Фэррен поглядел на меня скорее участливо, чем удивленно, как будто предчувствовал, что я появлюсь. Мимо нас торопливо проходили бизнесмены, спешившие к стойке ускоренной регистрации. Среди пассажиров Фэррен единственный был не в костюме.
— Мне нужна работа, — выпалил я.
Мы пристально посмотрели друг на друга.
— Вот, собственно, и все. Я должен на что–то содержать семью, поэтому мне нужна работа.
— Я могу предложить вам работу, — ответил Фэррен. — Пхукет — прекрасное место для большой семьи. Недорогое. Безопасное. Не нужно вздрагивать каждый раз, как дети выходят на улицу.
— А что я буду там делать? — спросил я, и меня вдруг прорвало. Слова беспорядочно вырывались наружу, обнажая всю мою несостоятельность. — Образования у меня нет. Я был строителем, руководил собственной фирмой, но она прогорела. Больше я ничего не умею — только строить. И еще водить машину. Если я уеду на Пхукет, что я буду там делать? Работать шофером?
Его голубые глаза внимательно изучали мое лицо.
— Для начала — да, — ответил он. — А вообще начинайте мыслить шире. Белый человек приезжает в Таиланд не за тем, чтобы гнуть спину на плантации. — Фэррен проводил взглядом огромный «Боинг‑777», который с ревом взмыл в небо, потом снова повернулся ко мне и с улыбкой закончил: — Он приезжает за тем, чтобы плантацией управлять.
— Что же, это я могу, — ответил я.
Пять часов утра.
Небо все еще темное, но уже не поздно, а скорее рано.
Я открыл двери и вышел в маленький сад за домом. Стекла мы вставили, но от деревянной рамы кое–где были оторваны куски, и в полумраке эти места напоминали свежие раны. Я присел на ступеньку и принялся листать брошюру «Дикой пальмы», хотя знал каждую глянцевую страницу наизусть.
«Ваша дверь в рай». Теперь я понимал, почему на фотографиях нет людей: чтобы любой мог представить в этих домах себя.
В дальнем конце сада раздался шорох, и на заборе соседского дома возникла лиса, постояла с минуту в нерешительности и спрыгнула вниз. Моментально сработал сенсорный прожектор. Не глядя на меня, лиса захромала вперед. Я заметил, что у нее что–то с лапой. С левой передней. Лиса на нее не наступала. Потом она замерла, устало повесив голову, и прожектор погас.
— Нельзя как–нибудь ей помочь? — спросил внезапно оказавшийся подле меня Рори.
Он стоял на ступеньках босой, в одной пижаме и тер глаза. Я усадил его к себе на колени, думая о том, что скоро он станет для этого слишком большой и взрослый.
— Вряд ли, — ответил я.
Потом появились Тесс с Кивой. У жены сна не было ни в одном глазу, зато дочка пошатывалась от усталости. Они сели рядом с нами, и мы все вместе стали наблюдать, как лиса осторожно идет через сад.
— Можно позвонить в общество защиты животных, — предложила Кива.
— Они все равно ее не поймают, — отмахнулся Рори.
Над крышами вставало солнце. Когда первые лучи коснулись моего лица, на душе у меня полегчало. Я подумал, что солнце уж точно никогда нас не подведет. Пока оно дарит нам свет и тепло, ничего по–настоящему страшного с нами не случится. По–прежнему держа в руке брошюру «Дикой пальмы», я поднял глаза на Тесс — мне хотелось поговорить с ней, попытаться объяснить, что не все потеряно, что я получил еще один шанс и лучшие времена обязательно настанут, если только она сможет в меня поверить.
Жена смотрела на меня и улыбалась.
Она наклонилась, взяла меня за руку, и я понял, что все уже решено.
— Смотрите, — сказала Кива.
С огромным усилием лиса запрыгнула на забор в дальнем конце сада. Я с надеждой подумал, что это не перелом. Скорее всего, она порезала лапу, и рана скоро заживет.
Стоя на заборе, лиса обернулась и поглядела на нас.
— Она просто пытается выжить, правда? — сказал Рори.
Едва мой сын произнес эти слова, как лиса спрыгнула вниз и исчезла.
14
— Мне нужно кое о чем тебя попросить, — сказал Джесси. — Об одной услуге.
— Проси, — ответил я.
Его вид меня поразил. Джесси так похудел, что специальная тюремная форма, в которой заключенные выходят к посетителям — штаны и футболка, — болталась на нем, как на вешалке. Кожа под многодневной светлой щетиной была нездорового желтоватого цвета. Он все время нервно теребил приклеенный к плечу лейкопластырь, а когда заметил мой взгляд, пояснил:
— Мне поставили прививку. «Твинрикс». Классная штука. Сразу тебе и от гепатита A, и от гепатита B, и от туберкулеза. — Он слабо улыбнулся. — Как видишь, мы тут пользуемся всеми благами цивилизации.
