Understand © Ted Chiang, 1991 О Перевод. М.Б. Левин, 2005
Толща льда. Я ощущаю лицом ее шероховатость, но не холод. Мне не за что держаться, перчатки с нее соскальзывают. Люди стоят наверху, бегают, суетятся, но сделать ничего не могут. Я пытаюсь пробить лед кулаками, но руки движутся как в замедленной съемке, а легкие будто взорвались, а голова идет кругом, я будто растворяюсь…
И просыпаюсь с криком. Сердце колотится, как отбойный молоток; я сажусь на край кровати, откинув одеяло.
Не помню, чтобы такое бывало раньше. Помню только, как падаю сквозь лед. Доктор говорит, что разум подавляет остальное. А сейчас сон вспоминается ясно, и такого жуткого кошмара никогда раньше не было.
Я хватаюсь за шерстяной шарф и чувствую, что дрожу. Я пытаюсь успокоиться, дышать помедленнее, но всхлипывания вырываются наружу. Так все было реально, что я просто это ощущаю: ощущаю, каково это – умирать.
В воде я пробыл почти час, и когда меня вытащили, был просто растением. Восстановился ли я? Впервые больница испытала свое новое лекарство на человеке с такими обширными поражениями мозга. Помогло или нет?
Тот же кошмар, опять и опять. И после третьего раза я понял, что не засну. Оставшееся время до рассвета я только тревожился: это и есть результат? Я теряю рассудок?
Завтра еженедельная проверка у ординатора больницы. Даст Бог, у него найдутся для меня ответы.
Я приезжаю в центр Бостона, и через полчаса д-р Хупер может меня принять. Я сижу на каталке в смотровой, за желтой ширмой. Из стены на высоте пояса выступает горизонтальный экран, настроенный на туннельное видение, так что под тем углом, что смотрю на него я, он пуст. Доктор щелкает по клавиатуре – очевидно, вызывает мою историю, – потом начинает меня осматривать. Пока он проверяет мне зрачки фонариком, я ему рассказываю о кошмарах.
– А до аварии они у вас бывали, Леон? – Он вынимает молоточек и стучит мне по локтям, коленям и лодыжкам.
– Никогда. Это побочный эффект лекарства?
– Нет, не побочный эффект. Терапия гормоном «К» восстановила массу поврежденных нейронов, а это колоссальное изменение, к которому ваш мозг должен приспособиться. Кошмары, очевидно, просто признак этого процесса.
– Они навсегда?
– Вряд ли, – отвечает он. – Как только ваш мозг снова привыкнет к наличию этих путей, все станет хорошо. Теперь, пожалуйста, коснитесь указательным пальцем носа, а потом моего пальца.
Я делаю, как он сказал. Потом он велит мне щелкнуть по большому пальцу каждым из оставшихся четырех, быстро. Потом мне приходится пройти по прямой, будто при проверке на трезвость. После этого доктор начинает меня допрашивать.
– Назовите части обыкновенного ботинка.
– Подошва, каблук, шнурки. Ага, дырочки для шнурков называются глазки, а еще есть язык, под шнурками…
– О'кей. Повторите число: три девять один семь четыре…
– …шесть два.
Этого доктор Хупер не ожидал:
– Что?
– Три девять один семь четыре шесть два. На первом осмотре вы назвали это число, когда я еще у вас лежал. Наверное, вы это число даете всем своим пациентам.
– Вы не должны были его запоминать: это тест на немедленную память.
– Я не нарочно. Просто так случилось, что я запомнил.
– А число, которое я называл вам на втором осмотре, вы помните?
Я на миг задумываюсь:
– Четыре ноль восемь один пять девять два. Он удивлен.
– Мало кто способен удержать в голове столько цифр, услышав их один раз. Вы применяете какие-то мнемонические приемы?
Я качаю головой:
– Нет. А телефоны я всегда записываю в автодозвон.
Он подходит к терминалу и что-то набирает на цифровой клавиатуре.
– Попробуйте вот это. – Он читает четырнадцатизначное число, и я за ним повторяю.
– А в обратном порядке можете?
Я называю цифры в обратном порядке. Он хмурится и что-то начинает печатать в мою историю болезни.
Я сижу перед терминалом в испытательном зале психиатрического отделения – ближайшее место, где д-р Хупер имел возможность провести некоторые исследования рассудка. На стене зеркальце, за ним, наверное, видеокамера. На случай, если она ведет запись, я улыбаюсь и машу рукой. Всегда так делаю перед скрытыми камерами в банкоматах.
Возвращается д-р Хупер с распечаткой моих результатов.
