Арлетта взялась за ключик и задумалась. Бюро розового дерева, как и все предназначавшееся «урготской ласточке», было новеньким, безвкусным и безгрешным. И еще – последним. Неразобранным оставался лишь опечатанный еще Манриками архив, копаться в котором – лишь тратить время. Катарина, как и Штанцлер, не оставила дознавателям ничего, но она была умна. Альдо жил и умер нелепо и нагло, но после него тоже не нашлось ничего по-настоящему важного. Так они и сходятся – ум и глупость.
Арлетта уже тянулась к перу, намереваясь записать притчу о наследстве лисы и петуха, когда вспомнила о последнем творении Марселя. Том самом, с жалобами на жестокосердного отца, постылого жениха и пятнами от «слез». Само письмо графине было без надобности – она знала содержание из первых рук, но это она. Никто из обретавшихся в столице подделку бы не заподозрил… Графиня вывалила убранные было бумаги на стол. Пересмотрела. Вопль насильно выдаваемой замуж девы пропал. Альдо был настолько дальновиден, что, затевая убийство, сжег улику? Вряд ли, он собирался царствовать, а не умирать. Значит, прикончившее Фердинанда письмо пропало позже.
Арлетта резко дернула шнур звонка. Письмо было. Письмо исчезло. Между двумя смертями, если только его не унес Окделл, но потомственный мститель забыл даже фамильный кинжал. Графиня сама не до конца понимала, чем важна сослужившая свою службу фальшивка, но в ее пропаже что-то было. Какой-то хвостик, за который обязательно нужно потянуть.
– Сударыня? – Дежурного офицера недавно угощали чем-то красным. Вареньем или поцелуем?
– Я должна срочно видеть Проэмперадора.
2
Барсинцы опять принялись за свое. Несмотря на выплаченное в срок жалованье и мясо в супе. Нет, средь бела дня в лавки и дома они не вламывались, для этого существовали ночи и темные переулки, вот только в этот раз мерзавцам не повезло. Супруга галантерейщика подняла визг, а в соседнем доме случились гости: приударивший за хозяйской дочкой кавалерист и пара его приятелей. Они и схватили мародеров, когда те обшаривали карманы трясущегося торговца. Ограбленная пара, трое надежных свидетелей, отобранный кошелек и дутые золотые браслеты. Дело было ясным, как и приговор.
– Нет, – твердо сказал Робер. – Приговор остается в силе. А вам, полковник, нужно лучше следить за своими людьми.
– Ваше право, господин Проэмперадор, но вы слишком мирволите всяким торговцам.
– Я всего лишь не даю их грабить. Это, кстати говоря, не мое дело, а ваше. В следующий раз останетесь без перевязи! Ступайте.
Барсинец убрался. Он был зол на горожан, конников Халлорана, Проэмперадора. На всех, кроме себя и своих мерзавцев.
– Это если не чума, то золотуха! – буркнул Халлоран. – Ну, сменим третью скотину на четвертую, и что с того? Разогнать бы их к кошачьей матери!
– Будет только хуже. В городе мы их хоть как-то держим в узде, а что натворят три с лишним тысячи мародеров на большой дороге?
– Тогда разоружить и запереть. В той же Доре. Жрать больше, чем жрут, они не будут, а вреда поубавится.
– Не уймутся – запру.
– Вóрон их просто бы вешал. По десятку за грабеж.
– Я не Алва. Мародеры свое получают, а не пойман – не вор… Не все же они там такие.
– Не уверен. Приличный барсинец – спящий барсинец. А еще лучше – висящий. – Полковник поднялся. – Я предпочел бы сейчас ощипывать «гусей», но за ошибки приходится платить.
– Да, – подтвердил Робер, – надо, – и Халлоран ушел. Эпинэ прикрыл глаза ладонями, сосредоточиваясь на бумагах, и увидел горящее поле – нет, поле, на котором пламя росло, как растет пшеница или рожь. Алые с золотом колосья клонились под ветром, и били, били о землю дальние копыта, предвещая грозу…
– Монсеньор! Разрешите доложить…
– Лэйе Астрапэ, Никола?! А я и не слышал…
– Вы о чем-то задумались, а я вошел без доклада. Что-то случилось?
– Обычная ерунда… Барсинцы. Садитесь. Или отправить вас отсыпаться?
– Я выспался на постоялом дворе. Вот письмо от графа Литенкетте. Он был… потрясен.
– Давайте. Да садитесь же вы!
