— Скажите, пожалуйста, — это вѣдь только вопросъ, который, можетъ быть, покажется вамъ очень смѣшнымъ, — но все-таки скажите, не можете ли вы за извѣстную сумму выдать себя за отца одного ребенка, чужого ребенка? Это мнѣ такъ, случайно пришло въ голову.
Минутта посмотрѣлъ на него вытаращенными глазами, но молчалъ.
— За маленькую сумму, въ пятьдесятъ кронъ, или, скажемъ, даже до двухсотъ кронъ?
Минутта покачалъ годовой и долго молчалъ.
— Нѣтъ, — отвѣчалъ онъ, наконецъ.
— Въ самомъ дѣлѣ, не хотите? Я вамъ деньги заплачу полностью.
— Это не поможетъ. Я не могу этого сдѣлать. Я не могу въ этомъ случаѣ служить вамъ.
— Почему же именно не можете?
— Будетъ! Не говорите больше ничего и не просите меня. Вѣдь я тоже человѣкъ.
— Да, разумѣется, вы человѣкъ! Очень можетъ быть, что это было слишкомъ грубо съ моей стороны! Съ какой стати вамъ оказывать человѣку подобную услугу? Но мнѣ бы хотѣлось предложить вамъ еще одинъ вопросъ! Не хотите ли… не можете ли вы пройти по всему городу съ газетой или такой бумажной трубой, укрѣпленной на спинѣ? Начать отсюда, изъ гостиницы, и пройти черезъ базарную площадь на пристань. Ну, что? Можете вы это сдѣлать? За пять кронъ?
Минутта со стыдомъ опустилъ голову и машинально повторилъ: пять кронъ. Больше онъ ничего не сказалъ.
— Ну, да, или десять кронъ, если хотите; скажемъ, десять кронъ. Такъ, за десять вы согласны?
Минутта поднялъ волосы со лба.
— Я не понимаю, почему это всѣ, кто пріѣзжаетъ сюда, ужъ по виду узнаютъ, что я передъ всякимъ готовъ дурака валять, — сказалъ онъ.
— Какъ видите, я могу вамъ тотчасъ же выплатить деньги, продолжалъ Нагель, — это зависитъ всецѣло отъ васъ.
Минутта устремилъ взглядъ на ассигнаціи, уставился на деньги словно потерянный, какъ настоящій лакомка, и воскликнулъ:
— Да, я…
— Извините! — быстро заговорилъ Нагель, — извините, что я перебиваю васъ, — снова сказалъ онъ, что бы помѣшать рѣчи своего собесѣдника. — Какъ ваше имя? Я не знаю, какъ васъ звать, хотя вы, кажется, только-что мнѣ сказали.
— Мое имя — Грогардъ.
— Такъ? Грогардъ? Такъ вы родственникъ приходскому священнику?
— Да, это тоже вѣрно.
— Такъ о чемъ же мы говорили? Итакъ — Грогардъ? Ну, такъ вы, разумѣется, не желаете пріобрѣсти десять кронъ такимъ способомъ? А?
— Нѣтъ, — неувѣренно прошепталъ Минутта.
— Ну, теперь я вотъ что вамъ скажу, — сказалъ Нагель и заговорилъ тутъ очень медленно.
— Я съ удовольствіемъ дамъ вамъ эти десять кромѣ, потому что вы не хотите дѣлать то, что я вамъ предлагаю. А если вы доставите мнѣ удовольствіе, принявъ эти деньги, я еще дамъ вамъ десять кронъ. Не удивляйтесь, это маленькая услуга меня нисколько не стѣсняетъ; у меня теперь много, очень много денегъ; такой пустякъ мнѣ ничего не стоитъ. — Доставши деньги, Нагель продолжалъ:- Вы доставляете мнѣ только удовольствіе, пожалуйста!
Но Минутта сидѣлъ теперь, словно нѣмой, счастье кружило ему голову и онъ боролся со слезами… Съ полминуты онъ мигалъ и глоталъ слезы; тогда Нагель сказалъ:
— Вамъ, вѣроятно, лѣтъ сорокъ или около того?
