— Эй! — позвал он. — Как тебя зовут?
Девушка не ответила. Лицо ее было довольно привлекательным, несмотря на сильную бледность, многочисленные потеки грязи и всклокоченные волосы. Щукин снова окликнул ее, но она даже не шевельнулась.
Порядком нагревшаяся зажигалка начинала жечь Николаю пальцы, но он шагнул вперед, чтобы в освещенный участок комнаты попала девушка целиком, а не только лицо.
Одета девушка была в спортивный костюм, кажется, точно такой же, какой был и на неприметном человеке, но на ней он сидел мешковато, хотя и не скрывал неких довольно приятных выпуклостей изящной фигуры.
«А она ничего, — невольно подумал Щукин, — если ее отмыть да приодеть… Да накормить… С такой я бы отдохнул пару недель в Сочи… Или еще где… Только вот почему она молчит и вообще — почему так странно себя ведет? Перепугалась? Или ушла в себя — так бывает от сильных переживаний у людей с особенно чувствительной психикой, к которым я, слава богу, не принадлежу…»
— Эй! — громче проговорил Николай. — Как тебя там?.. Посмотри на меня!
Девушка вздрогнула и повернула к Николаю бледное лицо. Он всмотрелся в ее мутные, ничего не выражающие глаза и спросил снова:
— Как тебя зовут?
— Лиля, — ответила она, медленно выговаривая каждый звук.
Щукин помедлил, думая, что бы такое ему еще спросить у странной девушки. Ему казалось, что если он поговорит с ней, то причины ее необычного состояния хоть немного разъяснятся.
— Сколько тебе лет? — спросил он.
— Двадцать… лет.
— Ты откуда?
Девушка Лиля открыла было рот, видимо, чтобы ответить, но тут ее лицо перекосила судорога, и с губ ее сорвалось только хриплое нечленораздельное восклицание. Она передернула плечами, будто ее внезапно пронзил ледяной могильный холод, и рванулась, словно хотела подняться, но осталась сидеть на месте.
— Не понял… — нахмурился Щукин.
Позади него скрипнула дверь. Щукин обернулся и увидел неприметного человека, входящего в комнату. Под мышкой у него был какой-то небольшой предмет, завернутый в темную ткань.
Заметив, что Щукин стоит на пороге комнаты, где содержалась пленница, неприметный поморщился и как-то странно посмотрел на Ляжечку.
Ляжечка тотчас вскочил и, колыхая налитым пузцом, подбежал к Щукину.
— Чего она такая? — спросил Николай.
— Потом, потом, — засуетился Ляжечка, — сейчас некогда… Надо готовиться к отъезду, а то времени совсем мало осталось, время поджимает, а мои заказчики, ты понимаешь, не любят ждать, а ведь мы опаздываем, а они не терпят, когда кто-нибудь опаздывает…
Бормоча подобную чепуху, Ляжечка мягко, но настойчиво вытеснил Щукина с порога темной комнаты и запер массивную дверь.
— Потом все по порядку объясню, — пообещал Ляжечка, — а пока надо приготовиться к фотографированию…
— Какому фото?.. — удивился Николай. — Кого фотографировать-то собрался?
— Тебя, — сказал Ляжечка и кивнул на неприметного человека, который, достав откуда-то треногу, располагал на ней предмет, принесенный с собой, оказавшийся фотоаппаратом.
— Мы так не договаривались, — быстро сказал Щукин, — херня какая… С какой стати мне фотографироваться?
— На документы, — объяснил Ляжечка, — мои заказчики люди серьезные. Поедешь с новыми документами — под полным прикрытием, понял?
— Да?..
Щукин понимал, что это резонно и правильно, но все равно не мог расслабиться.
«Новые документы — это хорошо, — подумал он, — но ведь рожа моя на них будет старая, а это уже не очень хорошо. Это плохо, можно сказать… Моя рожа в этой местности уже засветилась, и кто знает — может быть, и в Питере на меня ориентировки получены… Да не может быть, а скорее всего… Надо как-то…»
— Ого! — воскликнул Николай.
