— Ты вправе забрать его, когда захочешь, Вера. Он твой сын. Укутаем его, и все будет в полном порядке. Мы приехали сюда, чтобы его увезти, и мы это сделаем. — Потом Эндрю обратился к няне тоном, достойным потомка Ричардсонов, богатых аристократов: — Будьте так добры, соберите его вещи.
Я восхищалась его манерами. Будучи эмансипированной и даже в те времена выступая за права женщин, я все же ждала от мужчин «инициативы». Хелен тоже выглядела довольной. По ее лицу я видела, что ее смущает деспотизм Иден. Как это ни удивительно, но возражать стала Вера. Казалось, она полна решимости успокоить Иден, хотя та выглядела скорее решительной, чем рассерженной.
— Если ты действительно считаешь, Иден, что это не пойдет ему на пользу…
— Считаю. Я уже сказала. — Иден подошла к окну и отдернула занавеску, хотя метель и так была прекрасно видна.
Эндрю вслух произнес то, о чем, наверное, думали все.
— Если машину подогнать к парадной двери, ребенок пробудет на улице не больше десяти секунд, — сказал он и прибавил: — И не придется идти две мили до станции.
— Может быть, договоримся на следующие выходные, назначим конкретный день? — спросила Вера. Даже тогда такая манера изъясняться показалась нам очень странной. — Давай в следующую субботу, Иден?
— Хорошо бы удостовериться, что мой отец в следующую субботу свободен, — сказал Эндрю; голос у него был недовольным.
— У Джози есть машина. Она меня привезет. Давай в следующую субботу, Иден?
Иден ответила не сразу. Огонь, возле которого сидел Джейми и сосал палец (горькое алоэ как средство отучения от вредной привычки было теперь забыто), остался без присмотра. Иден надела рукавицу, положила в огонь пару кусочков угля и прикрыла камин защитной проволочной сеткой. Потом сняла рукавицу, с рассеянным видом протянула руку и слегка взъерошила волосы Джейми.
— Можешь приехать в следующую субботу, если хочешь, — сказала она.
— Значит, я приеду в субботу утром и заберу его, да?
— Да, приезжай утром.
Вернулась няня с подносом и предложила всем нам чай. У Иден был раздраженный вид. Она отрицательно покачала головой, когда девушка стала наливать чай в ее чашку. Вера присела на один из деревянных стульев. Казалось, она упадет в обморок, если останется стоять. Все молчали, пока Хелен не заговорила о снеге, вспоминая истории из своего детства, проведенного в Уолбруксе. И тут произошло неожиданное — в свете того, что должно было случиться, я не могу вспоминать об этом без дрожи. Джейми поднялся с каминного коврика и подошел к Вере. Остановился рядом с ее стулом. Вера снова повела себя очень разумно, не выказывая чувств, которые — я в этом уверена — переполняли ее. Она протянула Джейми руки, или, скорее, только ладони, тем ласковым жестом, который предлагает объятие, если ребенок захочет. Джейми в конце концов захотел. Он взобрался к ней на колени. И подал голос, впервые за все время после нашего прихода.
— Иден купит мне собаку, — сообщил он Вере.
— Правда, дорогой? Как мило.
— Большую собаку. Но сначала она будет маленькой.
— О, дорогой, — сказала Вера. — Я не собиралась заводить собаку, но если ты, Иден, обещала…
Джейми кивнул.
— Она обещала. — Джейми обвил руками шею Веры и прижался к ней.
— Смотри, у тебя чай остынет, — в тоне Иден, точной имитации, в этом не может быть сомнений, я услышала свою бабушку Лонгли, голос которой, как мне казалось, был прочно забыт.
Снег вынудил нас распрощаться. Метель утихла, но было ясно, что она еще возобновится и некоторые дороги станут непроезжими. Как потом признался Эндрю, лучше смерть, чем ночевка в Гудни-холле.
