В общем, каждый день Лена вздрагивала от звонков в дверь – ждала милицию или бандитов. Неизвестно, что лучше. Начали трястись руки и дергаться глаз.
Новый год надвигался. Надо было купить подарки детям, свекрови и мужу, закрыть в школе четверть и подготовиться с детьми к капустнику. Дела немного отвлекали. Но как только она оставалась одна…
Лена подумала, что надо бы съездить к Элле и поздравить ее с Новым годом. Она-то точно ни в чем не виновата. Принести какой-нибудь новогодний сувенир, коробку конфет и цветы. Но тут же отказывалась от этой мысли – смотреть Элле в глаза будет невыносимо. «Просто позвоню», – думала она.
Тридцатого Лена наконец взяла себя в руки: поставила варить овощи для оливье, замариновала курицу и сделала любимый всеми лимонный пирог. Сережа принес елку, и дети радостно ее наряжали. Лена стояла в проеме двери и думала о том, как три месяца назад она была абсолютно и безоговорочно счастлива. Тридцать первого разобрали большой стол, постелили белую скатерть, и все дружно принялись доставать парадную посуду.
– Лучше мы сами, – сказал муж, забирая из Лениных рук хрустальный бокал для шампанского. – А то еще кокнешь, – улыбнулся он, – а бокалы исторические, подарены на свадьбу.
Лена вышла на кухню, тихо заплакала и подумала: «У меня такая замечательная семья – и дети, и муж. А я сама все испортила».
Она посмотрела на часы, взяла телефон и набрала Эллин номер.
– С Новым годом! – Лена попыталась говорить веселым и беспечным голосом. Она пожелала Элле здоровья, благополучия и душевного покоя. Та с иронией комментировала Ленины пожелания. Разговор уже пора было сворачивать, как вдруг Элла сказала:
– Ой, Лен, а я совсем забыла. – Она замолчала и тяжело вздохнула. – Таньку-то Лосеву мы похоронили.
– Как? – вскрикнула Лена.
– Да вот так. Тринадцатого декабря ее машина сбила. Насмерть, прямо у дома, на Тверской. – Элла опять вздохнула. – Вот так-то. Все было у человека – и здоровье, и деньги. Весь мир у ног, живи – не хочу. И вкуса к жизни она не потеряла: и тряпки новые покупала, и цвет волос меняла раз в полгода. И платье сшила к Новому году. Под те аметисты. Всех убить хотела. А видишь, как вышло. Человек предполагает, как говорится… Жалко ее – неплохая баба была. Невредная. Богатством не очень кичилась – в меру. Похоронили ее, конечно, по-царски. Сынок постарался. Все честь по чести. Отпевали в Елоховской. Гроб полированный, с бронзой. Только ей уже точно все равно. А если бы знала – была бы довольна. – Элла усмехнулась и вздохнула: – А в Марбелью я так и не съездила. Ну, да черт с ней. Весной поеду в Юрмалу, в санаторий. Вот такие дела, Лена.
Распрощались.
Лена сидела на табуретке и держала в руке телефонную трубку.
– Мам, ты что застыла? – На кухню зашли сын и дочь.
Дочь рассмеялась:
– Ты что как мумия, мам?
– Ничего, – сказала Лена.
– Ну тогда пойдем веселиться! – И дочь потянула ее за руку.
– И есть очень хочется, – добавил сын.
Лена встала, словно под наркозом. Села за стол. Родные внимательно смотрели на нее.
– Ну? – сказал с раздражением муж. – Что опять не так?
– А действительно! – Лена тряхнула головой, улыбнулась и стала раскладывать по тарелкам салаты.
Она сглотнула слюну и почувствовала, что в первый раз за несколько месяцев захотела есть. Она съела полную тарелку салата и положила добавки. Все смотрели на нее с удивлением.
– Мам, а ты не беременная? – хихикнул сын.
– Дурак! – ответила Лена.
– Хороший диалог! – усмехнулся муж.