Я дотронулся до другого его плеча:
— Как ты? Ничего, держишься?
— Меня скоро выпустят. Вернее, отправят домой. Остальных уже депортировали. Тебе повезло — легко отделался.
— А Фэррен?
Я не представлял себе остров без Фэррена.
— Его выслали первым, так что он теперь в Лондоне. Наверное, всю задницу уже отморозил.
Я подумал об английской зиме и мысленно увидел, как загорелый Фэррен идет по холодным лондонским улицам.
— Значит, расследования не будет? И суда тоже? — с внезапным облегчением спросил я.
— Им проще вытурить нас из страны. Как только деньги от мамы поступят на счет, меня посадят на самолет, а там я закутаюсь в одеяло и буду грызть орешки на высоте тридцати пяти тысяч футов. Депортация не самое страшное. Хуже, если внесут в черный список. Тогда в Таиланд мне путь заказан. На ближайшие девяносто девять лет по крайней мере.
— То есть через девяносто девять лет можно будет кататься туда–сюда сколько душе угодно? — спросил я, и мы оба улыбнулись.
Его слова насчет черного списка меня поразили.
— Они ведь не могут так поступить, правда? — спросил я.
Джесси усмехнулся:
— Они могут поступить как угодно, дружище. Это их страна.
Казалось, мы только теперь начинали это понимать.
Джесси снял цепочку, которую всегда носил на шее.
— Вот, возьми, — произнес он и положил цепочку передо мной.
На ней висело штук десять разных амулетов: зуб какого–то животного, фигурка Будды, талисман с надписью на незнакомом мне языке — позже я выяснил, что это кхмерский; брелоки из бронзы, дерева, олова; маленький глиняный черепок с вкраплениями блестящей пыли; подвески в виде колокольчиков, подвески круглые, как монеты, и овальные, с изображениями давно умерших монахов.
— На счастье? — спросил я. — Лучше оставь себе, а то вдруг твой самолет разобьется.
Джесси больше не улыбался.
— Такими вещами не шутят, — ответил он. — Это не просто побрякушки. Это настоящие амулеты. Я отдаю их тебе, чтобы ты смог оказать мне ту услугу, о которой я говорил.
Я думал, Джесси объяснит наконец, что от меня нужно, но вместо этого он принялся рассказывать об амулетах.
— В Ираке размещено четыреста сорок три тайских солдата, а оберегает их шесть тысяч амулетов.
— Ну, тогда я за них спокоен.
— Я серьезно, Том. Над подобными материями лучше не смеяться.
— А я и не смеюсь, — со смехом ответил я.
Джесси принялся указывать пальцем на разные амулеты. Под ногтем у него была грязь.
— Вот этот защитит твою ананасовую плантацию от насекомых. Этот убережет водяного буйвола от болезни, а этот поможет наладить отношения с тещей.
— Спасибо, — вставил я. — Очень полезный подарок.
— Этот обеспечит хороший улов, — продолжил он, пропустив мое замечание мимо ушей. Глаза у него возбужденно блестели. — О! Вот этот поможет сдать на права с первого раза. Классная вещь. А этот…
— Джесси…
— Что?
Он поднял взгляд от лежащей между нами цепочки и посмотрел на меня.
— Ты на полном серьезе пытаешься меня убедить, что они действуют?
— Качество гарантировано, — ответил Джесси. — В ином случае мы вернем вам деньги.
А потом он рассказал, чего от меня хочет, и я решил, что вреда от этих амулетов точно не будет.
Я сунул руку под холодную воду и не вынимал, пока она не начала неметь. Боль немного утихла, но кровь продолжала идти. Тогда я оторвал от рулона бумажное полотенце и плотно прижал его к ране между большим и указательным пальцем.
Тесс внимательно наблюдала за мной.
— Что у тебя с рукой? — спросила она.
— Напоролся на крючок, пока рыбачил с господином Ботеном.
В лицо жене я старался не смотреть. Она знала меня как облупленного и с одного взгляда могла определить, что я вру.
Кива сидела за кухонным столом вместе с Кай — старшей сестрой Чатри, которая приходила заниматься английским вместе с братом. Сейчас, правда, она была не на уроке. Моя дочь собрала волосы девочки в хвост и держала перед ней ручное зеркальце.
— Видишь? — сказала Кива. — Ты такая красивая и даже об этом не знаешь.
Кай вежливо улыбнулась.
Кива сидела за кухонным столом вместе с Кай — старшей сестрой Чатри, которая приходила заниматься английским вместе с братом. Сейчас, правда, она была не на уроке. Моя дочь собрала волосы девочки в хвост и держала перед ней ручное зеркальце.