— Сорокъ три, мнѣ уже минуло сорокъ три.
— Такъ. Спрячьте теперь деньги въ карманъ и… На здоровье! Послушайте-ка: какъ звать судью, съ которымъ мы поговорили въ кафе?
— Этого я не знаю, мы называемъ его судьей; онъ судья въ Гардесфогтей.
— Ну, да это, впрочемъ совершенно все равно. Скажите, пожалуйста…
— Извините! — Минутта уже не могъ бороться съ собою, онъ внѣ себя, ему хочется объясниться, но онъ лепеталъ какъ дитя. — Простите! Извините меня! — говоритъ онъ. И долгое время онъ ничего не можетъ произнести, кромѣ этого.
— Я хотѣлъ поблагодарить васъ, по настоящему поблагодарить отъ настоящаго… — Пауза.
— Ну да, хорошо, мы уже покончили съ этимъ, — рѣшаетъ Нагель.
— Нѣтъ, подождите немножко! — воскликнулъ Минутта. — Извините, до мы еще не покончили. Вы подумали, что я не хочу этого сдѣлать, что тутъ моя злая воля и что мнѣ одно удовольствіе — танцовать на заднихъ лапкахъ; но вотъ вѣрно говорю, какъ Богъ святъ… Такъ развѣ мы съ этимъ покончили? Можемъ ли мы сказать, что мы покончили, когда вы, быть можетъ, подумали, что я только изъ-за цѣны, что я за пять кронъ не хотѣлъ этого продѣлать? Я надѣюсь, вы не подумали, что я только затѣмъ не согласился, чтобы выманить больше. Вотъ и все, мнѣ нечего больше сказать!
— Ну, да, да, конечно! Не будемъ больше говорить объ этомъ. Человѣкъ съ вашимъ именемъ и воспитаніемъ не долженъ дѣлать такихъ дурацкихъ выходокъ. Правда?.. А вотъ, что мнѣ пришло въ голову: вы, навѣрно, знаете всевозможныя происшествія, которыя случаются здѣсь въ городѣ? Дѣло въ томъ, что я намѣреваюсь непремѣнно остаться здѣсь на довольно долгое время, задержусь я здѣсь, вѣрнѣй коего, нѣсколько лѣтнихъ мѣсяцевъ. Что вы скажете? Вѣдь вы здѣшній житель?
— Да, я здѣсь родился, отецъ мой былъ здѣсь пасторомъ, а я живу здѣсь тринадцать лѣтъ, съ тѣхъ поръ, какъ расшибся.
— Вы разносите уголья? Мнѣ помнится, вы говорили, что принесли уголь въ гостиницу?
— Да, я разношу уголь по домамъ. Это меня не стѣсняетъ, если вы только ради этого спрашиваете. Это — старая привычка и мнѣ это ничего, если только я осторожно поднимаюсь на лѣстницы. Прошлой зимой я, впрочемъ, упалъ разъ, да такъ разбился, что долго ходилъ съ костылемъ.
— Въ самомъ дѣлѣ? Какъ же это случилось?
— Это было на крыльцѣ банка. Ступеньки немножко обледенѣли. Я поднимался на крыльцо съ довольно-таки тяжелымъ кулемъ. Я уже дошелъ почти до середины, вижу консулъ Андресенъ спускается сверху. Я хочу повернуться, чтобы снова сойти внизъ и дать ему дорогу. Не то, чтобы онъ этого потребовалъ, но вѣдь это само собою разумѣется, и я ужъ во всякомъ случаѣ самъ бы такъ сдѣлалъ. Но въ эту самую минуту я, по несчастью, поскользнулся на ступенькахъ и упалъ. Я упалъ на правое плечо. Это смѣшно слушать, но я правда упалъ на правое плечо, а потомъ раза два перевернулся. «Какъ вы себя чувствуете? — спросилъ меня консулъ. — Вы не кричите, вамъ, значитъ, не больно?» — Нѣтъ, — отвѣчаю я, — дѣло еще счастливо обошлось. — Но не прошло и пяти минутъ, какъ я уже два раза кряду упалъ въ обморокъ; кромѣ того, у меня вспухъ животъ, потому что отозвалась моя старая боль. Консулъ однако широко, сверхъ всякой мѣры наградилъ меня, потому что вѣдь не его же это была вина.
