк.
– Удивлялся? Чему же? – поинтересовался я.
– Ну… Ей со многим приходилось мириться. Я видел, как она на него иногда смотрит. Совсем не с любовью. Женщины ее возраста обычно стремятся к какому-то удовлетворению в жизни. Может быть, она и находила его где-то на стороне, в то время как он удовлетворял свою страсть к спиртному и антиквариату. Он насобирал немало предметов в Греции, на островах вокруг и здесь, на Крите. Это не так трудно, если разбираться в этом деле. – Он подмигнул.
Я кивнул и заказал еще минеральной воды. От духоты в баре хотелось пить.
– На побережье тут есть малоизвестные места? – спросил я. – Я имею в виду места, где бы они могли высаживаться с лодки?
Может быть, это моя фантазия, но мне показалось, что он избегает моего взгляда.
– Едва ли, – сказал он. – Может быть, и есть, но наверняка они каким-то образом охраняются. Сомневаюсь, что есть места, о которых не знают власти.
– А как насчет крушений? – не отступал я. – Кораблей, которые затонули много веков назад и сейчас покоятся на дне?
Он пожал плечами.
– Всегда существуют какие-нибудь местные легенды, – небрежно обронил он, – истории, которые передаются из поколения в поколение. Но в основном-то это разные суеверия. Я сам никогда в них не верил и не знаю образованного человека, который бы верил.
Он с минуту помолчал, протирая стакан. А я задумался, не слишком ли много наговорил?
– Всем известно, что кое-какие небольшие предметы время от времени находят, – пробормотал он. – Они могут быть очень ценными. Их вывозят контрабандой из страны или, если риск слишком велик, сбывают за хорошие деньги знатокам на месте. У меня в деревне есть двоюродный брат, он связан с местным музеем. У него кафе напротив Боттомлесс-Пул. Мистер Столл часто хаживал к нему. Папитос его зовут. Собственно говоря, и лодка, которую нанимал мистер Столл, принадлежит моему брату, он сдает ее напрокат туристам.
– Понимаю.
– Но тут… Впрочем, сэр, вы не коллекционер и не интересуетесь древностями.
– Да, – сказал я. – Я не коллекционер.
Я слез с табурета и на прощание пожелал ему доброго утра. Интересно, сильно ли оттопыривается мой карман от пакета?
Я вышел из бара и побрел по террасе. Не дающее покоя любопытство заставило меня подойти к причалу у шале Столла. В самом шале, очевидно, шла уборка, балкон был вычищен, ставни закрыты. От последних постояльцев не осталось и следа. Не пройдет и дня, как оно, наверное, примет какую-нибудь английскую семью, которая все завесит купальниками.
У причала стояла лодка, и грек начищал ее борта. Я посмотрел через залив на свое собственное шале на другой стороне и в первый раз увидел его с места Столла, откуда он смотрел на меня в полевой бинокль. Мне теперь стало как никогда ясно, что он вполне мог принять меня за человека, сующегося не в свои дела, за шпиона, – возможно, даже за человека, специально присланного из Англии установить истинные обстоятельства гибели Чарльза Гордона. Был ли дар в виде сосуда знаком вызова? Взяткой? Или проклятием?
Грек в лодке поднялся и повернулся в мою сторону. Это был не тот, прежний их лодочник, – другой. Я это понял, только когда он повернулся ко мне. Мужчина, обычно отправлявшийся со Столлами, был моложе и более загорелый, а этот – совсем старик. Да, бармен говорил, что лодка принадлежит его двоюродному брату Папитосу, который держит кафе в деревне у этой лужи.
– Простите, вы хозяин лодки? – громко спросил я.
Грек выбрался на пристань и встал передо мной.
– Николай Папитос, – сказал он, – мой брат. Хотите совершить прогулку по заливу? Много хорошей рыбы в море. Ветра нет сегодня. Море совсем спокойное.
– Я не собираюсь ловить рыбу. А вот прогуляться часок-другой… Сколько это стоит?
Он назвал мне цену в драхмах, и я быстро пересчитал. Получилось не больше двух фунтов за час. Однако, если обогнуть мыс и выйти к песчаной косе перешейка Спиналонга, это обойдется в два раза дороже. Я вытащил бумажник посмотреть, хватит ли у меня наличных или придется возвратиться к столу регистрации и получить деньги по дорожному чеку.
– Вы поручите отелю, – быстро сказал он, прямо читая мои мысли. – Они включат расходы в ваш счет.
