…Стоя на балконе, Иван, разинув рот, наблюдал, как в их двор медленно, вальяжно, с императорским величием вползал шикарнейший «Мерседес». Но главное! — на крыше этого красавца-автомобиля возлежал притороченный ремнями огромный, почти как этот самый «мерс», двуспальный матрас. Дыховичный кубарем скатился по лестнице, вылетел на улицу и после шуточных приветствий и объятий, беглого осмотра чуда западного автопрома принялся помогать другу затаскивать сопротивляющийся чудо-матрас в подъезд. «Было очень смешно, — едва отдышавшись после такелажных работ, рассказывал жене Иван. — Все тетечки, которые на скамеечках сидели, лифтерши и дворничихи, с ненавистью контролировали процесс и все не могли поверить, что это на самом деле Володя, а рядом с ним сама Марина Влади! И что они будут жить в этом доме!»
С грехом пополам гигантский матрас все-таки оказался в квартире, его определили на полу у окна в одной из комнат, и новые постояльцы оккупировали «лежбище» почти на полгода. Кстати, на пограничных пунктах матрас-мутант вызывал немало вопросов. Марине приходилось, мило улыбаясь, объяснять таможенникам, что она, мол, недавно вышла замуж, а это произведение искусства — ее приданое…
В «коммуне» все прекрасно уживались. «Марина, — рассказывал Дыховичный, — вообще очень контактный человек… И наоборот, неконтактный, если человек ей несимпатичен. Она никогда не подыгрывала. В ней есть русская душа — она может легко забыть что-то или бешено полюбить вдруг, неожиданно…»
Квартира дышала абсолютной атмосферой богемности. «К нам приходили гости — их, наши, — они были вместе общие друзья, — говорил молодой хозяин. — И это было очарованием… Бывают периоды в жизни, когда вы хотите видеть все время любимых вам людей у себя в доме, а тогда же единственная форма общения не ресторан был, а дом, и никакая это была не кухня, а комната, в которой мы сидели, в которой мы спорили, говорили. И Марина, по-моему, была счастлива. Мы жили в разных комнатах, никому не мешали. Была одна ванная, но это проблема не глобальная. Если люди любят друг друга, радуются тому, что они утром садятся вместе пить чай или кофе, что может быть приятнее?..»
Благодаря Марине в их взаимоотношениях не чувствовалось никакой дистанции: «Она была прелестным человеком в жизни, к русскости ее были еще прибавлены французский такт и деликатность. Она в доме вела себя свободно, мы хохотали целые дни… Марина была очень эротичный, очень волнующий человек, но была всем нам глубоко симпатична. Она была остроумна, жива, кокетлива во всех своих проявлениях. Она совершенно свободно разгуливала в халатике каком-то на голое тело… Она легко раздевалась, одевалась, но в ней никогда не было вульгарности. Это был человек, который во всем был прелестен. Весь ее облик, нравы и манеры как бы говорили: „Мне так удобно, а вы — как хотите…“»
При этом Оле и Ивану Дыховишням (таково было домашнее прозвище молодых) особо потешной и трогательной казалась упорно-молчаливая привычка Марины к защите своих суверенных прав и интересов: «Она пила виски. А так как мы виски не пили (ну я — почти, Володя — вообще), то гостям, которые приходили, им было все равно: „А чего у вас есть? Виски? Ладно, так и быть — налейте“. И все приходящие пили ее виски… Хотя она была человек широкий, добрый, веселый, но, когда дело касалось того, что сейчас будут пить ее виски, просто так, вместо того, чтобы налить водки, она чуть не плакала. И совсем не от того, что виски — дорогой напиток, а просто потому, чтобы его купить, надо было куда-то ехать, с кем-то договариваться. И вот, когда раздавался звонок в дверь, Марина брала эту бутылку и говорила: „Ваня, спрячь. Им все равно что пить! Так давай купим им водки или вина какого-нибудь! Ну что они пьют это виски, они в нем ничего не понимают!“ Вот это был очень смешной момент, потому что Марина свой стакан убирала куда-то за спину…»
Пребывание на квартире Дыховичных шальных, опасно-непредсказуемых «квартирантов» чрезвычайно смущало соседей. Тестю даже пришлось однажды намекнуть Ивану, что, дескать, в высокие инстанции поступают сигналы трудящихся, будто в доме поселился некий подозрительный человек с какой-то проституткой, похоже, иностранкой, они разъезжают на машине с непонятными зарубежными номерами, а самое главное — не здороваются с соседями, которые сидят у подъезда! Когда на следующее утро Высоцкий вышел на улицу, то направился к «заявительницам», поклонился им в пояс, рухнул на колени и гаркнул во все свое луженое горло: «Здравствуйте, тетки!» Тетки, само собой, онемели.