— Чего ты? — посмотрел на него Ляжечка.
— Придумал, вот чего, — сказал Щукин.
— Что придумал? — спросил Ляжечка, но был прерван глухим голосом неприметного, который уже закончил все приготовления и даже включил стоящий в углу комнаты софит, тут же заливший ярким электрическим светом всю комнату.
— Приготовься, — сказал неприметный.
— Погоди, — поднял руки Николай. — Как ты меня щелкать будешь, если я не причесался даже? Мне ведь марафет навести надо…
Неприметный пожал плечами и, потушив софит, повернулся к окошку и закурил.
— Дай мне зеркало, ножницы и бритву, — скомандовал Щукин Ляжечке, — мыло, горячую воду и миску…
— Ты чего? — изумился Ляжечка. — Бриться будешь? Тоже мне — салон красоты устроил… Некогда!
— Брить, — сказал Николай, деловито осматривая остатки пегой растительности на голове Ляжечки, — я буду не себя. Я и так не слишком зарос. Вчера побрился утром.
— Тогда зачем тебе бритва? — поинтересовался Ляжечка.
— Мне еще будет нужен клей, — чувствуя прилив вдохновения и совсем не слушая Ляжечку, проговорил Щукин. — Какой угодно клей, но не канцелярский. И не обойный, конечно. Лучше всего — «Момент»…
— Зачем?! — в недоумении развел руками Ляжечка.
— Увидишь, — пообещал Щукин.
Как показалось Щукину, на все его действия неприметный человек смотрел с одобрением, чего нельзя было сказать о Ляжечке, который, ощупывая свою голову, теперь совсем голую, хныкал и жаловался на холод.
— Между прочим, не лето еще, — гнусил Ляжечка, пытаясь отобрать у Щукина зеркальце, — мне холодно будет. Сколько мне ждать, пока волосы у меня снова вырастут? И вырастут ли вообще… Их и так осталось немного — только сзади и на висках, а остальные выпали… А если я мозги простужу? Простатит… ээ… менингит то есть заработаю?
— Не простудишь, — колдуя с состриженными волосами Ляжечки, говорил Николай, — нельзя простудить того, чего нет.
— Нет?! — возмутился Ляжечка. — Да если бы не я…
Тут неприметный человек выразительно кашлянул, и Ляжечка немедленно заткнулся.
Через десять минут Николай разложил наконец на столе волосы Ляжечки и отвинтил крышечку с тюбика клея.
— Теперь, Толик, держи зеркальце передо мной, — распорядился он, — буду делать окончательный… последний и решительный штрих.
Последующие его действия заняли полчаса. Наконец Щукин отнял от своего лица перемазанные клеем ладони и, посмотрев в зеркальце, удовлетворенно кивнул.
— То, что надо, — сказал он.
Ляжечка, давно переставший хныкать и с интересом следивший за Щукиным, хмыкнул.
— Ну как? — спросил Щукин. — На кого я похож?
— Не знаю, — сказал Ляжечка, — на себя не похож — это точно.
— Да, — проговорил Николай и, прищурившись, еще раз осмотрел себя, — борода — первый класс. И усы тоже. Хотя если бы ты, Толик, голову мыл хоть иногда, я бы смотрелся более привлекательно…
— Иди ты… — обиженно произнес Ляжечка.
Щукин только усмехнулся в ответ. Он был очень доволен своей работой. Из запыленного пространства маленького карманного зеркала с треснутым стеклом на него смотрела ухмыляющаяся физиономия, очень похожая на физиономию Николай Владимировича Щукина — если бы сходству не мешала коротенькая пегая бородка и опрятные, гладко причесанные усы.
— Во, — сказал Щукин неприметному человеку, — теперь можно фотографироваться.
Тот кивнул и включил софит.