– Что ж, Леон, вы… очень хорошо выступили. На обоих тестах попали в девяносто девятый процентиль.
У меня отвисает челюсть:
– Вы шутите!
– Нет. – Он, кажется, сам с трудом верит. – Это число не указывает, на сколько вопросов вы ответили правильно, оно значит, что по отношению ко всему населению…
– Это я знаю, – отвечаю я, думая о другом. – Когда нас в школе тестировали, я попал в процентиль семнадцать.
Процентиль девяносто девять. Я пытаюсь внутренне найти какие-то признаки этого. Какое должно быть ощущение?
Он садится на стол, не отрываясь от распечатки.
– Вы ведь в колледже никогда не учились?
Я прерываю размышления и возвращаюсь к нему.
– Учился, но не окончил. У нас с преподавателями были разные представления об образовании.
– Понимаю. – Очевидно, он решил, что меня выгнали. – Ну что ж, ясно одно: вы невероятно с тех пор изменились. Что-то здесь может быть по естественным причинам, потому что вы повзрослели, но основное, должно быть, – лечение гормоном «К».
– Чертовски сильный побочный эффект!
– Ну, не особо радуйтесь. Результаты тестов не предсказывают, насколько успешно вы будете действовать в реальном мире. – Я поднимаю глаза, но д-р Хупер в них не смотрит. Происходит такое изумительное событие, а все, что он может сказать, – это общее место. – Я бы хотел провести еще несколько тестов. Вы можете завтра приехать?
Я погружен в ретуширование голограммы, и тут звонит телефон. Я мечусь между телефоном и консолью, но наконец выбираю телефон. Обычно когда я занят редактированием, то предоставляю снимать трубку автоответчику, но я должен дать людям знать, что снова работаю. Кучу работы я упустил, пока был в больнице – риск, связанный с положением свободного художника. Я нажимаю кнопку:
– «Греко голографикс», у телефона Леон Греко.
– Привет, Леон, это Джерри.
– Здравствуй, Джерри. Что стряслось?
Я все еще рассматриваю изображение на экране: пара спиральных шестерен, переплетенная. Из битая метафора совместных усилий, но ее потребовал для своей рекламы заказчик.
– Не хочешь сегодня вечером пойти в кино? Мы со Сью и Тори собрались на «Металлические глаза»,
– Сегодня? Нет, не могу. Сегодня последний моноспектакль в «Ханнинг плейхауз».
Поверхности зубьев у шестеренок поцарапаны и маслянисто блестят. Я выделяю каждую поверхность курсором, ввожу поправки к параметрам.
– А что за шоу?
– Называется «Симплектик». Монолог в стихах. – Я регулирую освещение, убирая немного тени с сетки зубьев. – Хочешь со мной?
– Это что-то вроде шекспировских монологов? Слишком перестарался: при таком освещении внешние края чересчур яркие. Я указываю верхнюю границу для яркости отраженного света.
– Нет, пьеса типа «поток сознания», и там сменяются четыре стихотворных размера; ямб только один из них. Все критики называют ее большой удачей.
– Я и не знал, что ты такой фэн поэзии.
Я еще раз проверил все числа и запустил компьютер на расчет узора интерференции.
– Вообще-то нет, но этот спектакль обещает быть очень интересным. А тебе как?
– Спасибо, я лучше все-таки в кино.
– Ладно, развлекитесь, ребята. Может, на следующей неделе куда-нибудь вместе сходим.
Мы прощаемся и вешаем трубки, а я жду окончания расчета.
Вдруг до меня доходит, что случилось. Никогда раньше я не мог редактировать во время телефонного разговора. А на этот раз мне не стоило труда держать в голове и то, и другое.
Неужто эти сюрпризы не кончатся? Как только меня оставили кошмары и я вздохнул с облегчением, первое, что я заметил, – возросшую скорость чтения и восприятия. Я смог наконец-то прочитать все книги у себя на полке, которые собирался, но времени не было, и даже более сложный, технический материал. В колледже я смирился с фактом, что не могу выучить все, что меня интересует. И мысль, что, быть может, все-таки могу, наполнила меня восторгом. И с этим же восторгом я на следующий день купил охапку новых книг.
А сейчас я обнаружил, что способен держать в голове сразу два дела, чего никогда не подумал бы о себе. Я вскочил из-за стола и заорал так, будто моя любимая бейсбольная команда только что сыграла двойной дабл-плей. Такое было ощущение.
Моим случаем занялся главный невролог д-р Ши – наверное, потому, что хочет присвоить себе заслугу. Я его едва знаю, но ведет он себя так, будто я уже многие годы у него лечусь.