В двенадцать, под бой курантов, подняли бокалы. А потом, когда наконец наелись, все пошло как обычно: раздача подарков, танец вокруг елки, щелканье пультом перед телевизором. Часа в два все захотели гулять. На улице, озаряя небо разноцветными вспышками, громко рвались петарды и вспыхивали огненными фонтанами фейерверки.
Лена гулять не пошла – сказала, что уберет со стола и накроет чай. Когда захлопнулась входная дверь, она вышла на кухню, и, не зажигая света, прижалась лбом к холодному и темному стеклу. На улице вовсю шло веселье. Вот и все, подумала она. Это называется – концы в воду. Теперь никто и никогда не уличит ее в афере. Даже если ушлая Танина сноха найдет украшения, вряд ли ее заинтересует их происхождение. Она никогда не узнает, сколько потратила на них ее транжира-свекровь. Заберет все себе и будет спокойненько носить, не подозревая о подлоге. Короче говоря, все шито-крыто. Значит, Лена спасена. Ей ничего не грозит – ни бандиты, ни правоохранительные органы. И не придется общаться со Славой – уже счастье. Потому что с ней все равно не справиться – силы слишком не равны. Получается, что Татьянина смерть спасла Лену от позора и мук. Получается, что она должна радоваться этому событию – смерти ни в чем не повинного человека. Она, Лена. Приличный, казалось бы, человек. Или – когда-то приличный человек. Она подумала о том, что ее поразило больше всего – смерть Татьяны или собственное освобождение. Наверно, эти вещи неразрывно связаны, успокаивала она себя. И значит, на ней еще один грех.
Шумно ввалилась довольная, вымокшая от снега и уставшая семья. Все дружно потребовали чаю с лимонным пирогом. К четырем утра разошлись по своим комнатам. «Надо сходить в церковь, – вдруг подумала Лена. – Поставить свечки и попросить прощения. Наверно, станет легче. Потому что потом надо будет жить. И растить детей. И любить мужа. И ходить на работу».
В первый раз за долгие месяцы она моментально и крепко уснула – как провалилась. И было уже не так страшно проснуться утром.
Первого днем все выкатились на кухню, часам к трем – заспанные, зевающие и вялые. Но вчерашние яства доели с удовольствием. Главой семейства была дана команда бездельничать всем, сколько душе угодно. Дети, конечно, бросились к компьютеру, начались, как обычно, крики и разборки. Лена убрала со стола и пошла в спальню:
– Я поваляюсь?
Муж кивнул:
– Имеешь право!
Лена легла в кровать, подоткнула под себя одеяло – уютно, как в детстве. Но спать не хотелось – при том что она чувствовала огромную усталость, и душевную, и физическую.
«Муки совести, – подумала она. – Вот так выглядит душевный раздрай – как полнейшее бессилье».
Она лежала и размышляла о том, как поступить с деньгами. Вариантов приходило в голову несколько: детский дом, дом престарелых, хоспис. Смущало, что, судя по многочисленных публикациям в прессе, деньги никогда по адресу не доходят. Значит, надо отдать не деньгами, а вещами. Нужными и необходимыми. Она вспомнила, что когда-то, на конференции в департаменте образования, она познакомилась с директрисой одного из детских домов. Надо бы ее найти. По виду – очень милый и приличный человек. Похоже, фанат своего дела. Дальше. Объявить Эллу – прости Господи! – самодуркой, потребовавшей наследство назад. Или сказать мужу про детский дом? Вряд ли он ее поймет. И вряд ли поверит. Эту схему надо еще продумать. «Ведь я теперь профессиональная врунья и аферистка», – горько усмехнулась она.
А потом вспомнила про шубу. Конечно, носить она ее не будет – это понятно. Значит, надо продать. И немного успокоившись, Лена уснула.