— Видишь? — сказала Кива. — Ты такая красивая и даже об этом не знаешь.
Кай вежливо улыбнулась.
Тесс по–прежнему смотрела на меня.
— Да все в порядке, — проговорил я и вышел из кухни.
Рори и Чатри сидели на полу гостиной и разглядывали картинку в какой–то книге.
— Видишь? — говорил мой сын. — Таиланд похож на голову животного.
Он медленно провел пальцем с юга на север, вдоль границ с Камбоджой и Лаосом.
— Смотри — это ухо. Большое ухо лопухом.
— Большое ухо лопухом, — со смехом повторил Чатри — ему нравилось, как звучат непонятные английские слова.
Мистер сновал туда–сюда между мальчиками, отчаянно виляя хвостом и пытаясь обратить на себя внимание. Рори подхватил его на руки, и песик тут же обслюнявил ему все лицо.
— А это… — палец Рори заскользил на юго–запад, вдоль границы с Бирмой, — …это голова.
Затем он провел длинную линию с севера на юг.
— А здесь, внизу, где мы живем, — хобот. Теперь видишь? — Рори закрыл книгу «Природный мир Таиланда. Справочник туриста» и улыбнулся своему новому другу. — Наша страна похожа на голову слона.
Тесс стояла на пороге кухни. Она посмотрела на меня и улыбнулась. Мы оба думали об одном и том же.
«Наша страна». Еще несколько месяцев назад это прозвучало бы странно.
— Пойду в гараж, — с напускной небрежностью сказал я. — Надо осмотреть мотоцикл.
— Хорошо, — ответила ничего не подозревающая Тесс.
Я остановился перед закрытой дверью сарая и прислушался. В доме у соседей погас свет. Закрыв на ночь «Почти всемирно известный гриль–бар» и накормив подчиненных, Ботены сразу же отправлялись спать. На пляже Най — Янг все ложились рано, и сегодня я был этому рад.
Я открыл дверь и вошел.
На полу валялась груда одеял и полотенец, которые я нашел в квартире у Джесси, и когда дверь заскрипела, оттуда высунулась оскаленная морда гиббона.
Раньше я думал, что он улыбается, но теперь знал: обнаженные зубы — признак агрессии. Пока мы добирались до пляжа Най — Янг, мой новый приятель растянул рот в точно такой же зубастой улыбке, а потом отхватил у меня кусок руки. Но сделал он это без особого энтузиазма, и я почему–то не сомневался, что Трэвис — для меня он был теперь именно Трэвисом, а не просто безликим гиббоном — больше не станет на меня нападать. Он словно понимал, бедолага, что я — его последняя надежда.
Трэвис наполовину вылез из своего укрытия. С головы у него, словно шаль, свисало полотенце с надписью «Отель «Аманпури». Больше всего он напоминал инопланетянина из фильма Стивена Спилберга. Я медленно и осторожно снял с головы гиббона полотенце, чтобы лучше его рассмотреть, и он быстро обнюхал мою окровавленную руку.
— Интересно, кто же это сделал? — спросил я.
Трэвис отвел взгляд и снова посмотрел на меня. Кожа у него на морде была черная и жесткая. Глаза большие и идеально круглые. Глубокие, темные, бездонные. Никогда в жизни не видел таких выразительных, таких печальных глаз.
В них отражалось все — и то, что он пережил, когда его поймали, и то, что с ним делали на Бангла–роуд. Все это было в его глазах. Их взгляд говорил: «Мне жаль, мне очень жаль, но поправить ничего нельзя».
Однако я в это не верил.
Я собирался отпустить Трэвиса на волю — вернуть его в лес, где ему самое место.
Я подставил Трэвису ладони. Одним легким движением гиббон прыгнул ко мне на грудь и обвил меня своими длиннющими руками. Была в нем какая–то чуткость — нечто нетронутое, неиспорченное, неожесточенное. Я знал: он сделает мне больно, только если захочет сделать мне больно.
— Пошли, Трэвис, — сказал я.
Я вынес его из сарая, набросив ему на голову полотенце, и начал спускаться с холма. Потом оглянулся на дом, сошел с дороги и углубился в заросли деревьев.
Мало кто из приезжающих на Пхукет иностранцев подозревает, какой это зеленый остров, какие на нем буйные, густые леса. Я нес Трэвиса в темноту чащи, прочь от мерцающих внизу огней. Вскоре мы остановились — дальше идти было невозможно.
Мы ушли не так далеко от огней цивилизации, как мне бы хотелось, но деревья росли настолько густо, что без мачете здесь делать было нечего. Я снял с головы у Трэвиса полотенце, и мы посмотрели друг на друга.