Он меня пригласил к себе в офис поговорить. Переплетя пальцы, он кладет локти на стол.
– Как вы относитесь к росту своего интеллекта? – спрашивает он.
До чего бессодержательный вопрос!
– Как вы относитесь к росту своего интеллекта? – спрашивает он.
До чего бессодержательный вопрос!
– Я этим очень доволен.
– Отлично, – говорит д-р Ши. – Пока что мы не обнаружили неблагоприятных эффектов лечения гормоном «К». Вам дальнейшее лечение от мозговой травмы уже не нужно. – Я киваю. – Но мы проводим исследования, касающиеся влияния гормона на интеллект. Если вы согласны, мы были бы рады сделать вам еще одну инъекцию гормона и отследить результаты.
Он неожиданно привлек к себе мое внимание: наконец-то что-то такое, что стоит слушать.
– Я был бы не против.
– Вы понимаете, что это будет сделано чисто в исследовательских, а не лечебных целях? Может быть, вы выиграете от этого дальнейшее повышение интеллекта, но с медицинской точки зрения это не является необходимым для вашего здоровья.
– Я понимаю. Наверное, я должен подписать бумагу, что я согласен?
– Да. Мы можем вам также предложить оплату за участие в исследовании.
Он называет цифру, но я едва слушаю.
– Меня устроит. – Я представляю себе, куда это может повести, что может для меня значить, и меня охватывает дрожь восторга.
– Мы бы хотели также, чтобы вы подписали соглашение о конфиденциальности. Очевидно, что это лекарство наделает колоссального шуму, но мы не хотим преждевременных анонсов.
– Само собой, д-р Ши. Кто-нибудь уже получал дополнительные инъекции?
– Разумеется, да. Вы не будете морской свинкой. Могу вас заверить, что никаких вредных побочных эффектов не было.
– А какого рода эффекты были?
– Нам бы не хотелось внушать вам предположения: вы можете вообразить, что испытываете симптомы, которые я назову.
Ши превосходно умеет вести беседы типа «доктору лучше знать». Я продолжаю настаивать:
– Не можете ли вы мне хотя бы сказать, насколько увеличился у них интеллект?
– У разных лиц по-разному. Не следует основывать свои ожидания на том, что было у других.
Я проглатываю неудовлетворенность.
– Хорошо, доктор.
Если Ши не хочет мне рассказывать о гормоне «К», я могу сам о нем узнать. С домашнего терминала я вхожу в дейтанет, обращаюсь к общедоступной базе данных Федеральной Службы Испытания Лекарств и начинаю гонять их рабочую программу ИНЛ – поиск лекарств, поданных к утверждению для испытаний на людях.
Заявка на испытания гормона «К» была подана «Соренсен фармасьютикал» – компанией, которая исследует синтетические гормоны, способствующие регенерации нейронов центральной нервной системы. Я пропускаю результаты испытаний на подвергавшихся кислородному голоданию собаках, а также на обезьянах: все животные полностью выздоровели. Токсичность препарата низкая, долговременные наблюдения не выявили никаких отрицательных эффектов.
Результаты исследования образцов коры мозга вызывали волнующий интерес. У животных с повреждениями мозга вырастали замещающие нейроны с намного большим числом дендритов, но здоровые реципиенты гормона «К» никаких изменений не проявляли. Заключение: гормон «К» вызывает замену лишь поврежденных нейронов, а не здоровых. У животных с повреждением мозга новые дендрита казались совершенно безобидными: ПЭТ[1] не выявляла никаких изменений в метаболизме мозга, а результаты тестов поведения и интеллекта животных оставались неизменными.
В заявке на проведение клинических исследований на людях ученые из «Соренсена» предложили протоколы для испытания лекарства сперва на здоровых подопытных, а потом на пациентах нескольких видов: перенесших инсульт, страдающих болезнью Альцгеймера, а также на лицах вроде меня, страдающих стойким отсутствием высшей нервной деятельности. Получить доступ к отчетам по этим испытаниям мне не удалось: даже при условии анонимности пациентов допуск к этим записям имеют только врачи – участники испытаний.
Исследования на животных никакого света на рост интеллекта у людей не проливают. Разумно допустить, что воздействие на интеллект пропорционально числу нейронов, замещенных под действием гормона, что зависит, в свою очередь, от размеров начального поражения. То есть пациенты в глубокой коме покажут наилучшие достижения. Конечно, для подтверждения этой теории мне необходимо видеть развитие событий у других пациентов, но это может подождать.
Следующий вопрос: существует ли плато насыщения или дополнительные дозы гормонов вызовут дальнейший рост результатов? Ответ на этот вопрос я узнаю раньше врачей.