После того как Джейми подошел к Вере и подластился к ней, та явно повеселела. Я считала — и не сомневалась, что Хелен и Эндрю согласны со мной, — что дело только в этом. Веру расстроило безразличие сына. Кроме того, Джейми действительно был простужен. У него текло из носа, и он иногда кашлял. В детской было очень жарко, и выводить ребенка на холод даже на десять секунд, вне всякого сомнения, неразумно. Думаю, спускаясь по лестнице и забирая генерала, мы уже почти примирились с таким поворотом событий. Прощаясь, Джейми поцеловал Веру; сидя на руках у няни, он выглядел веселым и махал нам рукой с порога детской. Иден тоже поцеловала Веру. Она расцеловалась со всеми и, дрожа от холода, умоляла позвонить, как только мы приедем в Уолбрукс, чтобы она знала, что мы благополучно добрались.
В том семестре я больше не уезжала из Кембриджа. Мне было не очень интересно, и я не удосужилась спросить, что случилось в следующие выходные. Если я и вспоминала об этом, то считала само собой разумеющимся, что Джейми вернулся к Вере в «Лорел Коттедж». Помню, я пыталась представить, как Вера будет справляться с «большой собакой» — судя по воспоминаниям самых старших из Лонгли, в семье никогда не держали домашних животных.
Только в апреле я узнала, что Джейми так и не вернулся домой, а живет в Гудни-холле, очевидно, с согласия Веры.
14
Дэниел Стюарт относится к той категории мужчин, которые выглядят очень молодо. На первый взгляд он кажется просто мальчишкой. Причина заключается в его худобе, прямой спине, длинных волосах и отсутствии лысины. У Хелен есть теория, что для наибольшего эффекта женщинам — и мужчинам тоже, если хотите знать — следует одеваться так, словно они моложе на десять лет, не больше и не меньше. Стюарт одевается как те, кто младше его лет на двадцать, и это было уже слишком, на грани абсурда. Перешагнув определенный возраст, уже не скроешь морщины на лице, особенно заметные при улыбке, а также седину в волосах, которую не устраняет даже краска — среди каштановых прядей просто появляются медные.
Но все это так, к слову. Стюарт мил, немного вкрадчив, умен. Он сидит в моей гостиной среди горы книг, посвященных грибам, и мы ждем прихода Хелен. Разумеется, он уже с ней встречался. Я слушаю его вполуха, стараясь не пропустить тарахтения дизельного двигателя такси, которое привезет Хелен.
— Я хочу выяснить, — говорит Стюарт, — был ли яд, использованный Верой Хильярд, тем же самым, что убил старуху, которую она обнаружила мертвой в коттедже.
— Миссис Хислоп, — подсказываю я. — Вы меня спрашиваете? Я даже не знала, что это был яд. Мне известно лишь, что она собирала и ела грибы — на мой взгляд, поганки.
— Следствие вынесло вердикт: «естественные причины». В свидетельстве о смерти говорится об инфаркте миокарда, то есть сердечном приступе. Другими словами, она умерла от остановки сердца — в сущности, от нее умирают все. Вскрытие выявило серьезное повреждение почек, но этот факт никак не прокомментирован. В конце концов, миссис Хислоп было почти восемьдесят. В ее доме нашли корзину с грибами, а на сковороде — нечто вроде грибного рагу. И то, и другое проверили в лаборатории и признали безвредным.
Я спрашиваю, выявило ли вскрытие грибной яд в теле миссис Хислоп. Мне всегда казалось, что подобного рода вещи меня не интересуют — так, например, я не читаю детективов, — но во время нашего разговора, выяснилось, что я ошибалась на этот счет.
— Судя по заключению, они ничего не нашли. Но в слухах о ядовитых грибах недостатка не было; думаю, в основном потому, что все знали о пристрастии миссис Хислоп к грибам. Вера Хильярд тоже давала показания, о чем вы, вне всякого сомнения, знаете.