— А вы ничего больше не повредили себѣ? Голову вы не ушибли?
— Ну, да, есть немножко. Я теперь кашляю кровью.
— А консулъ помогалъ вамъ во время болѣзни?
— Да, въ самыхъ широкихъ размѣрахъ. Онъ присылалъ мнѣ то того, то другого, онъ ни единаго дня не забывалъ обо мнѣ. А ужъ лучше всего было то, что въ тотъ день, когда я поправился и пришелъ поблагодарить его, онъ поднялъ флагъ. Онъ отдалъ приказаніе непремѣнно поднятъ флагъ, именно въ мою честь, хотя это былъ день рожденія фрейлейнъ Фредерики.
— Кто это фрейлейнъ Фредерика?
— Его дочка.
— Такъ. Это было мило съ его стороны. Ахъ, да! не знаете ли: почему это на-дняхъ здѣсь были выставлены флаги?
— На-дняхъ? Постойте, дайте мнѣ вспомнить… Это было такъ съ недѣлю назадъ? Ну, да, это было въ честь помолвки фрейлейнъ Килландъ, помолвки Дагни Килландъ. Да, да, онѣ всѣ становятся невѣстами одна за другой, а потомъ выходятъ замужъ и уѣзжаютъ. Я теперь имѣю знакомыхъ и пріятельницъ, такъ сказать, по всей странѣ и изъ нихъ нѣтъ ни одной, которой мнѣ не хотѣлось бы повидать снова. Видѣлъ я, какъ онѣ вмѣстѣ играли дѣтьми, и въ школу ходили, и конфирмовались и выросли вмѣстѣ. Теперь Дагни двадцать три года. Вѣдь она всеобщая любимица въ городѣ. Да и хороша же она. Она обручена съ лейтенантомъ Гансеномъ, который мнѣ въ свое время подарилъ вотъ эту фуражку. Онъ тоже здѣшній.
— У этой фрейлейнъ Килландъ свѣтлые волосы?
— Да, у нея свѣтлые волосы. Она совершенно необыкновенно красива и всѣ были въ нее влюблены.
— Я видѣлъ ее у церковнаго двора. Вѣдь она гуляетъ съ краснымъ зонтикомъ?
— Именно. Насколько я знаю, нѣтъ ни одной, у которой былъ бы красный зонтикъ, кромѣ нея. Вѣрно ее-то вы и видѣли, если только у нея была толстая бѣлокурая коса. Она совсѣмъ особенная. Но вы, можетъ быть, еще не разговаривали съ нею?
— Отчего же? можетъ быть и разговаривалъ. — И Нагель задумчиво прибавилъ какъ бы про себя:- Нѣтъ! такъ это была фрейлейнъ Килландъ!
— Да, но вы поговорили мелькомъ? У васъ вѣрно, еще не было длиннаго разговора съ нею? Этого вамъ предстоитъ еще добиться. Она очень громко смѣется, когда видитъ что-нибудь смѣшное, а иногда смѣется изъ-за пустяковъ. Когда вы съ ней будете разговаривать, вы увидите, какъ она внимательно будетъ слушать, что вы говорите, выслушаетъ васъ до конца и ужъ тогда отвѣтитъ именно на ваши слова; а когда отвѣчаетъ, она краснѣетъ; я это часто замѣчалъ, когда она съ кѣмъ-нибудь разговариваетъ. Со мной-то она, конечно, иначе: со мной она болтаетъ себѣ, какъ только встрѣтится; со мной она безъ церемоній. Я, напримѣръ, встрѣчаю ее на пути, пойду къ ней, она сейчасъ остановится, какъ бы ей ни было къ спѣху, и подаетъ мнѣ руку. Если не вѣрите, посмотрите когда-нибудь.