Я ни капли не нервничаю. Честно говоря, я абсолютно спокоен, просто лежу на животе и дышу очень медленно. Спина онемела – мне сделали местную анестезию, а потом ввели гормон «К» в спинномозговой канал. Внутривенное введение не годится, поскольку гормон не проходит через гемато-энцефальный барьер. Это первая такая инъекция, которую я помню, хотя мне говорили, что уже делали две: одну – пока я был еще в коме, а вторую – когда пришел в сознание, но еще ничего не воспринимал.
Опять кошмары. Не очень страшные, но настолько странные, настолько поражают мозг, что я ничего в них не узнаю. Часто просыпаюсь с криком, размахивая руками в кровати. Но на этот раз я знаю, что все пройдет.
Теперь меня в больнице изучают несколько психологов. Интересно смотреть, как они анализируют мой интеллект. Один врач оценивает мои способности по составляющим, таким как приобретение знания, запоминание, активное применение запомненного и перенос его в другую область. Другой рассматривает мои способности в математических и логических рассуждениях, языковом общении и пространственном представлении.
Мне вспоминается учеба в колледже: там преподаватели тоже носились каждый со своей любимой теорией, подгоняя под нее факты. Сейчас врачи убеждают меня даже меньше, чем преподаватели в те времена: им нечему меня научить. Ни одна из их систем не помогает в анализе моих действий, поскольку у меня – нет смысла отрицать – все получается одинаково хорошо.
Если я изучаю новый класс уравнений, или грамматику иностранного языка, или работу машины – все складывается в образ, все элементы дополняют друг друга. И в каждом случае мне нет смысла запоминать правила и потом механически их применять. Нет, я воспринимаю сразу работу системы как целое, как сущность. Конечно, я вижу все подробности и каждый отдельный шаг, но на это уходит так мало усилий, что они почти что ощущаются интуитивно.
Пробивать систему защиты компьютера – дело весьма скучное. Я могу себе представить, как такая работа привлекает тех, кто не может не принять вызов своему уму, но ничего интеллектуально эстетического в ней нет. Это – как дергать подряд двери запертого дома, пока не найдешь дефектный замок. Полезные действия, но вряд ли интересные.
Попасть в закрытую базу ФСИЛ проще простого. Я повозился со стенным терминалом в коридоре больницы, запустив программу для посетителей, которая показывает планы зданий и где кого найти. Потом выломился из этой программы на системный уровень и написал программу-фальшивку, имитирующую экран запроса пароля при входе. А потом я просто отошел от терминала, и наконец кто-то из моих врачей подошел проверить какой-то свой файл. Моя фальшивка отказала в доступе по паролю и вывела истинный экран входа в систему. Докторша снова ввела свое имя и пароль, на этот раз успешно, но ее пароль уже был в моей фальшивке.
По учетной записи этой докторши я получил доступ к базе данных историй болезни ФСИЛ. В испытаниях первой фазы – на здоровых добровольцах – гормон эффекта не дал. А вот идущая сейчас вторая фаза – это совсем другое дело. Вот еженедельные отчеты по восьмидесяти двум пациентам. Каждый обозначен своим кодовым номером, все получали лечение гормоном «К»; в основном это те, кто перенес инсульт или страдает болезнью Альцгеймера; еще несколько коматозников. Последние отчеты подтвердили мою гипотезу: у больных с наиболее обширными повреждениями отмечалось наибольшее увеличение интеллекта. ПЭТ подтверждает усиленный метаболизм мозговой ткани.
Почему же исследования на животных не дали прецедента? Я думаю, здесь по аналогии можно вспомнить понятие критической массы. У животных число синапсов ниже некоего критического порога; мозг их способен лишь к зачаткам абстракции, и дополнительные синапсы ему ничего не дают. Люди этот критический порог превышают. Их мозг поддерживает полное самосознание, и – как показывают эти отчеты – они используют новые синапсы на полную мощность.
Наибольший интерес вызывают записи о новых начавшихся исследованиях на нескольких добровольцах. Действительно, дополнительные инъекции гормона еще увеличивают интеллект, но снова в зависимости от исходных повреждений. Пациенты с микроинсультами даже не доросли до уровня гениев. Пациенты с обширными повреждениями ушли гораздо дальше.
Из пациентов, в начале лечения находящихся в глубокой коме, я – единственный пока что, получивший третью инъекцию. У меня больше новых синапсов, чем у кого-либо из моих предшественников по изучению, и насколько может повыситься у меня интеллект – вопрос открытый. При этой мысли у меня сильнее бьется сердце.