Документы были готовы через два часа. Каким образом это удалось неприметному человеку, Щукин так и не понял, но факт был налицо — в руках у Щукина был новой формации паспорт гражданина Российской Федерации на имя Юсупова Петра Валентиновича, с фотографией бородатого Щукина, с печатью, росписью и всем, что полагалось. Автомобильные права на имя Юсупова с той же фотографией… Ключи от машины, пачка денег и табельный пистолет «ПМ» — все это лежало на столе.
— А «ствол»-то зачем? — осведомился Щукин у Ляжечки (неприметный человек исчез сразу после того, как Щукин получил свои документы).
— На всякий случай, — сказал бритоголовый Ляжечка и пожал пухлыми плечами. — Это не моя идея, идея заказчиков. Сунь его себе за пазуху… Вдруг пригодится… То есть — не дай бог, чтобы пригодился.
— Точно, — сказал Щукин, присаживаясь за стол. Давно Николай не держал в руках оружия, и теперь холодный тяжелый пистолет лежал на его ладони, поблескивающий и таящий в себе угрожающую силу.
Щукин еще раз взвесил пистолет на руке.
«Восемьсот пятьдесят граммов, — вспомнил он, — как в аптеке. «Ствол» хороший, надежный… Только вот нехорошо, что это — табельное оружие. Такие «стволы» ведь на вооружении у ментов находятся. Интересно, откуда этот «ствол»? Впрочем, какая разница? Либо дернули его у постового на перекрестке каком-нибудь, либо пьяный старшина продал со склада…»
Щукин умело разобрал пистолет — оружие было в идеальном состоянии. Собрав пистолет, он отложил его в сторону. Снова взял в руки документы.
— Красиво замастрячено, — сказал он, — сразу видно профессионала.
Щукин умело разобрал пистолет — оружие было в идеальном состоянии. Собрав пистолет, он отложил его в сторону. Снова взял в руки документы.
— Красиво замастрячено, — сказал он, — сразу видно профессионала.
— А ты думал, — хвастливо, будто это он делал документы, проговорил Ляжечка, — фирма веников не вяжет.
Щукин звякнул ключами.
— А тачка мне какая полагается? — спросил он. — Имей в виду, что синяя «шестерка» твоя уже засветилась.
— Имею в виду, — кивнул Ляжечка, — тебе не «шестерка» полагается, а другая тачана. «Нива». Удобная машина. И для бездорожья, и вообще… Надежная. Да и еще тем она хороша, что ее на дорогах обычно не тормозят те, кто подбросить просит. Всем известно, если в «Ниве» два передних сиденья заняты, то, чтобы на задние пролезть, нужно передние отгибать да одного пассажира высаживать — короче, целая история. Поэтому «Нивы» и не тормозят обычно. Да и для гаишников так проще — им сразу видно, есть в багажнике что или нет. Могут и не остановить.
— Понятно, — сказал Щукин, — значит, девчонка эта… Лиля… на переднем сиденье поедет, рядом со мной?
— Ага, — проговорил Ляжечка. — Да ты не бойся, она брыкаться не будет. Она спать всю дорогу будет. Она сонливая.
— Это я успел заметить, — сказал Щукин. — Кстати, что это она такая заторможенная? Вы ее тут перепугали до смерти или накачали чем-то?
— Какая разница? — неохотно произнес Ляжечка и больше об этом не говорил.
Николай покрутил головой. Очень чесалась кожа под фальшивой бородой, сделанной из волос с головы Ляжечки, но чесаться Николай опасался, чтобы не повредить держащуюся на клее бороду. И сколько еще терпеть придется?
— Когда мне выезжать? — осведомился Щукин.
