Потом мы с Кай отвели Ника в дом к Ботенам. Мы усадили его на край ванны, велели запрокинуть голову и выдали ему целый рулон бумажных полотенец. Пришла Тесс и сказала, что голову нужно наклонить вперед, чтобы кровь быстрее свернулась. Ник так и сделал. Кай сидела рядом с ним, легко дотрагиваясь рукой до его шеи чуть ниже затылка. Я стоял и смотрел на них, пока жена не выволокла меня из ванной и затащила на балкон.
— Может, отвезти его в больницу? — спросил я.
Тесс крепко поцеловала меня в губы.
— Оставь их, — сказала она. — Просто оставь их одних.
— Но… — начал я.
Она поцеловала меня снова.
И мы их оставили.
Потом, когда Тесс уже спала в моих объятиях, я дотронулся до цепочки с амулетами, которая по–прежнему висела у меня на шее. Ночь опустилась на два дома, стоящие на вершине холма, и в этой части острова стало тихо. Слышался только монотонный гул мотоциклов на шоссе, наше дыхание и лай бездомной собаки.
26
Ник и Кай поженились в тот же день, как мы открыли «Почти всемирно известный гриль–бар».
Жара только–только начала отступать, когда жених и невеста преклонили колени на небольшом пьедестале. На шеях у обоих были надеты венки, сложенные, словно в молитве, ладони соединяла короткая гирлянда из цветов. Госпожа Ботен выступила вперед и полила их руки водой из большой морской раковины. Я вопросительно посмотрел на господина Ботена.
Позади у нас был долгий день и долгая церемония. Началась она прошлым вечером, когда по грунтовой дороге из ближайшего буддийского монастыря пришли девять обритых наголо монахов в шафрановых одеждах, чтобы подготовить Ника и Кай к свадьбе. «Просят благословения у предков», — пояснил мне господин Ботен — с несколько большим энтузиазмом, чем читалось в его лице теперь.
Я сочувственно улыбнулся, понимая, что он устал без конца мне все растолковывать. Тайская свадебная церемония длится дольше иных европейских браков.
— История со счастливым концом, — коротко сказал господин Ботен и кивнул, как будто добавить ему было нечего.
Я поблагодарил его и снова повернулся к стоящим на пьедестале молодоженам.
Они поцеловались.
Ник и Кай стали мужем и женой и поцеловались. Вернее, Ник неловко поцеловал Кай — не то в рот, не то в щеку, — а она робко протянула губы в ответ, но почти не дотронулась до его лица.
А потом она обнюхала его.
Кай приблизила лицо к лицу мужа и вдохнула — быстро, глубоко и беззвучно. Мне не нужно было объяснений, чтобы понять этот жест немого обожания, но господин Ботен все равно пояснил:
— Хом кем. Это называется хом кем.
Он снова улыбался. Мы все улыбались: Тесс, Кива и Рори. Господин и госпожа Ботен. Чатри. Дядя и двоюродный брат невесты с острова Сирай. Гости, пришедшие из соседних ресторанов — хозяева, повара, официанты и даже несколько ранних посетителей. Друзья и родственники жениха из Ливерпуля и Лондона.
Ник поцеловал Кай, а Кай обнюхала Ника — гордо и без стеснения, словно невеста вернувшегося с войны солдата, — и все мы увидели это и улыбнулись.
— Пахучий поцелуй, — сказал господин Ботен. — Как у животных. Один зверь обнюхивает другого.
Он посмотрел на Рори и легко дотронулся до его спины:
— Люди — тоже животные, верно?
— Верно, — ответил мой сын, словно никогда в этом не сомневался.
Рори, как и большинство мужчин и мальчиков, надел на свадьбу застегнутую до самого горла шелковую рубашку с высоким воротником и маленькими отворотами. Портной–индиец с Най — Янга сшил их для нас целую партию. Его ателье называлось «Питер сьют интернэшнл», и работал в нем сам господин Питер. «Индивидуальный пошив эксклюзивной мужской и женской одежды», — гласила надпись на визитной карточке. Damen und Herren Masschneider. Все рубашки выглядели так же, как белая рубашка жениха, но цвет ткани каждый выбрал сам: я — зеленый, Рори — золотистый, господин Ботен — красный. Не знаю, насколько это отвечало тайским традициям, но мы сделали именно так. Мы получили только одно предостережение. «В черном на тайскую свадьбу приходить нельзя, — сказал господин Питер из «Питер сьют интернэшнл», озорно блестя темными глазами. — Черный приносит несчастье».
