Птичий грипп - Шаргунов Сергей Александрович 13 стр.

Зал заполнился. Да, сто пятьдесят человек, не меньше, подумал Степан, озираясь, никаких униформ, но случайных здесь нет, на входе каждого отмечали в списке. Кругом – смешки, сдавленные вскрики. Но вот живенький шумок остановился, и зазвучал шум подъема и скрежета лавок. Это все встали, это вошел и двинулся посредь зала между рядов певец. Он шел, и все аплодировали. Он шел и улыбался. Экзотичный, с золотым куполом волос и в тренировочном костюме. Он вышел к стулу. Взял микрофон, откуда-то сверху грянула музыка, он запел:

Хлопали стоя.

Сели.

Соловей начал говорить. Негромко, с медовым сипением, словно экономя голос. Он щадил себя, он был нежен не к собравшимся, к себе, вынужденному убивать свое время, приносить жертву, и если умирать, то хотя бы негромко, тихо, сладко издохнуть. Усилить звук речи означало повысить боль траты времени… Так понимал его Степа, сидя со всеми в этом спортзале.

Певец говорил:

– Друзья… Милые друзья мои… Сейчас мы узнаем новости дорогого нам движения… А пока я хочу вам сказать, что я вас всех очень люблю… Какие мы, «Птенцы Счастливости»? Лучше всего это знаете вы из своего труда… Мы политическое движение, но мы шире политики. Пока политиканы ненавидят друг друга, мы… Ой, боже ж мой, какие это страшные маньяки – все эти нацболы, акээмщики, фашисты… Слава богу, им не дают спокойно ходить по нашей земле. Эти тупые негодяи уважают только силу. Есть ответ на эту силу – ребята из движения «Ниша». Это политики. Иногда жесткие политики. Уличные политики. Мы в «Счастливой России» – немножко другие. Правда? – Он сглотнул паузу. – Мы – добрые. Мы хотим быть сильными и умными. Мы любим заниматься спортом и петь и слушать, как поют. – Он кокетливо всхлипнул. – Мы следим за своим здоровьем. Партия «Счастливая Россия» не только дает вам бесплатные билеты в музеи, в театры, на концерты, но и дарит медицинское обследование. Для каждого желающего. А вы дарите нам свою любовь. Спасибо. Из всего потока вестей с мест я хочу выхватить одну свежайшую весточку. Она прилетела из Домодедова. Вы же знаете, я всегда на Общем слете выхватываю одну последнюю весточку. Слушайте. Вчера в Домодеве ребята очистили склон холма от церкви до речки… Эту речку раньше называли «речка-вонючка», хи-хи… Нет, река не виновата, просто страшная была свалка на ее берегу. И вчера берег стал чистым. Как ее теперь называть, эту речушку? Речка-счастливка?

Все засмеялись.

Певец примолк, сел на стул, положил ногу на ногу, сверху уместил микрофон и задумался. Встрепенулся:

– А теперь к остальным вопросам…

И ему почему-то опять зааплодировали.

Остальные вопросы докладывали трое. Первые двое, парни, рассказывали о росте движения, о планах по уборке «парковых зон», о «кружках самодеятельности», о «серии концертов в детских домах, состоявшихся в День Знаний», о «донорском подвиге»…

Тут певец вмешался, перебив долговязого мямлю-баскетболиста и взял у него микрофон:

– Можно мне? Ребята! Вслушайтесь, ребята! Подвиг донора. Вы знаете, что в «Счастливой России» больше сотни почетных доноров? Когда вас спросят: «А чего вы добились?» – говорите такому человеку прямо: «А мы кровь сдаем! А тебе слабо?»

Горячо захлопали.

И тут случился скандал…

Третьим выступал лысоватый парень, нервный. Выйдя перед залом, он собирался с мыслями и брезгливо дергал правым плечом, как будто пытался стряхнуть с него чью-то лапу. Один из немногих он был в красной майке с логотипом организации.