За десять дней каникул она очень устала: подать три раза в день, столько же убрать. По квартире все раскидано. Дети постоянно в конфликте. Муж как скала – неприступен, лежит на диване с журналом в руках. Дети требуют развлечений: кино, выставок, поездок. Лена носится по кухне с котелками. Муж заявляет, что тоже имеет право на отдых. Короче говоря, какой идиот придумал эти десятидневные зимние каникулы? Все простые женщины должны объединиться и его прибить. Или их – без разницы. В общем, Лена была счастлива, когда подошло время выходить на работу.
На перемене она подошла к физичке Ольге – та была ушлой девицей, знающей все и вся, и спросила, где можно продать новую норковую шубу.
– Твою? – удивилась Ольга.
Лена объяснила, что подружкину.
– Когда купила? – поинтересовалась Ольга.
– Да давно, – махнула рукой Лена, – пару месяцев назад.
– Значит, сдать в магазин не получится, – вздохнула Ольга.
И тут Ольга рассказала про дивный комиссионный, расположенный на Юго-Западе Москвы.
– Просто какой-то волшебный подвал, – сказала Ольга.
Лена поехала по названному адресу. Магазинчик со скромной вывеской действительно находился в подвале – шесть каменных ступенек вниз. Лена спустилась, заняла очередь и пошла бродить по магазинчику. Он и вправду был очень забавный. Антикварные бюсты из бронзы, старинные лампы и фарфоровые фигурки соседствовали с копеечным кисловодским фарфором.
«Ломоносовские» вазы и чашки стояли рядом с грузинской чеканкой семидесятых годов, уже тогда никому не нужной. Сумки от Лагерфельда, а рядом плетеные самопальные корзинки, эмалированные тазы и картины в тяжелых, под бронзу, рамах. Норковые шубы и телогрейки. Хрустальные люстры и выцветшие тряпичные абажуры с кистями. Изящные ботильоны на шпильке и кирзовые сапоги. Копеечная бижутерия и старинное кольцо с сердоликом. В общем, по этому магазинчику можно было ходить часами, дивясь и умиляясь. И непременно найти что-нибудь для души – пусть какую-нибудь мелочь.
«Ломоносовские» вазы и чашки стояли рядом с грузинской чеканкой семидесятых годов, уже тогда никому не нужной. Сумки от Лагерфельда, а рядом плетеные самопальные корзинки, эмалированные тазы и картины в тяжелых, под бронзу, рамах. Норковые шубы и телогрейки. Хрустальные люстры и выцветшие тряпичные абажуры с кистями. Изящные ботильоны на шпильке и кирзовые сапоги. Копеечная бижутерия и старинное кольцо с сердоликом. В общем, по этому магазинчику можно было ходить часами, дивясь и умиляясь. И непременно найти что-нибудь для души – пусть какую-нибудь мелочь.
Подошла Ленина очередь. Она зашла в небольшую приемную. За столом сидела худенькая приветливая девушка-товаровед.
– Что у вас? – поинтересовалась она.
Лена достала из пакета шубу. Девушка положила ее на стол и стала внимательно разглядывать, потом с силой встряхнула.
– Давно покупали? – вздохнув, спросила она.
– Пару месяцев назад, – ответила Лена. – И ни разу не надевала.
– Вижу, – опять вздохнула товаровед.
– Подождите, пожалуйста! – Приоткрыв дверь, она крикнула в зал: – Ирина Яковлевна!
В комнатку зашла высокая, полноватая женщина с немного восточным лицом и мраморной кожей. Не вошла, а вплыла.
«Шемаханская царица», – подумала Лена.
Приемщица кивнула на шубу:
– Посмотрите! Может, мне кажется?
Шемаханская царица сжала мех, подула, отогнула подкладку и внимательно посмотрела мездру. Потом подняла шубу и опять сильно встряхнула.
Она тоже тяжело вздохнула и печально сказала:
– Вы правы, Надежда Борисовна. Гремит.
– Что это значит? – испугалась Лена.
– А то, что вам подсунули брак. Слышите звук? – Директриса еще раз тряхнула шубу.
Лена кивнула.
– А что это?
– Сухой мех. Мертвый. Перед продажей эти аферисты чем-то промазывают его, и мездра становится мягкой и шелковистой. А потом еще больше высыхает. А это значит, будет ломаться и трескаться. Вы где ее покупали?