— Нет, не знаю. — Я очень удивилась. В первую очередь потому, что хорошо помню рассказ Веры о том, как она нашла миссис Хислоп; о допросе она даже не упоминала. Хотя на нее, не соприкасавшуюся с внешним миром четырнадцатилетнюю девочку, допрос должен был произвести глубокое впечатление. Вывод очевиден. Во время расследования Вера должна была слышать все эти разговоры о грибах. Она могла запомнить их, чтобы воспользоваться через много лет.
— Несмотря на официальное заключение, — говорит Стюарт, — я убежден, что миссис Хислоп умерла от отравления грибами, причем от того же яда, который использовала Вера Хильярд почти тридцать лет спустя. Никто не знает, что это за яд, и уже никогда не узнает. Но можно попытаться сделать выводы на основе симптомов, то есть использовать известные нам факты и высказать обоснованное предположение.
— Как с ушами императора Адриана, — говорю я.
Он не спрашивает, что я имею в виду.
— Полагаю, это был яд под названием орелланин. Он содержится в грибах семейства паутинниковых. Долгое время паутинник считался безопасным, и только в 1962 году свойства Cortinarius orellanus были исследованы поляком Гржималой. Яд поражает почки. У детей смерть наступает через несколько дней, а у взрослых — через несколько недель или даже месяцев. Почки отказывают.
— У миссис Хислоп была привычка регулярно употреблять в пищу странные грибы, — говорю я. — По вашим словам, вскрытие выявило поражение почек. Вера рассказывала мне, что, когда нашла старуху, та выглядела распухшей. Смерть могла наступить через несколько месяцев после того, как она съела этот, как вы его назвали, orellanus. — Я беру принесенный Стюартом справочник по грибам, читаю соответствующий раздел и сразу нахожу возможные контраргументы. — Да, но взгляните сюда: тут говорится, что в Великобритании orellanus встречается редко, практически отсутствует. Вера не ездила в Польшу собирать грибы. А другой вид, turmalis, тоже почти не встречается.
— У миссис Хислоп была привычка регулярно употреблять в пищу странные грибы, — говорю я. — По вашим словам, вскрытие выявило поражение почек. Вера рассказывала мне, что, когда нашла старуху, та выглядела распухшей. Смерть могла наступить через несколько месяцев после того, как она съела этот, как вы его назвали, orellanus. — Я беру принесенный Стюартом справочник по грибам, читаю соответствующий раздел и сразу нахожу возможные контраргументы. — Да, но взгляните сюда: тут говорится, что в Великобритании orellanus встречается редко, практически отсутствует. Вера не ездила в Польшу собирать грибы. А другой вид, turmalis, тоже почти не встречается.
— Знаю, — отвечает Стюарт. — Я обратил внимание. А как насчет пурпурного паутинника, которого нет даже в этой книге? Вот, смотрите. — Он протягивает мне маленький, тонкий буклет, выпущенный Министерством сельского хозяйства и рыболовства примерно за десять лет до того, как Вера приступила к выполнению своего замысла. — Cortinarius purpurascens. Очевидно, широко распространен. Здесь написано, что он относится к съедобным грибам, но лишь в том смысле, что его можно есть без пагубных последствий.
Эту книгу, то есть другой ее экземпляр, я уже видела. Я знаю, что Вера убийца, знаю, что она пробовала применить яд, прежде чем взялась за нож, но все равно испытываю странное чувство, о котором говорят — «сердце упало». Тонкая брошюра (под названием «Бюллетень № 23. Съедобные и ядовитые грибы») в темно-зеленой обложке с изображением рыжих лисичек, которые можно увидеть на рынках во Франции. Год выпуска 1940, цена — полкроны. Рядом с акварельным рисунком пурпурного паутинника в нескольких строчках объясняется, что этот вид с трудом различают даже специалисты и что экспериментировать с ним не рекомендуется. Ни слова об орелланине, и я уже собираюсь сказать об этом Стюарту, но вспоминаю его слова, что ядовитые свойства гриба были открыты лишь через двадцать два года после выхода «Бюллетеня № 23».