– Я обещал, – наконец сказал он и тут же представился: – Семенов Владимир, звеньевой, Зеленоград. Я обещал не говорить вам ничего. Все главные на совещании сегодня твердили мне, что это государственная тайна, что это интересы государства, что – нельзя… Но я скажу! – Он отступил на несколько шагов от Певца, который, приподнявшись на стуле, вдруг судорожно замахал руками, делая кому-то знаки. – Я скажу, что мы… Мы – пропадаем! Уклоняемся от политики, а нас жрут! Я с первых дней в движении! Я привел в организацию сотни, не десятки, сотни… Вы знаете, что со времени последнего августовского Слета у нас пропало пятнадцать человек только в Москве? Нет? Не знали? Так знайте! – Он выдохнул воздух. – Это были новые. Я читал их картотеку. Доноры. Это были спортсмены. Самые юные, самые чистые… Денис боится разглашения в прессе. Он не хочет скандала, чтоб не подставлять председателя партии… Я понимаю. Эту тему замалчивают, милиция опросила нас, звеньевых, но дальше информация не идет.

Все пораженно молчали. Степа дурковато хихикнул. Певец вжался в стул, его брови летели все выше, выше, выше, казалось, у него нет лба, он продолжал делать неясные знаки, взмахивая пятернями, как крылышками. «Он требует вырубить звук», – вдруг догадался Неверов.

А лысоватый продолжил:

– Я знаю: мы не хотим бить врагов, как это делают другие «молодежки», другие, верные президенту… Мы хотим сохранить свой почерк. Культура, спорт… Но не слабость ли это? А слабых бьют, убивают… – У него задергалось лицо. – Я знаю, кто похищает наших товарищей. Это американцы. Это враги России. Через свою пятую колонну, экстремистов, либерастов, маргиналов-садистов… Вы знаете имена пятой колонны! Они похищают и убивают самых лучших, самых преданных сынов и дочерей России, гордость нашего президента. Я бы молчал, я всегда хранил дисциплину, но я ее любил… Леру Андрееву, она… Она была моя…

Звук пресекся.

Парень кричал:

– Дайте договорить! – Швырнул микрофон под ноги.

Зал загудел, заулюлюкал.

– Охрана! – крикнул, привстав, Певец. – Да успокойте его!

На парня бросились с первого ряда несколько охранников и активистов, поволокли, он кричал:

– Родные! Простите! Это правда!

Ком с кричащим посередине пронесся через зал и выпал в двери.

Певец встал, поднял микрофон.

– Вот сразу звук дали… А до этого что? Не понимали меня? Почему не отключили? Дорогие друзья, то, что мы сейчас услышали, – это… Знаете, что это? – он театрально приподнял брови.

– Что? Что? – раздались вскрики.

– Это любовь.

Недоуменные аплодисменты.

– А теперь о серьезном. Я не хотел вас огорчать. Действительно, Лера Андреева, прекрасная девушка, спортсменка, наша активистка, пропала. Об этом говорить больно. Она поехала на Байкал, и ее сейчас ищут. Я молюсь о том, чтобы с ней все было в порядке. Надеюсь, на следующем Слете мы увидим ее целой и загоревшей. Но это больно, это большая тревога. А Володя ее любил, они собирались пожениться, он только недавно мне рассказал про это… Вы представляете, какая для него травма? Ну вот, у него и началось… В организации текучка. Кто-то приходит, кто-то отходит. И Володя теперь всех, кто не приходит или кто не хочет больше выходить на связь, считает без вести пропавшими. Грустно это. Правда? Я просил Вовку не говорить ничего. Как бы ему ни было тяжко. Он не сдержался. Бывает. Я прошу вас всех, всех нас: давайте оставим это между нами. Нас – сто пятьдесят человек, тут сидит как минимум один журналист, я вас очень прошу: ради человечности, давайте пощадим Катиных родственников, давайте не раздувать их горе, не примешивать сюда эту проклятую грязную политику… Давайте не будем болтать. Договорились?