Настала моя очередь полить водой сложенные ладони жениха и невесты. Руки моего друга выглядели огромными рядом с руками Кай, и я не мог понять, действительно ли у него настолько большие ручищи, просто раньше я не обращал внимания, или это у нее такие миниатюрные ручки. И еще он был бледнокожим, а она — смуглой; он — высоким, а она — маленькой. Все в них было совершенно разным, и только улыбки светились одинаковым счастьем.
Все произошло с головокружительной быстротой. За те две недели, что мы готовились к свадьбе, я не раз сомневался, разумно ли они поступают. Но не сегодня.
Сегодня я был просто счастлив за Ника и Кай. Во мне не осталось ни цинизма, ни сомнения. Каждый из них казался недостающей половинкой другого. Они подходили друг к другу, как две детали одного целого.
Тесс посмотрела на меня и улыбнулась, а когда я отошел от пьедестала, крепко стиснула мою руку. Я понял, что и она это чувствует.
За этот день я не раз замечал среди гостей вспышки сомнения — ничего особенного, просто произнесенное вполголоса слово, тихое покачивание головой, долгий неодобрительный взгляд в сторону улыбающегося англичанина и его тайской невесты. Однако все страхи будто отступили вместе с жарой.
Толпа гостей была довольно разношерстная: несколько лондонских друзей Ника, большинство — парами, кое–кто — с маленькими детьми на руках. Его разведенные родители из Ливерпуля, оба с новыми супругами. Всех их слегка мутило от жары и смены часовых поясов. Потом — мы: жители Най — Янга, наша семья, Ботены и, конечно, Чатри. Мальчик повсюду гордо таскал с собой фотоаппарат Ника и заведовал съемкой, стараясь запечатлеть каждый момент долгой церемонии. И наконец, двое чао–лей с острова Сирай — дядя и двоюродный брат невесты. Оба смущенно держались в стороне от остальных, словно не могли понять, что все это значит. Если не считать девяти буддийских монахов, которые присоединились к нам на пляже, фантастические и экзотичные в своих ярких шафрановых одеждах, чао–лей единственные из мужчин не надели на свадьбу традиционные шелковые рубашки. Они пришли в безрукавках и мешковатых штанах — обычной одежде местных рыбаков.
Когда на ведущей вдоль пляжа дороге остановилась полицейская машина, дядя и двоюродный брат Кай опустили головы и стали переговариваться между собой, настороженно поглядывая на нее краем глаза. Потом с пассажирского места вылез сержант Сомтер. Он облокотился на открытую дверцу автомобиля и принялся наблюдать за церемонией сквозь темные стекла очков.
— Лучше поговори с ним, — сказала Тесс. — Не знаю, все ли формальности улажены.
Я кивнул. На пляже Най — Янг всегда существовала размытая граница между тем, что нам разрешалось, и тем, что мы делали без разрешения. Пока Ник и Кай позировали перед фотоаппаратом, я подошел к полицейской машине.
— Эти чао–лей… — сказал сержант Сомтер, не глядя на меня. — Далековато они заехали от дома.
Он имел в виду дядю и двоюродного брата, а не Кай с Чатри. По крайней мере так я подумал.
— Это родственники, — ответил я.
— Родственники? — переспросил Сомтер, и его губы подернулись улыбкой.
— Со стороны невесты, — пояснил я. — Рыбаки с юга. Не понимаю, почему все их так не любят.
Таец глубоко втянул носом воздух.
— Когда–то наши острова покрывали заросли бамбука, — произнес он и огляделся по сторонам, словно хорошо помнил эти заросли. — Чао–лей их вырубили. Весь бамбук на наших островах уничтожили чао–лей.
Я уже слышал эту историю. Морских цыган считали второсортными жителями Таиланда в том числе и поэтому.
— Чтобы строить дома, — возразил я. — Чао–лей рубили бамбук, чтобы строить дома.
Сержант Сомтер, похоже, уже слышал этот ответ. Он небрежно кивнул головой.
— Кстати, о домах, — сказал он, повернув ко мне темные стекла очков. — Разве я не велел вам ехать домой?
Какое–то время мы молча смотрели друг на друга.
— Я и так дома, — тихо ответил я наконец, и Сомтер рассмеялся.
Он снял очки и посмотрел на меня — по–настоящему посмотрел.
— Нет, вы не дома, а возвращаться домой слишком поздно.
— За что вы меня так не любите? — спросил я.
— Вы не воспринимаете меня всерьез.
— Неправда — воспринимаю.
Сомтер поднял руку и покачал головой: он мне не верил.
— В Таиланде европейцы не вспоминают про закон, пока не начинают плакать и звать на помощь маму, или посла, или адвоката.
— Хм… — протянул я.
Он мрачно улыбнулся:
— Думаю, когда–нибудь вы все–таки начнете воспринимать меня всерьез.