А на Малой Грузинской, в жилищном кооперативе «Художник-график», между прочим, уже близились к завершению отделочные работы. «Устройством дома занималась Марина, — не отрицала Нина Максимовна Высоцкая. — Она все измеряла, планировала, покупала мебель… Только простые книжные полки в кабинете спроектировал Володя, они ему нравились: „Главное, что они не прогибаются!“ Еще до въезда сюда они переделали буквально все: заново белили стены, меняли кафель, перестраивали ванную — все сделали по своему вкусу. Потом Марина пригласила меня: „Приезжайте, я уже кое-что сделала!..“»
На восьмом этаже на Малой Грузинской, 28 на глазах сооружался придуманный Высоцким «дом хрустальный на горе для нее…». Но ее руками.
Аллу Демидову, забежавшую по делам театральным и, естественно, из любопытства одним глазком взглянуть на новую квартиру Высоцкого, в дверях встретила Марина Влади с дрелью в руках. Едва придя в себя от изумления, Алла Сергеевна максимально тактично поинтересовалась:
— Марин, а что вы делаете?
— Привинчиваю в ванной шурупы.
— А Володя?
— А Володя, как настоящий русский мужик, лежит на диване с книжкой…
Марина хотела обставить квартиру старинной мебелью. Какие-то вещи ей удалось приобрести в комиссионных магазинах. А потом Елочка Абдулова подсказала, что наследники знаменитого театрального режиссера Александра Таирова спешно распродают его мебель и прочую домашнюю утварь.
«Поехали, посмотрели, она нам очень понравилась, — рсссказывала Марина. — Старинная, красивая, но не какая-то особенно ценная, просто эта мебель имела душу, не то что современная чепуха… Нам была она дорога еще и тем, что принадлежала людям театра. Там было много всего…» Они выбрали большой письменный стол с многочисленными ящичками, кресло темного дерева, секретер «очень дамского вида», застекленную горку, стулья… Для продажи в огромном платяном шкафу были развешаны дорогие старомодные платья — Марине приглянулись два, расшитые жемчужинами и темными агатовыми бусинками.
Грузчики выносили мебель, а в это время в театральном дворе жгли письма, фотографии, открытки — письма Анри Барбюса, фото Алисы Коонен в роли Федры… Глядя на это бесчинство, Высоцкий лишь развел руками: «Целая жизнь — а не осталось ничего, кроме нескольких вещиц…»
Родственники Таирова так спешили, так торопились все продать, что даже оставили в ящиках письменного стола открытки, рисунки, записи великого Таирова. Марина нашла их, когда подыскивали место этому столу уже в своем доме. Как положено, сразу после завершения «мебельной экспедиции» по Москве поползли слухи, что Высоцкий с Влади скупают по дешевке музейный антиквариат и окольными путями, контрабандой переправляют в Париж…
Актриса Нина Ургант, у которой были свои счеты к Марине, упорно обвиняла Влади в холодной расчетливости: «ей хотелось сделать Высоцкого ручным, домашним. Помню, как она самолетом везла из Франции ручки, задвижки, крючки, гвозди для их новой квартиры. Хотела свить с ним гнездышко. А он же принадлежал всем, не подчинялся никому…»
Но друзья и знакомые, не зараженные вирусом зависти и ревности, искренне радовались и восхищались оригинальными, диковинными в ту пору подушками, которые умели легко принимать форму тела, с удовольствием вкушали невиданные напитки и яства, приобретенные за франки… В этом доме во всем чувствовалась рука Франсуазы (так изысканно именовал Марину Василий Аксенов), «стиль Левого берега Сены».