«Я стараюсь никого не винить – и не могу. Мы оба были слепы. Отравитель, клятвопреступник, наплевавший на закон и совесть судья должен висеть или хотя бы сидеть в зверинце. В клетке. Оставлять такого на свободе не только несправедливо, но и опасно. Я не знаю, где Окделл, но я хочу найти его первым. Хочу, но беженцы продолжают идти, а в Придде разгорается война – значит, я буду там, где мне следует быть. Я не помчусь в Ариго, чтобы успеть на похороны, и не начну охоту на убийцу. Не сомневаюсь, что ты тоже останешься в Олларии. Я прошу по-прежнему называть меня на «ты». Наша дружба – это все, что осталось мне от любви. Лучше потерять, чем никогда не находить, и лучше умереть, чем не родиться, – так говорят бергеры, и я наконец-то их понял. Если б хоть Создатель, хоть Леворукий предложил мне забвение, я бы отказался. Твоя сестра всегда будет со мной, и хватит об этом.
На переправе сделали почти все, что требовалось. Подробности тебе доложит Карваль. Послезавтра я отправляюсь к отцу, а от него скорее всего в армию. Тебе придется тяжелее, чем мне, но ты выдержишь. Катарина… Я вывожу это имя, и рука у меня не дрожит. Катарина считала тебя способным поднять любую ношу, и ты…»
– Монсеньор! – донеслось откуда-то издалека. – Графиня Савиньяк.
– Хорошо.
– Монсеньор, мне выйти?
– Только если боитесь, – попробовал пошутить Робер, но маленький генерал шутки не понял.
– Мы все равно должны встретиться, – начал он и вдруг улыбнулся. – Нам уже не разойтись.
– Тогда держитесь. – Иноходец поднялся навстречу вошедшей женщине. – Добрый день, сударыня. Разрешите представить вам барона Карваля.
– Наслышана, – сощурилась Арлетта. – Вы похожи на своего брата.
– Госпожа графиня, я должен принести вам свои извинения за то, что не предотвратил нападение на Сэ.
– А вы могли это сделать? – Таким тоном спрашивают о ерунде, так щурятся завидевшие добычу кошки.
– Мог! – отрезал Карваль. – Но тогда не счел нужным.
– Какая милая откровенность. – Графиня улыбнулась и села. – Робер, твой генерал всегда столь правдив?
– Да.
– Не всегда, Монсеньор, – поправил Никола. – В некоторых обстоятельствах я…
– Лэйе Астрапэ, вы шли за мной, а я шел за Альдо и врал. С каждым днем все больше… Сударыня, я…
– Постой. Скажи наконец, что это за «лэйе Астрапэ!». – Если бы Марианна смотрела как Лауренсия, у нее были б глаза графини Савиньяк. – Звучит по-гальтарски, но подобной формы я не встречала ни у Иссерциала, ни у гайисских трагиков.
– Это… призыв к одному из древних богов. Точно не скажу, лучше спросить барона… Эти слова выбиты на одной из его камей.
– Я как-нибудь сама спрошу, заодно и антики посмотрю, но это терпит. Робер, ответь мне на один вопрос и можешь возвращаться к своим делам. Ты читал письмо принцессы Елены? То, где она не хочет выходить за моего сына?
– Читал… Я его отдал Катари. Вместе с остальными… Мы хотели вернуть письма девочке.
– Так и сделаем. – Графиня непонятно чему усмехнулась. – Я перешлю письма Валмону. Он их переправит девочке при первой же оказии.
3
Верхнюю тропу украшали бакраны на козлах, вдоль главной дороги торчали бириссцы в пятнистых шкурах, под ногами лежали ковры. Холтийские, насколько Марсель разглядел. Зрелище радовало глаз и душу, поскольку всадники Бакны не только украшали пейзаж, но и гнали из сердец расположенных ниже «барсов» самую мысль о вероломстве. Успокоившись на сей счет, Валме решил, что конной статуи в лице Алвы хватит, и с чистой совестью завертел головой, разглядывая знаменитое ущелье. То, что его уже взяли, не могло не радовать. Чем больше вражеских крепостей занято, а кораблей потоплено, тем меньше остается неприятностей, а славы Марсель никогда не алкал, по крайней мере военной. Придумать новый фасон воротника приятней, чем насадить на шпагу лишний пяток несчастных, только дамы надевают платья с новыми воротниками ради маршалов и адмиралов. Такова натура – мужчина, завоевывая женские сердца, колотит себе подобных, как какой-нибудь кот или петух, но коты и петухи «переодеваются» лишь дважды в год и лишены возможности изменить свою песню… Натура все-таки дура, и возвращаться к ней нелепо.
– Скажите, – окликнул Марсель Коннера, – в Варасте водятся матерьялисты?
– Может, и водятся, только зовутся иначе… У нас всё ежаны да тушканы, а в книжках про них вроде по-другому прописано.
– Матерьялисты у вас зовутся ызаргами.
Развить мысль Валме не успел – в перегородившей ущелье стене распахнулись ворота, на выносных башнях грохнули пушки, и под мужественный медный грохот навстречу Алве выползла другая кавалькада, возглавляемая кагетом на белом коне и бакраном на козле с полосатыми рогами. Король и казар. Бакна Бакранский и Баата Кагетский, он же Лисенок, а на гербе у Валмонов были борзые. Это обязывало.