Решено. К черту все, и так я был достаточно скромен.
– Хорошо, – сказал я. – Беру лодку на пару часов.
Необычное это ощущение – с тарахтением двигаться по заливу, как много раз делали Столлы; позади – цепочка шале, немного правее – гавань и синие воды залива и открытого моря впереди. У меня не было четкого плана. Просто по какой-то необъяснимой причине я чувствовал, что меня притягивает эта бухта, где вчера днем стояла на якоре лодка. «Крушение начисто выбрано несколько веков назад…» Это были слова Столла. Он лгал? Или, может, изо дня в день он охотился здесь прошедшие недели и его жена ныряла и приносила мокрые сокровища с морского дна в его жадные руки? Мы обогнули мыс, и, разумеется, вдали от до сих пор спасавшего нас укрытия ветер посвежел, лодка оживилась, зарываясь временами носом в крутые бурлящие волны.
Длинный перешеек Спиналонга лежал впереди слева, и я с трудом объяснил своему рулевому, что не хочу направляться в сравнительно спокойные воды у солевых отмелей, а хочу идти дальше вдоль перешейка.
– Вы хотите ловить рыбу? – кричал он, перекрывая рев двигателя. – Вы найдете очень хорошую рыбу здесь, – указывал он на мои вчерашние отмели.
– Нет-нет! – крикнул я в ответ. – Дальше вдоль берега.
Он пожал плечами. Он не мог поверить, что у меня нет желания ловить рыбу, а я думал, когда мы достигли места назначения, какую вескую причину привести, чтобы попросить его направить лодку к берегу и встать на якорь, и не нашел ничего лучшего – и это оказалось достаточно убедительным, – как пожаловаться, что меня сильно укачивает.
Горы, на которые я вчера забирался, показались прямо по носу, а когда мы обогнули косу, то открылась и сама бухта с развалинами пастушьей хижины на берегу.
– Вот, – показал я. – Здесь у самого берега бросайте якорь.
Он озадаченно посмотрел на меня и покачал головой.
– Плохое место! – крикнул он. – Слишком много скал.
– Глупости! – завопил я. – Я видел, какие-то люди из отеля бросали здесь вчера якорь.
Он вдруг приглушил двигатель, и мой голос по-дурацки громко раздался в воздухе. Лодка заплясала вверх-вниз на крутых волнах.
– Плохое место бросать якорь, – упрямо повторил он. – Крушение здесь, запутаемся.
Ага, здесь было крушение… Я чувствовал, что волнение мое нарастает, меня уже было не остановить.
– Ничего об этом не слышал, но лодка здесь и бросала якорь, прямо в бухте, я сам видел, – с таким же упрямством ответил я.
Он что-то невнятно проворчал себе под нос и перекрестился.
– А если я потеряю якорь, – сказал он, – что я скажу своему брату Николаю?
Он медленно, очень осторожно продвигался вперед к бухте, потом, ругаясь вполголоса, прошел на нос и бросил за борт якорь, подождал, пока он зацепится, повернулся и выключил двигатель.
– Если хотите подойти близко, вам надо сесть в резиновую лодку, – недовольно сказал он. – Я надую вам, да?
Он снова прошел вперед, вытащил надувную штуковину, которыми пользуются при воздушно-морских спасательных операциях.
– Хорошо, – сказал я. – Сяду в резиновую лодку.
По правде говоря, это очень подходило для моей цели. Я смогу подгрести к самому берегу, и он не будет дышать мне в затылок. В то же время мне не хотелось ни в малейшей степени задевать его гордость.
– Человек, который вчера правил лодкой, стал на якорь гораздо ближе и без всяких приключений, – сказал я.
Рулевой перестал надувать лодку.
– Если ему нравится рисковать лодкой брата – это его дело, – сказал он резко. – Сегодня я за нее отвечаю. Тот парень не явился сегодня утром, так что он теряет работу. Я не хочу ее терять.
– Человек, который вчера правил лодкой, стал на якорь гораздо ближе и без всяких приключений, – сказал я.
Рулевой перестал надувать лодку.
– Если ему нравится рисковать лодкой брата – это его дело, – сказал он резко. – Сегодня я за нее отвечаю. Тот парень не явился сегодня утром, так что он теряет работу. Я не хочу ее терять.
Я ничего не ответил. Если тот и бросил свою работу, то, наверное, потому, что неплохо заработал у Столла.