— Пора прощаться, — объявил я и осторожно посадил гиббона на толстую ветку, перегородившую нам путь.
Он уставился на меня.
— Ну же, вперед!
И тут я услышал голос Рори.
— Что ты делаешь?! — кричал он, сбегая вниз по склону. Еще никогда я не видел сына в таком смятении. — Ты же его убьешь!
Он мчался, ломая кусты. По пятам за ним следовал Чатри. Рори споткнулся, упал ничком, вскочил на ноги и побежал дальше, на ходу поправляя очки. Трэвис с интересом разглядывал его, как будто помнил, что где–то уже видел этого мальчика, но не мог сообразить, где именно.
— Успокойся, Рори, — сказал я.
— Гад! — выкрикнул сын. — Какой же ты гад!
— Эй, выбирай выражения! Что, по–твоему, здесь происходит?
Он указал на гиббона, который успел сделать несколько скачков в сторону и теперь цеплялся за мясистую листву ананаса.
— Ты его убьешь!
Тут я тоже разозлился.
— Ты думаешь, я на такое способен? Думаешь, я принес его сюда, чтобы убить? Я освободить его хочу, Рори! Отпустить в лес!
Он покачал головой и тяжело сглотнул. Чатри наблюдал за нами с интересом и легким беспокойством.
— Папа, ты не понимаешь, — заговорил Рори. — Если ты просто возьмешь и отпустишь его, он погибнет.
Я уставился на сына. На мгновение повисла тишина, и слышалось только далекое жужжание мотоциклов на дороге да шелест ветра в густой листве.
— Не понимаю… — произнес я наконец.
— Вот именно — не понимаешь.
Рори улыбнулся сквозь слезы и кивнул на Трэвиса, который, казалось, внимательно следил за нашим разговором.
— В дикой природе гиббоны живут только семьями, — принялся объяснять мне сын. Он говорил медленно, чтобы я усвоил урок раз и навсегда. — Без семьи ему не выжить. Вот и все.
Я опустился на ближайшую ветку. Рори сел рядом.
— Мы не можем оставить его себе, — сказал я. — Ты же видел, что он устроил в квартире у Джесси.
— Я знаю, — ответил Рори. — Мы не можем оставить его себе. Гиббон не домашнее животное. Я все это знаю.
— Значит, придется его отпустить, — беспомощно ответил я, понимая, что мальчик прав: оставить Трэвиса в лесу все равно что бросить у дороги. — Отпустить и надеяться, что ему повезет. Что еще мне остается?
Рори перевел свой близорукий взгляд с моего лица на цепочку с амулетами, которая висела у меня на шее.
— Есть одно подходящее место, — сказал он.
На следующий день я одолжил у господина Ботена пикап, и мы с Рори отправились к водопаду Бангпэ. Трэвис спокойно сидел между нами, укутанный в полотенце из отеля «Аманпури». На светофоре рядом остановился скутер, и все его пассажиры — семья из пяти человек — дружно вытаращились на Трэвиса. В ответ он тоже уставился на них: «Ну да, я — гиббон. И не стыжусь этого».
Мы подъехали к последнему на острове тропическому лесу.
— Когда–то в этих лесах жили тигры и малайские медведи, — сказал Рори. — Даже сейчас тут еще водятся дикие свиньи, летучие лисицы и кобры. — Он улыбнулся и добавил: — И гиббоны, конечно.
Водопад Бангпэ находится на территории национального парка Кхао — Пхра-Тхеу. Мы оставили пикап рядом с маленьким кафе и купили у хозяйки пару бутылок минеральной воды. Кажется, она нисколько не удивилась, увидев у меня на руках живого гиббона.
— Сразу видно, что он мой родственник, — сказал я, и она согласно кивнула.
Мы шли к водопаду и вдруг услышали пение, вернее, плавное, мелодичное уханье, пронзительное, гипнотическое, не похожее ни на один из известных мне звуков.
— Слышишь? — спросил Рори. — Это поют гиббоны.
— А зачем они поют?
— Чтобы найти себе пару. Но они продолжают петь и после того, как найдут.
Мы стояли и слушали. По–настоящему я начал понимать песни гиббонов лишь гораздо позже. Рори был прав: они поют, чтобы найти себе пару. Но не только поэтому. Они поют, потому что они гиббоны. Потому что они живые.
Мы поднялись на холм и подошли к маленькой хижине. Вдали, ближе к водопаду, стояли огромные клетки, вернее, больше чем просто клетки, — огороженные участки леса, за которыми тщательно присматривали. В одном из таких гигантских вольеров я заметил черного гиббона — он раскачивался на большом деревянном треугольнике. В основном же мы не столько видели их, сколько слышали — слышали пение, далеко разносящееся над водопадом и его окрестностями.