— Хм… — протянул я.
Он мрачно улыбнулся:
— Думаю, когда–нибудь вы все–таки начнете воспринимать меня всерьез.
Я предпочел промолчать. Сержант Сомтер сел на пассажирское место и кивнул шоферу. Когда машина отъехала, я вернулся к гостям.
— Все в порядке? — спросила Тесс.
В ответ я обнял ее и поцеловал в щеку. Ничто не могло испортить сегодняшний день.
Церемония подходила к концу. День угасал. Солнце опускалось в остекленелое море. Время было подгадано идеально. На столах «Почти всемирно известного гриль–бара» горели, мерцая, свечи.
Перед входом в ресторан в большом пластмассовом ящике со льдом лежали скумбрии, люцианы, морские окуни и другие рыбы, названий которых я до сих пор не знал. Сбоку, в мутной воде массивного аквариума, медленно ползали омары.
Жених с невестой позировали для последних свадебных снимков, а солнце садилось над бухтой Най — Янг с обычными световыми эффектами, окрашивая багрянцем и золотом низкие тучи на горизонте, похожие на далекую горную цепь. Я ощутил запах жарящейся на решетке свежей рыбы, и рот у меня наполнился слюной.
Потом со стороны моря раздался нарастающий вой мощного двигателя.
Нечастый звук на нашем пляже, где мы больше привыкли к мерному урчанию длиннохвостых лодок. Я поднял голову и увидел, что с юга, обогнув выступающую оконечность Най — Янга, к берегу приближается быстроходный катер.
Чатри с довольной улыбкой посмотрел на меня, потом снова на катер.
— Пу яй! — крикнул он и, позабыв про жениха и невесту, бегом бросился к воде. — Пу яй!
Двигатель смолк, и катер вклинился между двумя старенькими длиннохвостыми лодками, так что они закачались на волнах.
На носу катера стоял белый мужчина в черных джинсах и черной футболке, и я подумал, что людей в черном нельзя даже близко подпускать к тайской свадьбе. Лучше бы он причалил южнее, черный приносит несчастье, пронеслось у меня в голове. Однако я тут же вспомнил, как плясали веселые искорки в глазах господина Питера, когда он рассказывал об этом суеверии, и отогнал непрошеную мысль.
Катер медленно скользил к берегу. Прямо за спиной у человека в черном догорал закат, и казалось, будто небо объято пламенем.
Это был Фэррен.
Чатри радостно рассмеялся.
— Пу яй! — воскликнул он и поднес фотоаппарат к глазам.
Я вопросительно взглянул на господина Ботена, но он смотрел на длиннохвостые лодки и не обратил на меня внимания. Лодки все еще подпрыгивали, потревоженные катером, и одна из них принадлежала старому тайцу.
— Пу яй! — повторил Чатри.
Фэррен спрыгнул с катера в воду и поднялся на берег. Он прошел мимо, не взглянув на меня, и направился к жениху с невестой.
Господин Ботен брезгливо скривил губы. В конце этого долгого дня все–таки настал момент, когда у старого тайца не нашлось слов. Впрочем, он сделал последнее усилие и сказал с непроницаемым лицом:
— Пу яй. Глава семьи. Важная птица. Большой человек. Босс.
Раздался смех, кто–то нажал кнопку выключателя, и все огни «Почти всемирно известного гриль–бара» зажглись. Снова раздался смех, и гости зааплодировали.
Фэррен запрыгнул на пьедестал и поцеловал невесту; мои пальцы непроизвольно сомкнулись на висящих на шее амулетах.
Черный цвет на тайской свадьбе.
Вот уж действительно не повезло.
Часть четвертая Пение гиббонов
27
В апреле началась настоящая жара, и старый «Роял Энфилд» поднимал на проселочных дорогах тучи бледно–желтой пыли.
Конечно, на острове всегда жарко, но апрельская жара — статья особая: воздух сухой и неподвижный, ветви деревьев не колышутся, — и когда я ехал по направлению к деревне Най — Янг, все вокруг блестело в знойном мареве.
Услышав рев приближающегося мотоцикла, на дорогу с широкой улыбкой выступила девочка–подросток. Она держала в руках оранжевое пластмассовое блюдце и, когда я с ней поравнялся, плеснула водой мне в лицо.
Я выровнял мотоцикл. По стеклу шлема стекали прозрачные струйки, девочка у меня за спиной заливалась смехом. Потом я увидел впереди парня с синей пластмассовой миской в руках и приготовился к неизбежному. Он тоже меня окатил, хотя и не так метко: попало на грудь, колени и мотоцикл. Престарелый двигатель зафыркал и зачихал от возмущения, я с беспокойством посмотрел вниз, потом кивнул парню и выдавил из себя добродушную улыбку. Я ехал домой из Пхукет–тауна, где покупал кое–какие запчасти для «Роял Энфилда», и всю дорогу меня обливали водой.