Лодка надута и на воде. Я осторожно забрался в нее и принялся грести к берегу. К счастью, на песчаной косе никого не было, и я мог спокойно сойти на берег и вытащить за собой лодку. Я заметил, что грек с интересом наблюдал за моими действиями со своей безопасной стоянки. Потом, как только он убедился, что надувной лодке ничто не угрожает, он, демонстрируя свое неодобрение, повернулся ко мне спиной и, ссутулившись, присел на носу лодки на корточки, несомненно размышляя о причудах английских туристов.
Причиной моей высадки было намерение с берега определить поточнее место, где лодка вчера стояла на якоре. Ну да, так и думал. Примерно на сотню ярдов левее, чем сегодня бросили якорь мы, и ближе к берегу. Море было довольно спокойным, и я прекрасно мог бы путешествовать в резиновой лодке. Я посмотрел в сторону пастушьей хижины и увидел свои вчерашние следы. Были и другие следы. Свежие. Песок перед самой хижиной был основательно потоптан. Как будто что-то лежало здесь, а потом его поволокли к воде, к тому месту, где я теперь стоял. Может быть, это пастух побывал здесь поутру со стадом коз?
Я подошел к хижине и заглянул внутрь. Интересно!.. Небольшая кучка камушков и осколки керамики исчезли. Пустые бутылки продолжали стоять в дальнем углу, к ним добавились еще три, одна наполовину полная. Внутри хижины было жарко, и я вспотел. Солнце почти час пекло мне голову, а шляпу я, как идиот, оставил в шале, не собираясь на подобную экскурсию, и теперь меня охватила нестерпимая жажда. Я действовал импульсивно, и вот – расплата за это. С опозданием я понял, какую совершил глупость. Мой организм мог оказаться совершенно обезвоженным, и я бы лишился чувств от теплового удара.
Полбутылки пива лучше, чем ничего. Но мне не хотелось пить из горлышка после пастуха – ведь, наверное, пастух принес ее сюда: эти парни не отличаются чистоплотностью. И тут я вспомнил о свертке в кармане. Во всяком случае, можно употребить по назначению. Я развернул бумагу и налил в сосуд пива. Уже после первого глотка я понял, что это и не пиво вовсе. Это была ячменная вода. Тот же самый домашнего приготовления напиток, что Столл оставил для меня в баре. Выходит, местные его тоже пьют. Он вполне безобиден. Я слышал об этом: бармен сам пробовал, пробовала и его жена.
Прикончив бутылку, я осмотрел сосуд еще раз. Не знаю отчего, но лицо уже перестало казаться мне таким нахальным. В нем можно было даже заметить какое-то чувство собственного достоинства, которого я не отмечал раньше. Вот, например, борода. Она незаметно переходила в основание. Кто бы ни приложил к сосуду руку – это был мастер своего дела. Хотел бы я знать, не так ли выглядел Сократ, прогуливаясь со своими учениками[53] по афинской агоре[54] и рассуждая о жизни. Этот мог бы сойти за него. А его учениками необязательно могли быть юноши, как утверждал Платон, они могли быть и помоложе, ну вот как мои мальчуганы в школе, подростки одиннадцати-двенадцати лет, что улыбались мне во сне прошлой ночью.
Я потрогал оттопыренные уши, курносый нос, полные добрые губы наставника Силена на сосуде, глаза у него больше не выпучивались, а просто вопрошали или умоляли, и даже обнаженные кони-люди по краям стали величественнее. Мне казалось теперь, что они не вышагивают, а танцуют, взявшись за руки, полные самозабвенного, буйного веселья. Должно быть, страх перед незваной ночной гостьей заставил меня видеть сосуд в ином, неприглядном свете.
Я сунул его обратно в карман, вышел из хижины и пошел по пляжу к резиновой лодке. Предположим, я заявлюсь к этому Папитосу, у которого связи с местным музеем, и попрошу оценить сосуд? Предположим, он стоит сотни, может быть, тысячи, и он поможет мне его продать или скажет, к кому обратиться в Лондоне? Столл, должно быть, все время так поступал и выходил сухим из воды. Не на это ли намекал бармен… Я забрался в лодку и принялся грести от берега, раздумывая о разнице между таким человеком, как Столл, при всем его состоянии, и мной. Вот, скажем, он – хам хамом, и кожа такая, что копьем не проткнешь, а полки у него дома в Штатах ломятся от награбленного. В то время как я… ну что – учу мальчишек за мизерное жалованье, и ради чего все это? Моралисты говорят, что не в деньгах счастье, но они не правы. Если бы мне хоть четверть состояния Столла, я бы вышел на пенсию, уехал за границу, поселился бы на каком-нибудь греческом острове, зимой, может быть, работал в мастерской в Афинах или в Риме. Совершенно иной образ жизни открылся бы передо мной, и самое время, пока я еще не стал стариком.