— Ночью, — сказал Ляжечка, — ближе к рассвету. Рано утром уже будешь в Питере. А контрольно-пропускной пункт лучше проезжать, когда регистрация уже закончена и невыспавшиеся менты немного того… бдительность у них ослабевает. А поедешь ты по старой трассе, там и КП ГИБДД, по-моему, нет. А если и есть, так лохи какие-нибудь стоят, без аппаратуры, без ничего. Ведь как новую трассу проложили, по старой только фермерские трактора на колдобинах трясутся… Ладно… Питерский адрес я тебе дам. Ты ведь бывал в Питере?
— Конечно, — сказал Щукин, — и много раз. Так что город знаю.
— Это хорошо, — заметил Ляжечка. — Тогда возьми бумажку и запиши адрес, где ты должен остановиться.
— Я запомню, — проговорил Щукин.
— Улица Малая Карпатская, дом семнадцать, квартира двести двадцать один, — продиктовал Ляжечка. — Это в Купчино, спальный район, там спокойно и мусоров вроде немного… Запомнил? Повтори.
Щукин повторил.
— Там тебя встретят, — внимательно выслушав Николая, проговорил Ляжечка, — там ты и остальные инструкции получишь.
— А бабки?
— А бабки после дела, — сказал Ляжечка. — Ты что, не знаешь, как обычно бывает?
Щукин знал. Он хотел было спросить и об авансе, но потом вспомнил о деньгах, которые ему удалось вытащить из Ляжечки в кафе. Да и на столе лежала изрядная пачка. Так что Щукин промолчал.
Больше говорить было вроде и не о чем. Ляжечка откровенно зевал и то и дело посматривал на часы.
— Ты бы лег, — посоветовал он Щукину, — завтра в форме должен быть. Тебе через несколько часов уже выезжать.
Щукин согласно кивнул.
— Жрать не хочешь? — спросил еще Ляжечка.
— Нет…
— А я пожру… Селедка тут есть. И выпью немного. А тебе нельзя. У тебя завтра работа. Ответственная, между прочим! А впрочем, стакан водки на ночь не помешает. Примешь? — поинтересовался Ляжечка, будто говорил о лекарстве.
— Нет.
— Как хочешь… Тогда спи.
Щукин почувствовал, что и в самом деле очень устал. Этот день выдался на редкость суматошным — пробуждение в постели рядом с мертвой женщиной, последующие сумасшедшие гонки и, наконец, эта опустевшая лодочная станция…
А завтра?
А завтра будет завтра.
«Посмотрим, — подумал Щукин, ложась на узкую лежанку, которая неприятно напоминала нары в тюремном бараке, и с головой накрываясь воняющей овчиной, — посмотрим. Судя по всему, эти люди, с которыми Толик Ляжечка завязан, и впрямь серьезные ребята. Как они мне документы замастырили, не каждый профи сможет так — быстро и качественно. «Ствол»… бабки… тачка… Ляжечка… Девчонка… А на улице, кажется, начинается дождь, который, судя по мерному и тяжелому стуку капель о поверхность свинцового озера, зарядил на всю ночь… Ладно, прорвемся».
С этими мыслями Щукин уснул.
Глава 8
Мало того, что в ту ночь заступивший на дежурство старший лейтенант ГИБДД Слонов насмерть поссорился с женой (еще к обеду выяснилось, что глупая баба, взявшись ворошить остатки полусгнившего сена в амбаре, разбила зубцами вил заначенную Слоновым бутылку водки, а остаток дня, предназначенный для сборов, ушел на ругань, зуботычины и взаимные упреки), мало того, что у старшего лейтенанта ГИБДД Слонова дико болела голова после трехдневного пьянства с бывшим одноклассником Цоем, который сейчас работал заведующим сельским магазином (Цой зашел за спичками третьего дня и занес, кстати, литр самогона, который был должен Слонову еще с прошлого Рождества), мало того, что старший лейтенант Слонов, явившись в наидурнейшем расположении духа на свой КП, обнаружил, что вследствие паскудства вируса, запущенного любителем компьютерных игрушек сержантом Васнецовым в старенький служебный «пень», полетели все программы и стала невозможной не только связь с центром, но и собственно доступ к компьютеру, так еще и оказалось, что напарник Слонова — этот самый слабоумный сопляк Васнецов — дрыхнет на двух составленных вместе стульях в помещении КП, а пять пустых бутылок из-под портвейна «Анапа» и куча фантиков от карамельных конфет «Заря» явно свидетельствуют о том, что раньше, чем через часа четыре, Васнецов не проснется. А это значило одно: пыхтеть старшему лейтенанту Слонову горьким дымом «Примы» под проливным дождем всю ночь, в одиночку осматривать редкие машины, проезжающие этой трассой, и некому будет его сменить — ведь коллектив КП, отделенного от столичного Питера двумястами километрами, состоит только из двух человек, включая и урода Васнецова, а смена будет лишь в восемь утра.