На самом краю деревни меня нагнал пикап, в кузове которого сидела целая компания молодых мужчин и женщин. У всех в руках были ведра с водой, и все дружно опрокинули их на голову парню с синей пластмассовой миской. Он застыл посреди дороги, обескураженный и мокрый насквозь.
На этот раз я улыбнулся по–настоящему.
На острове отмечали Сонгкран — тайский новый год. В местном буддийском храме омывали статуи Будды — на счастье. Дети лили ароматную священную воду на руки старшим родственникам. Остальные просто обливали друг друга из мисок и плошек, причем особым шиком считалось окатить фаранга на мотоцикле.
Когда я выехал из деревни Най — Янг и направил мотоцикл к вершине холма, глаза мне защипало от густого черного дыма. Он поднимался с края футбольного поля, где паслись водяные буйволы. На Сонгкран положено избавляться от всего старого и грязного, и деревенские жгли мусор.
Как объяснил мне господин Ботен, Сонгкран символизирует перемены. Тайцы обожают дурачиться и обливать друг друга водой, смывая старые грехи — в этом особенно сильно проявляется дух санука, но тихо горящие кучи хлама — тоже часть праздника. Если взять старое и грязное с собой в следующий год, оно принесет несчастье. Все знают о традиции устраивать водяные побоища, однако Сонгкран — это еще и черный дым маленьких костров.
Я закатил «Роял Энфилд» в сарай и поставил его на верстак, так что название оказалось на уровне моего лица. Потом завел мотоцикл и принялся ждать, когда двигатель прогреется, масло станет не таким густым, а весь осадок соберется на дне картера. Из–за высокой влажности на его стенках образовывался конденсат, который следовало удалить.
Люблю чистое масло. Я не механик, но смена масла — дело простое, незатратное и всегда вызывает у меня чувство удовлетворения. Да и мотоциклу нравится.
Снаружи доносились смех и крики: дети гонялись друг за дружкой с водяными пистолетами.
Пока двигатель прогревался, я ходил вокруг и раскладывал инструменты, стараясь не попасть голой рукой в струю выхлопных газов. В сарае становилось жарко.
На пороге появилась Кива с белым пластмассовым автоматом Калашникова в руках. Футболка на ней была мокрая насквозь, волосы прилипли к голове.
— Где Мистер? — спросила она.
— От тебя, наверное, прячется, — со смехом ответил я.
Она продолжала стоять на пороге.
Я выключил двигатель. Теперь можно сливать масло.
— Если хочешь, оставайся и помоги. Научу тебя менять масло в мотоцикле.
— Не-е, — отмахнулась она. — Мне надо найти собаку.
— Ну, как знаешь, малыш.
Кива убежала, а я снова повернулся к мотоциклу.
Я открутил гаечным ключом сливную пробку и подставил под горловину пятилитровую жестяную банку из–под растительного масла, которую дала мне госпожа Ботен. Хотя я старался действовать осторожно, немного горячего машинного масла все–таки брызнуло мне на ладонь, и на загорелой коже осталось темное пятно.
Жестяная банка наполнилась больше чем наполовину. Значит, именно столько и нужно влить в мотоцикл. Я скормил «Роял Энфилду» три литра свежего масла и включил двигатель, потом отступил назад и стал ждать, вытирая обожженную руку старой промасленной тряпкой. Мотоцикл довольно урчал.
Я почувствовал, что за спиной у меня кто–то стоит, и обернулся, ожидая увидеть кого–нибудь из детей, но увидел силуэт взрослого человека. Это был Фэррен.
— Том! — сказал он, вошел в сарай и пожал мне руку, все еще перемазанную маслом и саднящую от ожога. — Дайте–ка я на вас посмотрю.
Я был босиком, в мешковатых зеленых брюках и без рубашки.
Фэррен поглядел на меня и рассмеялся:
— Что, заделались туземцем?
Я заглушил двигатель мотоцикла.
Фэррен выглядел ухоженно — чистый, гладко выбритый, хорошо одетый. От него пахло чем–то сладким, неуместным в моем маленьком замызганном сарае. Улыбаться он перестал, только когда я схватил его обожженной рукой за горло и прижал к стене. Я приблизил свое лицо к его лицу и процедил:
— Здорово же ты меня надул!
Я отпустил его почти сразу же, потому что боялся полиции. Боялся того, что сделают со мной и моей семьей, если я причиню ему вред.