Квартира на Малой Грузинской была первым и последним своим жилищем Владимира Высоцкого, которым он гордился, любил и ненавидел, а в минуты отчаянного одиночества проклинал:
«Дом хрустальный» был разным — то «на семи ветрах», то неприступной крепостью. Когда приезжала Марина, вспоминал сосед по этажу писатель Теодор Гладков, она сразу отсекала компании, особенно пьющих товарищей. Сажала Володю на аппарат по очистке крови. Ходила на рынок, готовила. Носила оптические очки и, бывало, выглядела серенькой мышкой. Другой сосед, художник и литератор Гриша Брускин, с немалым изумлением и даже умилением наблюдал, как, «позвякивая пустыми бутылками в плетеной корзине, спешила в приемный пункт стеклотары красивая Марина Влади…».
Соседи по кооперативу подобрались солидные, маститые, именитые. Кинорежиссер Никита Михалков, его брат Андрон Кончаловский, семейство Александра Митты, фотограф Валерий Нисанов, актриса Елена Коренева, художники Виктор Чижиков, Валерий Баранов, профессор Евгений Мазо, дочь легендарного киноактера Петра Алейникова… Но нравы были самые обычные, коммунальные.
«Дело было под Новый год, — рассказывал как-то Чижиков (будущий автор знаменитого олимпийского Мишки). — Собралась… компания. Звонят Высоцкому:
— Володя! Мы собрали 500 рублей. Приди, спой нам!
Высоцкий говорит:
— Ребята, я по домам не пою. Извините.
Через некоторое время снова звонок:
— Володя, мы уже 1000 рублей собрали. Приди, спой!
— Ребята, не звоните мне больше.
Должна была приехать Марина. Володя готовился к встрече с ней и к встрече Нового года. Приехала Марина. И снова звонок:
— Володя…
— Ребята, оставьте меня в покое! Приехала Марина…
Те:
— Марина приехала? Ну, если сам не можешь, пришли Марину, пусть она споет!
— А вы в какой квартире? — поинтересовался Высоцкий.
Ему назвали номер… Высоцкий сорвал крышку с урны (в те годы у нас в доме на каждом этаже стояли фарфоровые урны с медными крышками), позвонил в дверь. И врезал этой крышкой тому человеку, который открыл дверь. Началась драка. Повыскакивали в прихожую да на лестницу пьяные — другие участники этой компании. На шум выскочил из своей квартиры художник Валера Карасев. Валера — богатырь! Вдвоем с Высоцким они переколотили всю эту бражку. И разошлись по домам. Пострадавшие вызвали милицию, при этом постоянно повторяя: „Высоцкий! Высоцкий!“ Поскольку дело касалось Высоцкого, на вызов явился полковник милиции. Полковник, разобравшись, что, как и почему, сказал: „Высоцкий правильно сделал!“ И уехал…»
Разные на Малой Грузинской случались истории.
* * *Они мечтали работать вместе. «Нам повезло, что мы оба были знаменитыми, — говорила Марина. — Но не было у нас борьбы за первенство, мы были на равных. Мы не тянули каждый на себя, потому что у каждого была своя публика…» А поскольку оба были наделены самыми разными талантами, точное определение жанра совместного творчества не имело ровным счетом никакого значения.
Одно время — кажется, еще в конце 1960-х, их одолевала идея создания большой совместной советско-французской концертной программы «Москва — Париж».
— Миша, представь. — Высоцкий вербовал себе в сообщники уже поднаторевшего в эстрадном искусстве Жванецкого. — Я пою и говорю по-русски, Марина — по-французски. Мы вдвоем на сцене — ведем концерт… По-моему, народ повалит…
Через какое-то время режиссеру знаменитых телевизионных «Голубых огоньков» Эльвире Бенкендорф (работавшей на ЦТ под псевдонимом Озерная) пришла в голову озорная мысль пригласить Влади и Высоцкого в качестве ведущих одного из праздничных выпусков «Огонька». Подняв своих информаторов, телевизионщики выяснили, когда точно Марина планирует объявиться в Москве, набросали примерный план передачи и отправились на согласование к своему главному теленачальнику — Лапину,[24] который лично курировал эту передачу.
К предложенным кандидатурам ведущих Сергей Георгиевич поначалу отнесся совершенно безразлично. Только и спросил:
— Вы думаете, это будет кому-то интересно?
— Да, — бодро ответила «интриганка» Озерная, — думаем.
— Ладно, пробуйте!