– Скажите, – окликнул Марсель Коннера, – в Варасте водятся матерьялисты?
– Может, и водятся, только зовутся иначе… У нас всё ежаны да тушканы, а в книжках про них вроде по-другому прописано.
– Матерьялисты у вас зовутся ызаргами.
Развить мысль Валме не успел – в перегородившей ущелье стене распахнулись ворота, на выносных башнях грохнули пушки, и под мужественный медный грохот навстречу Алве выползла другая кавалькада, возглавляемая кагетом на белом коне и бакраном на козле с полосатыми рогами. Король и казар. Бакна Бакранский и Баата Кагетский, он же Лисенок, а на гербе у Валмонов были борзые. Это обязывало.
– Мы быстрее! – сказал Валме и пришпорил горбоносого варастийского жеребца. Шелиахом виконт был сыт по самое горло, но мориск был молчаливей коряги, а Ворон против подкрепления ничего не имел. Маневр Марселя незамеченным не прошел – здоровенный черный всадник догнал казара, и Валме едва не прослезился, узнав его преосвященство. Бонифаций слегка опал пузом, а ехавший следом Дьегаррон, наоборот, чуток отъелся – война полезна и для толстых, и для тощих… Бакна Талиг тоже не позорил, хотя борода у бакранского величества могла бы быть и не столь козлоугодна. Лисенка Валме оставил напоследок, и Лисенок этот напоминал олененка. Очень трепетного, очень глазастого и неимоверно живучего.
Между всадниками оставалось не больше сотни бье, и Ворон двинулся шагом навстречу кагету. Шелиаху достался уже имевший дело с мориском Бакна, и Валме с чистой совестью рванул к Бонифацию. Из дипломатических соображений обниматься не следовало, но виконт с наслаждением очертил левой рукой круг в настоящем бакранском приветствии.
4
Донимать Карваля сразу не стоило, и Арлетта просто запомнила невысокого плотного офицера с очень цепким взглядом. Прощенный мятежник и свежеиспеченный генерал напоминал не только своего брата, но и первого Франциска. Такой же беспородный и… незабываемый. Про Сэ Карваль врал – Сэц-Арижи выказали удаль по собственному почину, никого не спрашивая. Или не врал, если крепыш значил больше, чем пристало командиру оставленного Анри-Гийому смехотворного гарнизончика. Вытащивший Арлетту из Сэ перед самым налетом Райнштайнер темнил, но думать еще и о бергере было совсем не ко времени, и Арлетта вернулась к пропаже.
Явно ничего не подозревавший Робер передал письма «Елены» обожаемой кузине. Все. И все они были тошнотворно-приторной чушью, в которую Арлетта едва не поверила, ибо несколько лет сидела по шею в Алисином мармеладе. Любой, кто увязал в нем хотя бы по колено, принял бы изделия Марселя за чистую монету. И любой же, кто имел представление об Эмиле, понял бы, что Елена или врет, или по дурости повторяет за врущим папенькой. Катарина поняла и вряд ли уничтожила любопытный документ. Значит, он где-то лежит, а вместе с ним могут лежать и другие.
Куда беременная и постоянно находящаяся на глазах женщина спрячет что-то важное? Катарина не могла ворочать тяжести, прыгать по шкафам и даже поднимать руки. Королева оставалась одна в церкви, спальне, будуаре и кабинете. Церковь сто раз обыскивали, и потом, бумаги туда еще нужно пронести. Тайников во вновь отделанных комнатах не имелось, но ведь сунула же Катарина куда-то отданное ей письмо! Куда? Одиночные листки можно прятать в книгах, и Арлетта в первый же день лично перетрясла все, что побывало в руках ее величества. Выпало несколько закладок с пометками и недурными набросками лошадей. Бегущих, лежащих, стоящих, положив друг на друга морды… Их Арлетта, поддавшись минутному порыву, сожгла и вернулась к поискам. Ни под матрасами, ни между спинкой кровати и стеной, ни за зеркалом ничего не нашлось.
Графиня Савиньяк в шестнадцатый раз прошла по опустевшим апартаментам, напоминая самой себе вынюхивающую мышей кошку. Зачехленная мебель и пустые вазы бубнили о бренности бытия, уцелевшее урготско-раканское уродство – о фальшивом сватовстве. Разбирать второй раз счетá, прошения и доклады Арлетта не стала, искать надо, где потеряно, а не где светлее. И еще эти слуги со своими тряпками и щетками… Графиня выдвинула пару ящиков и тут же задвинула, лениво подумала, что успевшие стать ненужными бумаги надо отдать в геренцию, и… бросилась к нише, где пылился старый архив ее величества, арестованный Манриками и возвращенный владелице галантным Альдо. Несколько десятков тяжелых, умело обвязанных и опечатанных пачек громоздились друг на друга. Все они были нетронуты, как и печати супрема и геренция. Арлетте говорили, что Катарина чуть ли не каждое утро грозилась их разобрать, но так и не успела. Не слишком ли часто она об этом твердила?