— Отчего же? Я, конечно, вѣрю. Такъ у васъ славная пріятельница въ лицѣ фрейлейнъ Килландъ?
— Ну, разумѣется, только въ томъ смыслѣ, что она всегда ко мнѣ привѣтлива; въ другихъ отношеніяхъ этого и быть бы не могло, это ясно. Я прихожу иногда на церковный дворъ, когда меня позовутъ и, насколько могу судить, я не бываю тамъ лишнимъ, когда прихожу туда и незваннымъ. Фрейлейнъ Дагни давала мнѣ даже книги, когда я былъ боленъ, она даже сама принесла ихъ мнѣ подъ мышкой, когда я былъ боленъ.
— Какія бы это могли бытъ книги?
— Вы хотите сказать, какія же это могли быть книги, которыя я могъ читать и понимать?
— Нѣтъ, на этотъ разъ вы меня не поняли; вашъ вопросъ остроуменъ, но вы не поняли. Вы интересный человѣкъ! Я хотѣлъ сказать: какія бы это могли быть книги, которыя держитъ у себя и читаетъ эта юная особа? Вотъ что мнѣ было бы пріятно узнать.
— Я помню, она разъ принесла мнѣ «Bauernetudenten» Гарборга, и еще двѣ какія-то книги, одна изъ нихъ была, кажется, «Рудинъ» Тургенева: Въ другихъ обстоятельствахъ читала она мнѣ вслухъ изъ «Unvensöhnlich» Гарборга.
— А это были ея собственныя книги?
— Это были книги ея отца. Имя ея отца стояло на переплетахъ.
— Такъ… Нѣтъ, теперь вы должны выпить? Хотите выпить за чье-нибудь здоровье? Напримѣръ, за здоровье семейства Килландъ? Это, должно быть, славная семья?
Когда они вышли, Нагель сказалъ: — Кстати! когда вы пришли тотъ разъ къ консулу Андресену, чтобы поблагодаритъ его, какъ вы разсказывали?..
— Я приходилъ поблагодарить его за помощь.
— Разумѣется… Но флаги вѣдь были уже подняты прежде, чѣмъ вы пришли!
— Да, онъ въ мою честь велѣлъ поднять ихъ, онъ самъ мнѣ это сказалъ.
Пауза.
— Отчего же нѣтъ. Только не были ли флаги подняты въ честь рожденія фрейлейнъ Фредерики?
— Ну, это ужъ само собой разумѣется, это такъ; стыдно было бы не поднять флаговъ въ день рожденія фрейлейнъ Фредерики.
— Конечно, вы совершенно правы… Но, чтобы начатъ рѣчь о другомъ: въ какомъ возрастѣ вашъ дядя?
— Ему, должно быть, подъ семьдесятъ. Нѣтъ, это, пожалуй слишкомъ, но ужъ во всякомъ случаѣ за шестьдесятъ. Онъ очень старъ, но очень бодръ для своихъ лѣтъ. Въ случаѣ нужды онъ еще можетъ читать безъ очковъ.
— Какъ его зовутъ?
— Тоже Грогардъ. Мы оба зовемся этимъ именемъ.
— У него собственный домъ или нанимаетъ?
— Онъ нанимаетъ комнату, въ которой мы живемъ, а угольный сарай его собственный. Намъ нетрудно выплачивать за квартиру, если только вы ради этого спрашиваете. Мы платимъ углемъ, а кромѣ того, я выплачиваю подчасъ какой-нибудь работишкой.
— Вашъ дядя не разноситъ уголья?
— Нѣтъ, это ужъ мое дѣло. Онъ справляется съ другими дѣлами, онъ все ведетъ, а я разнашиваю. Съ этимъ ужъ лучше мнѣ имѣть дѣло, потому что я сильнѣе его.
— Разумѣется. У васъ, вѣрно, есть какая-нибудь женщина для стряпни?
Пауза.