— Он принадлежит к семейству паутинниковых, — говорит Стюарт, — и поэтому может содержать разрушающий почки орелланин.
Я смотрю на картинку и отчетливо вспоминаю, что видела пурпурные грибы в окрестностях Синдона. Я ведь всегда приезжала туда в конце лета, правда? Долгое время только в конце лета и начале осени. Мы с Энн вместе бродили по лесам. Это было около брода, где через реку перекинут деревянный мост и где однажды сплетничала с подругой Вера, когда из коляски украли Кэтлин Марч. Именно там я видела паутинник, гроздья которого пробивались сквозь перегной, — коричневато-оливковые (как описывается в книге) грибы, жмущиеся друг к другу, липкие и тусклые, продолговатые, с темно-фиолетовой выпуклостью на шляпке и волокнистой ножкой, мертвенно-бледной, с тошнотворным синеватым оттенком, переходящим в светло-коричневый и приобретающей фиолетовый цвет при нажатии, с лазурно-голубой мякотью.
В этот момент приходит Хелен, чему я ужасно рада! От неприятных воспоминаний детства у меня к горлу подступает тошнота. Хелен обнимает меня и пожимает руку Стюарту.
— Я захватила с собой валиум, мистер Стюарт, так что, если вы захотите поговорить, сами знаете о чем, предупредите заранее, чтобы я смогла принять таблетку.
Стюарт просит ее лишь описать Гудни-холл. Люди, которые теперь там живут, не разрешили осмотреть его. Это ведь ее не расстроит, правда? Хелен качает головой. На ней широкополая шляпа коричневато-лилового цвета, похожая на пурпурный паутинник, и я радуюсь, когда Хелен снимает ее, обнажая маленькую голову с белыми пушистыми волосами.
— Я не буду принимать валиум, но не могла бы ты, дорогая, подать наш херес чуть раньше?
В минуты раздражения я иногда думала, что вышла замуж для того, чтобы свекровью у меня была Хелен. Или это была не причина, а просто еще одно преимущество? Конечно, я — молодая, невежественная, неопытная — выскочила замуж из страха, что если не выйду за родственника, то чужие меня не возьмут. Посторонний никогда не женится на племяннице повешенной женщины.
Хелен лучше меня помнит события тридцатипятилетней давности. Мне салон Иден вспоминается в розовых и зеленых тонах, как и весь дом, но Хелен говорит о темно-красном и желтом. Она помнит, что обои с рисунками Артура Рэкхема заменили на однотонные, темно-синие, отчего комната казалась холодной даже летом или с зажженным камином. Она помнит, как звали няню Джейми: Джун Пул. Я удивлена, что сама забыла ее имя — ведь сиделку и тюремщика жены мистера Рочестера[71] звали Грейс Пул. Разумеется, ситуации сравнивать нельзя. Джейми не безумец, не женщина, и его не прятали, хотя какое-то время он провел на положении пленника, и кроме того, в этой драме не нашлось места для Джейн Эйр.
Джун Пул была деревенской девушкой из Гудни-Парва, и в няни для Джейми ее пригласили — возможно, не без оснований — потому, что она была старшей из семерых детей в семье. Иной жизни, кроме как присматривать за детьми, Джун не знала. Другое дело, нравилось ли ей это занятие. Любила ли она Джейми? Как бы то ни было, Хелен об этом не говорит. Я знаю, что для нее очень мучительно вспоминать Джейми в возрасте четырех или пяти лет. Пригубив свой херес, она рассказывает о знаменитом саде рододендронов в Гудни-холле, известном во всем графстве и открытом Иден для публики той весной, и в этот момент входит мой муж.