– Да-а-а! – выдохнул зал.

– Вот и ладно. Вы знаете, наш график скомкался. Оставшиеся рабочие моменты можно перенести в кулуары… Есть?

– Да-а-а!

– Можно я еще чуть-чуть спою?

– Да-а-а!

Он встал в задумчивости, зевнул, расслабляясь, микрофон болтался в тряпичной руке. И вдруг:

– Ой, ребята, извините, не могу… Сердце так стучит, не могу. Давайте лучше пойдем, кто куда, и всегда будем помнить друг друга.

Степан вышел на улицу, неприязненно вдохнул холод осени, ныл желудок. Было обеденное время – захотелось шашлычка с жирком и грамм двести водочки, чтобы идти по такой же стылой осени, но уже с приятцей, когда холод ласкает разгоряченное лицо, а ветреная стынь тебе прислуживает, храбрый холод – продолжение обеденной расслабленности, ветерок – послесловие к мясу и спирту…

Из спортклуба выходили ребята, по одному, по двое, стайками.

Вышла девочка с лицом, похожим на карнавальную маску. Оно было симпатично-потешное и деловито-неподвижное. На голове сидела белая шапочка с красным помпончиком.

– Девушка, – позвал Степан. – Девушка!

Она обратила на него строгие глаза сквозь лукавые прорези маски.

– Слушаю…

– Я там тоже был, – с обезоруживающей, как показалось ему, простотой, сказал Степа. – Ты меня видела?

– Мы на «ты»? – она отвернулась и направилась к метро.

– Вы на метро? – он пошел с нею рядом, потому что ему надо было в ту же сторону.

Из спортклуба выходили ребята, по одному, по двое, стайками.

Вышла девочка с лицом, похожим на карнавальную маску. Оно было симпатично-потешное и деловито-неподвижное. На голове сидела белая шапочка с красным помпончиком.

– Девушка, – позвал Степан. – Девушка!

Она обратила на него строгие глаза сквозь лукавые прорези маски.

– Слушаю…

– Я там тоже был, – с обезоруживающей, как показалось ему, простотой, сказал Степа. – Ты меня видела?

– Мы на «ты»? – она отвернулась и направилась к метро.

– Вы на метро? – он пошел с нею рядом, потому что ему надо было в ту же сторону.

– Мы с вами незнакомы… – пробормотала она.

– Да я знаю… Я просто журналист… Из газеты «Реакция».

– Ой, знаю. Ниче, прикольная такая, – тотчас растерялась она.

– Я репортаж готовлю. Мне нужен кто-то из активистов. Кто-то из птенцов. У метро есть кафешки. Посидим, пообедаем? Расскажете про себя? Согласны?

– Да вы что! – Она на ходу повернулась, теперь уже строгими были прорези маски, а глаза сверкнули живым задором. – Я никогда интервью не даю. Я больше по спортивной линии. Меня оттуда и вербанули сюда…

– Какой спорт?

Она замялась:

– Неловко даже говорить.

– Почему неловко? Все ловко, если этим занимаешься. – Его фраза прозвучала с интонацией старшего обольстителя.

– Женский футбол!

– Оба-на! Круто!

– Ну так…

– И давно?

– С детства. Ладно. Пока. Вам бы тоже не мешало подтянуться… – Они остановились у конечной точки. – Побежала я. – И она нырнула в метро «Пионерская».

Степа сел в кафешку, где оказалось дымно, мрачно, пестро, пьяно. Кафешка была кавказская, и была как один целый кавказец, небритый, в кожанке, гортанный, в цветастом кашне, наодеколоненный, курящий. Сплевывающий. «Приятного аппетита», – пожелал себе Степа и заказал помидоры со сметаной, суп харчо, лаваш и сто грамм коньяка «Московский».