— Извините, — отвѣчалъ Минутта, — не сердитесь, я уйду, пожалуй, если вамъ угодно. Это все въ вашей волѣ. Вы, можетъ быть, задерживаете меня, чтобы мнѣ доставить удовольствіе, хотя вамъ самому какая же радость слушать мою болтовню? Можетъ быть, однако же вы разговариваете со мною съ какой-нибудь другой цѣлью, которой я не понимаю, тогда хорошо. Но если я уйду, мнѣ никто ничего худого не сдѣлаетъ, вы этого не думайте, я не встрѣчу никого, кто хотѣлъ бы меня обидѣть. Судья меня, навѣрно, не подстерегаетъ за дверью, чтобы отомстить мнѣ, если вы только этого боитесь. А если даже онъ тамъ и стоитъ, онъ мнѣ ничего не сдѣлаетъ, я увѣренъ.
— Поступайте такъ, какъ вамъ самому хочется. Мнѣ вы доставите только удовольствіе, если останетесь. Но вы не должны чувствовать себя обязаннымъ вести со мною разговоръ только изъ-за того, что я подарилъ вамъ пару кронъ на табакъ. Поступайте только такъ, какъ вамъ хочется.
— Я останусь, останусь! — воскликнулъ Минутта. — И да благословитъ васъ Господь. Я счастливъ тѣмъ, что вы находите нѣкоторое удовольствіе говорить со мной, хотя самъ-то я, сидя здѣсь съ вами, грѣшнымъ дѣломъ, стыжусь самого себя. Вѣдь я бы могъ притти къ вамъ въ болѣе приличномъ видѣ, если бы только у меня было время приготовиться заранѣе. Вѣдь я теперь въ старомъ дядиномъ сюртукѣ, который, правду сказать, совсѣмъ не держится, такъ что къ нему и прикоснуться нельзя. Вотъ посмотрите: а тутъ еще судья прорвалъ длинную прорѣху, вы, надѣюсь, не взыщете… Ну, нѣтъ, собственно для стряпни у насъ нѣтъ женщины. Мы и варимъ, и моемъ для себя сами, да это и не особенно трудно: мы устраиваемся зато по возможности проще. Когда мы, напримѣръ, утромъ сваримъ себѣ кофе, мы вечеромъ допиваемъ остатки, не разогрѣвая, такъ же и насчетъ ужина: мы и тутъ, такъ сказать, варимъ одинъ разъ на нѣсколько дней. Да и чего еще намъ требовать въ нашемъ положеніи? А кромѣ того, еще стирка выпадаетъ на мою долю. Когда нѣтъ другой работы, то и это все-таки времяпрепровожденіе.
Въ это время внизу раздался звонокъ и жильцы стали спускаться внизъ къ ужину.
— Это звонятъ къ столу? — сказалъ Минутта.
— Да, — отвѣчалъ Нагель, не вставая и не подавая ни малѣйшаго признака нетерпѣнія: наоборотъ, поправившись на стулѣ, онъ спросилъ:- Вы, можетъ быть, знали также Карльсена, котораго недавно нашли мертвымъ въ лѣсу? Вѣдь это былъ несчастный случай?
— Да, ужъ именно несчастный случай. Зналъ ли я его! Чудный человѣкъ и благороднѣйшая натура! Знаете, что онъ однажды сказалъ мнѣ? Разъ воскреснымъ утромъ меня рано позвали къ нему; этому, должно быть, ужъ годъ прошелъ; это было въ маѣ прошлаго года. Онъ попросилъ меня доставить письмо. — «Да, сказалъ я, съ удовольствіемъ, только на мнѣ сейчасъ башмаки худые, я не могу показываться людямъ въ такихъ башмакахъ. Если желаете, я пойду домой и надѣну другіе». — «Нѣтъ, не нужно, отвѣчалъ онъ, я думаю, это ничего, только бы вы не промочили ноги». — Онъ, видите ли, боялся, чтобы я не промочилъ ноги! Ну, тутъ онъ тихонько сунулъ мнѣ въ руку одну крону и вручилъ письмо. Когда я былъ уже на порогѣ, онъ быстро открылъ дверь и нагналъ меня; все его лицо такъ и сіяло, а я стоялъ и смотрѣлъ на него; въ глазахъ его стояли слезы. Тутъ онъ обнялъ меня, да прижался ко мнѣ крѣпко и сказалъ: «Теперь отнесите письмо, мой старый другъ, я васъ не забуду. Когда я буду пасторомъ и получу приходъ, вы должны поселиться у меня и всегда жить у меня. Да, да! А теперь идите! Дай Богъ вамъ счастья!» — Жалко, что онъ ужъ никогда не получитъ должности; а ужъ если бы онъ былъ живъ, онъ сдержалъ бы свое слово, это ужъ навѣрное!