Арлетта подошла вплотную к стене из внушительных, обернутых парусиной пачек. Стань она больной и беременной и желай сохранить тайну, она б выбрала для тайника второй ряд, который почему-то получился пониже переднего. Графиня по очереди попыталась вытащить задние пачки. Одна оказалась неожиданно легкой. Неужели? Женщина водрузила опутанную шнуром добычу на стол. Все четыре печати были нетронуты. Оставалось их сорвать и посмотреть, но Арлетте захотелось сперва отыскать подтверждение своей догадки. Войдя в раж, графиня выволокла еще одну пачку. При сравнении печати второй пачки казались чуть старше. На воск налипли ворсинки, в одном месте выкрошился кусочек, в другом отпечаталась бечевка. Королеве не требовались потайные ящички, королеве хватило двух ставших никому не нужными печатей, которые могли валяться хоть в цветочном горшке… Печати отыскались в стоящем на виду ларце, куда Катарина напихала всякой мелочи вроде костяных холтийских фигурок, белых морских камней и стеклянных шариков. Так незатейливо и так умно!
Снять опутавшую тайник бечевку было непросто, но Арлетта, из какого-то упрямства отказавшись от ножа и сломав ноготь, развязала все узлы. «Заплаканное» письмо лежало на самом верху. Под ним обнаружилось с дюжину доносов, исписанные канцелярским почерком листки, видимо чьи-то показания, снова письма. Разный почерк, разные даты… Все это придется перечитать, неминуемо проникнувшись очередной ненавистью к очередным представителям рода человеческого. Графиня методично извлекала документ за документом. Последним показался лаковый гайифский футляр. На багряной крышке догорал степной закат, сильный ветер гнул травы, кружились черные птицы и тревожное алое солнце касалось верха одинокой башни. О башне Росио тоже успел рассказать…
5
Опоздать с первым балом на полвека – это надо умудриться! Матильда умудрилась, так как в Алате до балов она еще не доросла, а в Агарисе Раканов в приличные дома не звали; то же, что закатывал в Олларии внук, тянуло разве что на похабный маскарад. Вот и вышло, что затеянная в честь регента Талига пирушка стала для принцессы первым достойным ее происхождения выходом. Король бакранский, полуказар кагетский, пресловутый Алва… Какое общество, твою кавалерию, какое роскошное общество!
Матильда угрюмо напялила не отосланное в Тронко платье – черное, с двойной желтой и алой отделкой – и вдела в уши пережившие агарисских падальщиков рубиновые серьги. Посмотрелась в зеркало и вдруг вытащила спертый где-то внуком кулон, который по уму нужно было отдать Дьегаррону, а не по уму – швырнуть в Рассанну или в здешнюю пропасть: пускай твари закатные катают…
Неистовая алая звезда бесстрашно улеглась на раскрытой ладони, она знала, что ни одной женщине по доброй воле от нее не избавиться. Матильда долго глядела на злющий огонек, а потом ройя как-то оказалась у принцессы на шее под самым горлом. Цепочка застегнулась с трудом – шейка у прежней хозяйки явно была лебединой… Матильда хмыкнула, повернулась пару раз и подняла руки снять краденую красоту. Не успела – явилась Этери и уставилась на ройю. Теперь снимать было глупо, а цепочка и не думала врезаться в кожу…
– Как же вы царственно прекрасны! – проворковала кагетка, не отрывая глаз от кулона. Уж она-то была послушной если не дочерью, то сестрой и честно отправилась к дикому мужу спасать не отечество, так Баату или себя. Муж, на взгляд теперешней Матильды, был сносен, ибо не имел ничего общего с Анэсти, а вот в юности алатку от бородатого дикаря стошнило бы. В юности хочется чистенького и сладенького… Пока не обожрешься!
– Поживешь с мое, будешь если не прекрасной, то царственной! – буркнула ее высочество себе под нос. Коровой и старухой она себя чувствовала не раз, но воровкой?! Разве что отдать ройю прямо на пиру. «Возьми, красавчик, камушек и мою бедушку в придачу», хотя бедушки с краденым не уходят, только со своим, от сердца отрываемым.
– Мы так мало говорим, – пропустила бестактность мимо ушей Этери. – Как вам Барсовы Врата? Это древняя крепость, она много старше и Агариса, и Паоны…
– А как они вам? – поддалась двойному любопытству Матильда. – Хозяином Барсовых Врат должен был стать ваш брат, а станете вы с… супругом.