Девушка, ее звали Оля Соколова, доехала от метро «Пионерская» до метро «Войковская», села в троллейбус и пропилила три остановки.

Степа доел, расплатился с крупной льстивой женщиной-подносчицей, у которой усатенькое спелое лицо напоминало хурму королек. Глянув на ее лицо, он рассеянно подумал: «Хорошо бы десерта, фруктов там…», но вышел в холод, где подумал: «Как же быстро темнеет. Вроде еще холоднее стало. Но коньяк греет». Залез в метро.

Оля, покинув троллейбус, подумала: «Как же быстро темнеет! Приду домой – надо пылесосить комнату. Поужинаю с родителями. Надо еще задание сделать, завтра коллоквиум в институте. Потом – тренировка. Чертова жизнь!»

Она пошла асфальтовой дорожкой от остановки сквозь темень деревьев к ярко освещенному супермаркету.

– Девушка, – услышала она второй раз за день. – Девушка! – Обернулась. – Извините, девушка… – Мужским голосом просителя говорил темный человек.

– Что вам?

– Это вы обронили? – Он протягивал ей что-то.

«Нет», – хотела сказать Оля, но предмет сам придвинулся к ней, рывком мужской руки. Тряпка, через которую железные пальцы схватили за нос. «Пусти, козел…», – успела подумать, ощутила запах… запах правды, и как будто кто-то срывает с нее маску, и попала в облако… Душное облако золотилось, в нем отчаянно пел соловей.

– Ну ты отчаянный. Утро доброе! – Кондратий отодвинул кресло, и встал навстречу вошедшему. Сгорбленно вышел из-за стола и протянул руку. Пожал, а левой обнял и стал похлопывать.

– Да какой отчаянный… Я же не сам их таскаю… Я пою, они и тянутся… – расплылся в виноватой улыбке Соловей.

– Молодец, – уверенно сказал Кондратий. – Пойдем.

Его сгорбленная спина замаячила у дверцы в стене. Он повернул ручку, и они вошли в следующее помещение. Зеленые плюшевые стены. Круглый стеклянный столик с тремя кожаными креслами вокруг. В кресле утопал худой высокий мужчина, прикрыв глаза, отчего синяки подглазий и век, казались провалами глазниц. У него было тонкое смуглое лицо.

– Витя, не спи, бабло просрешь… – по-барски расхохотался зубами Кондратий.

Мужчина рыпнулся, приосанился в кресле и верноподданнически сузил зеленоватые глаза. Это был Виктор Вивиорский – «теневой кардинал» у Кондратия.

Все трое расселись вокруг стола.

– Бляха, а у нас у всех костюмы черные! – Кондратий разинул рот, уронил на столик капли слюны и шлепнул сверху пятернями. – Кого хороним?

– Стараемся… – выдавил кардинал.

– Что стараемся, Витя? – рыкнул Кондратий.

– Стараемся вам соответствовать… – находчиво улыбнулся Соловей.

Кондратий потер руки и опять уложил на стол:

– Ну, давай, вождь молодых, излагай, рассказывай нам, как мы дошли до жизни такой…

– У меня две новости, – сказал Денис. – С какой начинать?

– С плохой, – ответили Кондратий и Вивиорский одновременно.

– Плохая такая, что вчера запалил нас один гондон на Слете…

– Я говорил: не надо им слова давать… – быстро вставил Вивиорский.

– Ну, так совсем не давать, что за организация получается? – покачал головой певец.

– Какая надо, такая и будет, – сказал Кондратий зло. – Короче давай…

– Запалил. У него девка пошла в работу. Ну, и он давай истерить: «Где она? Че она? Это враги мутят»…

– Я говорил, что начнет вскрываться, – быстро сказал Вивиорский.