Лена назвала место.
– Ясно, – сказала она. – Чек хоть остался?
Лена кивнула.
– Тогда попробуйте поехать туда. Поскандальте. Пригрозите. Вызовите администрацию. Может, удастся вернуть деньги. Хотя я в это мало верю. Вряд ли. Но попробовать надо. – Она опять вздохнула и добавила: – Мне вас очень жаль. Если ничего не получится, приезжайте к нам. Повесим ее как брак. Может быть, купит кто-нибудь из портных, меховщиков – на воротники или там на отделку. Выбрать-то что-то можно. Но это все за копейки, сами понимаете.
Лена кивнула:
– Спасибо вам!
– Найдете меня в зале, чтобы еще раз в очереди не стоять, – сказала Шемаханская царица.
– Это директор? – спросила Лена у приемщицы, запихивая шубу обратно в пакет.
– Хозяйка, – строго ответила товаровед.
Лена поднялась по ступенькам и вышла на свет божий. Села на лавочку и рассмеялась – все правильно. По-другому и не могло быть. Бог не Тимошка. Она поехала на рынок. На том месте, где она покупала шубу, бойко торговали трусами и носками. Лена спросила, где торговцы мехами. Продавец ответила, что куда-то съехали – то ли аренду не потянули, то ли место бойчее нашли.
– Да проблемы у них какие-то были, – крикнула девочка с соседнего прилавка.
– Ясно, – вздохнула Лена и улыбнулась. Она вышла из павильона и, оглянувшись, чтобы охранник не увидел и не принял ее за террористку, оставила пакет с шубой у входа. Потом подумала, что кто-нибудь из хитроумных продавцов может продать шубу еще раз ни в чем не повинному человеку. Она подхватила пакет и пошла к метро. «Скажу Сереже правду, – подумала она. – А эту дурацкую шубу разрежу на кусочки и выкину в помойку». Ей стало легче, и она поехала домой. Дома она засунула пакет с шубой на антресоль – до поры.
Как назло, через три дня ударили морозы. И конечно, муж поинтересовался, почему Лена не носит шубу. Лена рассказала всю правду – ну, почти всю: что ее смутили треск и ломкость меха, что она поехала к меховщику, и он подтвердил брак. Что дальше она поехала на рынок и никого не нашла.
Сережа слушал ее молча, и на скулах у него играли желваки.
– Сволочи, – сказал он и вышел из комнаты.
Лена с облегчением вздохнула. Одну ложь она прикрыла. А ночью ей приснилась Таня Лосева. Она вертелась в Лениной шубе перед зеркалом, и поверх воротника было надето аметистовое колье.
– Мне идет? – кокетливо спрашивала Таня.
Лена проснулась в холодном поту и сняла с себя абсолютно мокрую ночную рубашку. «Все продолжается, – подумала она. – И вряд ли когда-нибудь кончится. Надо скорее что-то решать с этими деньгами. Как можно скорее».
Ей казалось, что тогда ее отпустит – хотя бы немного.
А в середине февраля позвонила Жанка и что-то прохрипела в трубку – Лена не сразу поняла.
– Что-то случилось? – встревожилась Лена.
– Приезжай, – коротко бросила Жанка.
Через час Лена стояла под Жанкиной дверью. Та долго не открывала, а когда открыла… Лена покачнулась и прислонилась к дверному косяку.
Жанку невозможно было узнать. Тощая, бледная до синевы, с чернотой под глазами, со спутанными волосами, в застиранной старой ночнушке и босиком. Она молча прошла в комнату, легла на диван и отвернулась к стене.
– Что, Жаннуль, что случилось? – совсем растерялась Лена.
На любовную драму не похоже – Жанка, как Лене казалось, достаточно легко переживала такие истории.
Она села на край дивана и взяла Жанку за руку. Та резко повернулась к ней, с глазами, полными слез.