— И зачем мы вообще здесь нужны? — спрашивал у серой стены проливного дождя Слонов. — Старая трасса, разбитая дорога. По этой трассе все равно никто не ездит, кроме трактористов-фермеров… А эти олени в такую погоду, да еще в ночь не поедут… Как меня сюда перевели из-за пьянки, так жена начала поедом есть… Не мог на новой трассе удержаться, где нормальные тачки ездят и бабки нормальные можно срубить… А здесь? Фермеры на тракторах? С-сука, три часа уже стою, а ни одной тачки не проехало… Рассвет, впрочем, скоро… А что толку — до восьми часов все равно еще далеко… Тьфу!
Злобно сплюнув в темноту, Слонов надвинул на лицо капюшон форменного плаща и, сунув в рот сигарету, чиркнул зажигалкой. Тяжелый табачный дым колыхнул мутное с похмелья сознание Слонова, и старшему лейтенанту стало нехорошо.
— Пива бы, — громко сказал он, потому что его разговор никому не мог быть слышен, — или стопарик… Или разбудить алкаша Васнецова — пусть сгоняет к фермерам, возьмет у них в долг пол-литра самогона…
Старлей принялся вызывать по рации Васнецова, но по понятным причинам никакого результата не добился. Тогда Слонов, сплюнув недокуренную сигарету, решил было вернуться в помещение КП, чтобы в десятый раз за ночь попробовать пробудить от пьяного сна Васнецова, как вдруг заметил свет автомобильных фар всего в нескольких десятков метров от себя.
«Не трактор, — тут же определил Слонов, — легковушка… Ну, гады! Пусть тачана будет, как с выставки, а водитель — председатель Общества трезвости, все равно не меньше стольника сдеру! Найду к чему придраться, все-таки у меня двадцать лет рабочего стажа!»
И старший лейтенант ГИБДД Слонов, шагнув к проезжей части и вступив в оранжево-желтую полусферу электрического света прожектора, махнул полосатым жезлом.
— Е-е-есть… — выдохнул он, заметив, что машина — серая «Нива», снизив скорость, свернула к обочине.
* * *Щукин проснулся за секунду до того, как Ляжечка подошел к лежаку, чтобы разбудить его.
Неизвестно, что снилось Николаю, скорее всего, какая-нибудь удушающая гадость, потому что, открыв глаза и увидев Ляжечку, подкрадывающегося к нему в предрассветных сумерках, Щукин мгновенно схватил его одной рукой за горло, а второй за правую руку, в которой поблескивало нечто похожее на огромный разбойничий нож.
Ляжечка захрипел и упал на колени. Щукин, проснувшись окончательно, выпустил несчастного Толика из своих объятий, поскольку сразу после пробуждения убедился, что со стороны Ляжечки никакой беды ему не грозит: Ляжечка пьян как сапожник, что подтверждала стоявшая на столе пустая бутылка из-под водки и ужасающий спиртовой запах из Ляжечкиной пасти, а в руках у Толика вовсе не нож, а громадных размеров маринованная селедка, отливающая в лунном свете серебром, но мерзко воняющая при этом.