Мне нравится смотреть, как они с Хелен радуются друг другу, целуются и чувствуют себя абсолютно непринужденно, как будто это самая естественная вещь в мире. Тем не менее я так до конца и не привыкла к этому. Не думаю, что мужу нравится Стюарт, а идея написать книгу явно не вызывает у него восторга.
— Надеюсь, вы ни на секунду не забываете о законе об оскорблении личности, Стюарт, — говорит он, подмигивая мне за спиной этого пожилого юноши.
Событиями управляли болезни. Сначала заболела Вера, потом Джейми, и последней — Иден. Чем болел Джейми, я точно не знаю. Наверное, крупом, хотя для этого заболевания он уже был слишком взрослым — скорее бронхитом, плевритом или чем-то подобным. В любом случае именно по этой причине Джейми не вернулся домой, в Синдон. Сохранилось письмо Веры моему отцу, датированное 30 марта 1949 года.
…Иден любезно пригласила меня пожить пару недель у них в Гудни-холле. Завтра Тони пришлет за мной один из своих автомобилей…
Бедная Вера! Даже на грани паники она не забывала о снобизме — в данном случае чужом снобизме.
Джейми там уже почти три месяца, и ему еще рано возвращаться домой после сильнейшей простуды с осложнениями, которая у него была в середине января. Можешь представить, как сильно я по нему скучаю, но мне нужно примириться с тем, что лучше для него. Разумеется, не может быть и речи о том, чтобы его перевезти, забрать и т. д. в такие холода. Иден сама доброта, хотя, я знаю, ты согласишься, что другое ее поведение не может нас не удивлять. Она окружила Джейми заботой и ежедневно держала меня в курсе того, как он поправляется. Как чудесно будет жить с ним под одной крышей. Мы снова по-настоящему познакомимся! К тому времени, когда истекут две недели, Джейми уже достаточно окрепнет, чтобы вместе со мной вернуться в «Лорел Коттедж»…
Эти строки являются своего рода шедевром по части сокрытия фактов и истинных чувств. Возможно также, это взятка Провидению или попытка задобрить судьбу. Если проявить мужество, если поверить, что все хорошо, то все будет хорошо. Тем не менее я, Фейт, почти ничего не знаю, и на свете уже нет ни одного человека, которому известно больше. Так, например, обсуждала ли Вера с Иден будущее Джейми? А прошлое, если уж на то пошло? Объявляла ли Иден Вере о своих намерениях? Или бедняжка Вера — думаю, это самое вероятное — провела все эти месяцы в неведении, знала не больше, чем она открыла нам в тот снежный февральский день, не больше, чем сказала в письме отцу, но ужасно боялась худшего?
Думаю — с учетом заявления Чеда Хэмнера и собственных воспоминаний, — Вера понимала, что ей следует чего-то бояться, с самого дня свадьбы Иден, а может, еще раньше, с объявления о помолвке. После выкидыша Иден ее страхи из химер превратились в нечто конкретное, реальное.
С тех пор я много раз пыталась представить, что говорили друг другу Вера и Иден в те две апрельские недели, когда остались вдвоем. Тони не реже трех раз в неделю ездил в Лондон, поездом из Колчестера. Вне всякого сомнения, время от времени к Иден приходили подруги, в доме появлялись и исчезали миссис Кинг и Джун Пул. На прогулках, в саду или за столом с ними был Джейми. Но как насчет тех долгих часов, когда они были одни, только вдвоем?
Может, они откровенно обсуждали ситуацию, пытаясь найти компромисс, пытаясь построить общее будущее, совместную жизнь? Или Иден была тверда, а Вера умоляла ее? Поднимался ли вопрос о том, кто отец Джейми? Зная их, этих двух сестер, я склонна считать, что они ни о чем таком не говорили. Не делились чувствами и не раскрывали своих намерений, а изъяснялись намеками, полуправдой: Иден продолжала делать вид, что Джейми «хрупок» и «еще слаб», а Вера боялась ей противоречить.