– Все плохо, Леночка! Все просто ужасно, – зашептала она, сильно сжимая Ленину руку. – У меня онкология, Ленка. Третья стадия. Надежд никаких. Практически никаких. – Она замолчала и посмотрела перед собой. – Здесь браться не хотят. Считают, что поздно. В Мюнхене есть клиника. Я с ними связалась. Говорят, что можно пробовать. Шанс невелик, но есть. Только надо срочно. А это такие деньги! Я всем своим мужикам позвонила. Все – в отказку. У каждого весомые причины. Один предложил десять штук евро, но это капля в море, понимаешь? Продать квартиру? А если я останусь жива? Где мне жить, инвалиду? – И Жанка завыла, по-бабьи, в голос.
– Подожди! – остановила ее Лена. – Подожди, слышишь! – И она затрясла Жанку за плечи. – Жан, остановись, ну, на минуту! Прошу тебя!
Жанка вырывалась и продолжала голосить.
– У меня есть деньги! – закричала Лена. – Слышишь, есть! – Лена кричала в голос. – Остановись, уймись, ради бога! Сколько нужно? Назови!
Жанка замолчала и посмотрела на Лену.
– Какие у тебя деньги, господи! – тихо сказала она. – Смех и грех.
– Сколько нужно? – сурово спросила Лена.
Жанка посмотрела на нее с усмешкой:
– Это не деньги, Лен. Это деньжищи. Откуда они у тебя могут быть?
– Наследство получила, – объяснила Лена.
– Мама с папой корову продали? Или козу? – зло усмехнулась Жанка.
– Нет, – спокойно ответила Лена. Не обижаться же на Жанку в таком состоянии. – Бабка оставила. А Элла, ее падчерица, дачу в Кратове продала. И половину отдала мне. Такое вот благородство неожиданное, – объяснила Лена.
Жанка молча уставилась на Лену.
– Ну, называй сумму, идиотка! – повторила Лена.
Жанка опустила глаза и еле слышно произнесла цифру.
– Есть! – закричала Лена. – Есть все до копеечки! И еще на билет останется! На бизнес-класс!
– Остроумная ты моя! – тихо сказала Жанка и вышла из комнаты. Лена пошла за ней. Жанка стояла на темной кухне, обняв себя за плечи, прислонившись лбом к холодному стеклу.
Лена подошла сзади и обняла подругу. Так они простояли долго – время словно остановилось. Стояли, обнявшись, и тихо всхлипывали.
– А как я тебе их отдам? – спросила Жанка.
Лена покачала головой:
– Даже не думай об этом. И вообще, давай приберемся, пожарим картошечки и закажем билеты в Мюнхен. У тебя, надеюсь, все бумаги и выписки готовы?
Жанка кивнула и уткнулась Лене в плечо.
Через час они ели картошку с квашеной капустой и запивали всю эту вкусноту томатным соком. Потом Жанка пошла в душ, а Лена постелила ей свежую постель. Конечно, домой она не поехала. Пока Жанка была в душе, позвонила мужу и прошептала, что у Жанки беда. Большая беда.
Спать легли вместе – второго спального места у Жанки не было. Можно, конечно, было бросить на пол подушки и устроиться там, но Лена испугалась, что Жанка может обидеться и, не дай бог, подумает, что Лена ею брезгует. Она тихонечко обняла Жанку, и они опять заплакали. Лена гладила Жанку по волосам – как маленькую дочку, и шептала всякие нежные и смешные слова. Потом они смеялись, вспоминали какие-то веселые школьные истории, опять плакали, и Жанка прижималась к Лене, как к матери или ребенку.
Наутро сварили крепкий кофе, и Лена поджарила из остатков сухого батона сладкие гренки – как любила Жанка. Та ела с аппетитом, и Лена с надеждой подумала, что так, с искренним и явным удовольствием, не может есть тяжело больной человек. Она смотрела на жующую Жанку, и сердце сжималось от жалости и нежности. Потом четко расписали план действий: заказать билеты, палату, уточнить сроки – и Лена помчалась домой.