Я удалился от берега и достиг места, где, как мне казалось, накануне стояла на якоре лодка. Я перестал грести и стал всматриваться в воду. Она была бледно-зеленой и довольно прозрачной, глубина – определенно несколько морских саженей, и, когда я смотрел на золотой песок в глубине, полное спокойствия дно представлялось мне совершенно иным миром, далеким от известного мне. Яркие, блещущие серебром стайки рыб продвигались в сторону длинного локона коралловых волос, который мог бы украсить Афродиту, но был морской водорослью, и прибрежное течение плавно колыхало его. Галька, которая на берегу не более чем круглые камешки, блистала здесь как драгоценные камни. Бриз слегка рябил воды залива за стоящей на якоре лодкой, но не касался этой глубины. Моя лодка медленно кружилась то ли от ветра, то ли от течения, и я задавал себе вопрос: не само ли движение это привлекло тугую на ухо миссис Столл, приобщило к подводному плаванию? Быть может, сокровища были только предлогом для утоления жадности супруга, а туда, вниз, на глубину, она бежала от жизни, которая, наверное, была ей невыносима.
Потом я взглянул вверх, на горы вдоль тянущейся вдаль песчаной косы, и увидел, как что-то блеснуло там. Это был зайчик от стекла, и стекло двигалось. Кто-то наблюдал за мной в бинокль. Я оперся на весла и всмотрелся. Две фигуры крадучись пробирались через гребень горы. Но я их сразу узнал. Одна – миссис Столл, другая – молодой грек, нанятый ими. Я оглянулся на стоящую на якоре лодку. Мой кормчий продолжал смотреть в море. Он ничего не видел.
Теперь ясно, чьи следы были около хижины. Миссис Столл и с ней лодочник пришли попрощаться с лачугой, убрать все обломки. И вот их миссия выполнена, и они отправляются в аэропорт, чтобы попасть дневным самолетом в Афины. Их поездка удлинилась на несколько миль из-за объезда по прибрежной дороге. А сам Столл? Спит, конечно, у машины на соляных отмелях. Ждет их возвращения.
Увидев эту женщину еще раз, я вдруг почувствовал полное отвращение к своей экскурсии. Лучше бы уж не ездил. А грек мой говорил правду. Лодка сейчас плавала над подводной скалой. Гребень горы, должно быть, продолжался сюда от берега как одно целое. Песок стал темнее, изменился по структуре, приобрел серый оттенок. Я всмотрелся получше, прикрыв по сторонам глаза ладонями, и вдруг увидел громадный ржавый якорь, обросший ракушками и морскими уточками, – значит, я плавал над останками давно похороненного судна. Вот показались его разломанные палубы, если эти палубы существовали когда-либо.
Столл был прав. Всякая мелочь, видимо, начисто подобрана. Ничего сколько-нибудь ценного нельзя было заметить на этом скелете. Ни сосудов каких-нибудь, ни кружек, ни сверкающих монет. Налетевший на миг ветерок взрябил воду, и, когда рябь улеглась и вода стала снова ясной, я увидел второй якорь у носа остова и тело – руки раскинуты, ноги прижаты лапами якоря. Движение воды как бы оживило тело, оно зашевелилось, как будто в каком-то отчаянии еще пыталось освободиться, но ловушка не выпускала. Спасение так и не наступило. Дни пройдут, ночи, месяцы протекут и годы, и постепенно плоть растворится и исчезнет, оставив скелет на остриях.
Это было тело Столла – голова, туловище, конечности, особенно нелепые, нечеловеческие, когда их туда-сюда шевелило течением.
Я еще раз посмотрел на гребень горы, но две фигуры, бывшие там, уже давно исчезли, и меня осенила догадка, живо предстало то, что произошло.
Столл шагает по песчаной косе, бутылка поднесена ко рту. Тут они наносят ему удар и волокут к воде, и именно жена отбуксировывает его, захлебывающегося, на подводную могилу, тут, подо мной, придавливает заржавленным якорем. Я единственный свидетель его участи, и пусть она как угодно лжет, объясняя его исчезновение, – я буду молчать: это меня не касается. И пусть мучит меня чувство вины – я никогда, ни за что не впутаюсь в это дело.