— Такъ вы отнесли письмо?
— Да.
— А фрейлейнъ Килландъ рада была, когда его получила?
— Почему вы знаете, что это письмо было- къ фрейлейнъ Килландъ?
— Почему я знаю? Да вы сейчасъ сами сказали.
— Я сказалъ? Это неправда.
— Хе-хе. неправда? Вы думаете, что я что-нибудь вру вамъ?
— Нѣтъ, простите, очень можетъ быть, что вы правы; но я во всякомъ случаѣ не долженъ говорить этого. Это происходитъ отъ разсѣянности. Я въ самомъ дѣлѣ сказалъ вамъ?
— Почему же нѣтъ? Развѣ онъ не велѣлъ вамъ говорить?
— Нѣтъ, онъ не запрещалъ.
— Стало-быть, она?
— Да.
— Хорошо. Я это сохраню втайнѣ. Но скажите: понимаете ли вы, отчего онъ именно теперь умеръ?
— Нѣтъ. Когда-нибудь должно же было случиться это несчастье.
— Несчастье? Ахъ, да, правда. Такъ онъ упалъ и проткнулъ себѣ жилы на-смерть?
— Да, вѣрно онъ такъ погрузился въ свои мысли, что споткнулся и при паденіи порѣзалъ себѣ артеріи.
— Вы не знаете когда его хоронятъ?
— Знаю: завтра днемъ.
Послѣ этого ничего не было больше сказано о Карльсенѣ. Нѣкоторое время оба молчали. Сара заглянула въ дверь и доложила, что кушанье подано. Тотчасъ послѣ этого Нагель сказалъ:
— Ну, такъ фрейлейнъ Килландъ теперь просватана. Каковъ ея женихъ?
— Это — лейтенантъ Гансенъ, храбрый, прекрасный человѣкъ. Съ нимъ она ни въ чемъ не будетъ нуждаться.
— Онъ богатъ?
— Его отецъ богатъ.
— Онъ — купецъ?
— Нѣтъ, онъ пароходовладѣлецъ. Онъ живетъ дома за два отсюда; домикъ у него, правда, небольшой, да ему и не нужно другого: когда сынъ уѣдетъ, старики останутся одни. У нихъ есть еще дочь, да та замужемъ въ Англіи.
— Какое же, вы думаете, состояніе у Гансена?
— Ну, у него, можетъ быть, цѣлый милліонъ. Хотя этого никто не знаетъ.
Пауза.
— Да, — сказалъ наконецъ Нагель, — на свѣтѣ все несправедливо подѣлено! Что, Грогардъ, если бы у васъ была хоть малая доля его денегъ?
— Нѣтъ, Боже сохрани, зачѣмъ мнѣ? Нѣтъ, мы должны довольствоваться тѣмъ, что у насъ есть. Можетъ быть, они вовсе ужъ не такъ счастливы, тѣ, у кого такъ много…
— Нѣтъ, говорятъ… Однако, вотъ что сейчасъ пришло мнѣ въ голову: у васъ вѣдь не очень много времени для другой работы, разъ вы всюду растаскиваете уголь, не правда ли? Ну, разумѣется, я такъ и думалъ. Но я замѣтилъ, что вы спросили хозяина, нѣтъ ли еще какой-нибудь работы сегодня, помните?