– И че? – Кондратий уставил на него крупные стеклянные глаза. Изнутри глаз бил колючий свет. – И че? – повторил он. – Замнем. – Он сложил обе пятерни в кулаки. – Пока мы – это власть, а мясо идет в работу… Мусора под контролем. Главное, чтоб не разнюхали какие черти лишние… Че бы их валить не пришлось… – И он зловеще нутряно хохотнул.

– Был один. Я ему интервью давал.

– Вчера? – спросил Вивиорский быстро. – Он видел палево?

Певец кивнул, и шепотом сказал:

– Мелочь вроде.

– Пробьешь, откуда, кто, – устало сказал Кондратий. – И моим парням сообщи. Они возьмут под колпачок. Съедет если че. Журналист – не мужик…

– Ну, а в зале все уладили, – рассказывал Денис. – Я объяснил, кто орал, – не в себе. Особого любопытства не было. Да и кто поверит? Да и кто будет лезть-копать? У всех делов… Они у нас, слава богу, на звенья разбиты. Мясо в работу пойдет, остальные не заметят. Это мы не просекли, что у девки шуры-муры были со звеньевым. Мы новичков в работу берем, одиночек… Чтоб никто не спохватился…

– Да знаем все. – Кондратий почесал щетинистый подбородок. – Хорошая новость – это и есть?

Вивиорский ехидно крякнул.

– Хорошая – другая, – спокойно сказал певец. – Как водится. Отчетик. – Он вытащил из нагрудного кармана лист белой бумаги, сложенный вдвое, развернул и громко прочитал написанное красными печатными буквами с просветом между строчками:

– У меня всё. – Певец положил бумагу на стол. – Все прошли обследование. Все чистые. Органы свежие. Цена – максимум.

У Вивиорского были скорбно поджаты губы.

– Как? – охнул Кондратий. – Женский футбол? Она что, мандой своей играла?

– Почему? – удивился Певец.

– Так, к слову пришлось… – Кондратий расхохотался и показал ему пятерню, Певец ответно показал свою, и Кондратий хлопнул смачно. – А ты че, Витя, не смеешься?

– Кхе-кхе, – растянул тонкий рот Вивиорский.

– Соколову сегодня готовят. Остальные обработаны и переправлены. То есть все органы, как положено… Честь по чести. Китайская сторона претензий не имеет.

– Вы кого спрашивали? – Вивиорский прищурил левый глаз.

– Ван Цзинвэя, блин.

– Блин – имя?

– Дядя Витя, засунь свою иронию себе… Я, вообще-то, певец, блин. А ты чем занимаешься? Теневик от политики, блин… Дядя Кондратий, у вас покурить можно?

– Некурящие, – нахраписто заявил Кондратий. – Ты не парься. Ты че, их сам потрошишь? Это китаезы. Ты находишь объект, узнаешь результат, закрепляешь, тебе работать не надо, это все равно как пасть разевать под эту…

– Фонограмму, – ехидно заметил Вивиорский.

– Вот! – обрадовался Кондратий.

– В рот… – махнул рукой Соловей.

– Дениска, да не обижайся ты. Одно дело делаем. Все на троих. Почему Витя берет третью часть? А? Любопытно? Это не твое дело. Он мне нужен. Это наше с ним дело. Ты че, в накладе, в обиде? Да на своем этом… шоу-бизнесе никогда таких денег не понюхаешь! А? Звезда на льду! Ха-ха! Органы свежие и здоровые. Что может быть дороже? Какое золото?

– Я не спорю, Кондратий Викторович, – сказал певец.

– Ничего. На следующих выборах изберем тебя в депутаты, – хмыкнул Кондратий. – Хочешь?

– Как скажете.

– Правильный ответ. Витя у нас контактер… Этот… Ты кто, Витя?

– Медиум, – тонким голосом назвался Вивиорский.

– Так… – неопределенно согласился Кондратий. – Че, медиум, во фракции с утра? Коротко давай…