«Мы договорились с Высоцким, — рассказывала Эльвира Александровна, — он должен был писать половину сценария, подобрали приблизительный репертуар. Буквально за месяц приходим на окончательное утверждение плана, и вдруг Лапин говорит: „А кто ведущий? Марина Влади и Высоцкий?! Какой дурак вам это разрешил?“
„Этим дураком были вы“, — вознамерилась ответить Озерная — Бенкендорф, но поскольку не была дурой, смолчала. А подругам потом плакалась: „За Высоцкого и Марину мне стало так обидно, что вообще не захотелось работать“».
В один из тихих вечеров Высоцкий говорит Марине: «Знаешь, Андрей Тарковский[25] готовит новый фильм „Белый-белый день“, он хотел бы поговорить с тобой. Я так понимаю, что он собирается пригласить тебя на пробы». И испытывающе смотрит на нее.
— Я вовсе не нуждаюсь ни в каких пробах! — недоумевает Марина. — Что за дикость?! От меня никто и никогда не требовал проходить через пробы, приглашая на какую-либо роль. Был только один случай, но ведь то был сам Орсон Уэллс! К тому же я была тогда совсем еще молоденькой, начинающей актрисой… Нет! Пусть и не мечтает.
Но Высоцкий начинает уговаривать: «Марин, Андрей — наш лучший режиссер, мирового класса. Ты видела его „Иваново детство“, „Андрея Рублева“…»
— А почему же он тебя не снимает?
— Попытки были, — неожиданно смутился Владимир. — Но что-то там у нас с ним не получилось, я уже не помню деталей… Дело не в этом. Сейчас он задумал такую автобиографическую картину. Тебя он видит в роли своей матери. Говорит, вы чем-то похожи… Но он боится ошибиться. Ведь это мама все-таки, понимаешь… Ну что тебе стоит?..
— Ладно. Договорились. Давай телефон, я позвоню.
Вернувшись из поездки в Подмосковье с небольшой съемочной группой, Марина с воодушевлением рассказывала Высоцкому: «Это были даже не пробы. Мы просто снимали несколько кусков. Андрей подробно объяснял мне сцену: на пороге избы женщина долго-долго ждет любимого человека. Становится прохладно, она зябко кутается в шаль, последний раз в отчаянии смотрит вдаль — никого, ничего, пустота. Она, поникшая, возвращается в дом… Вот и все. Андрей наговорил мне массу комплиментов. В общем, я довольна. И собой, и Тарковским. Но я его предупредила: „Андрей, если я тебе не подойду, то ты мне прямо скажи об этом, чтобы я напрасно не ждала, хорошо?..“»
Потом, уже за ужином, они фантазировали и строили грандиозные планы. Еще бы, ведь если Марина начнет сниматься в этом фильме, сразу решится множество проблем: у нее появится официальная работа в Союзе, можно будет спокойно, без оглядки на сроки, диктуемые ОВИРом, жить в Москве, рядом с мужем. Да и вообще — сниматься у Тарковского! — это, должно быть, такое счастье…
Но проходит несколько дней, а вестей от Тарковского все нет и нет. «Мы звоним Андрею, — вспоминает Марина, — но все время попадаем на его жену, и та, с присущей ей любезностью, швыряет трубку. Я чувствую, что звонить бесполезно — ответ будет отрицательным».
Интуиция ее не подвела. Через какое-то время некая девица из киногруппы «Зеркала» (оказывается, так теперь стал называться будущий фильм Тарковского) все-таки позвонила и сообщила Влади, что роли уже распределены и что ее благодарят за пробы…
Высоцкий пришел в бешеную ярость. Такой взрыв эмоций она видела у него только на сцене в «Пугачеве». Только сейчас уже не до игры. Он оскорблен за нее, зол на себя за то, что понапрасну уговаривал соглашаться на эти злосчастные пробы, унижен тем, что Тарковский сам, видите ли, даже не удостоил ответом, не снизошел, чтобы толком объяснить положение. Марина попыталась хотя бы чуть-чуть сгладить ситуацию:
— Володя, пойми, у него сейчас слишком много работы, масса забот, все-таки подготовительный период; сам знаешь, что это суматошные дни… Ну и вообще, режиссеры-постановщики — это не те люди, которые берут на себя роль гонца, приносящего дурные вести. Им иногда просто мужества не хватает…
— Да-да, — сумрачно кивает Высоцкий. — Но я видеть его больше не могу. Не хочу и не буду.
Они помирились друг с другом только через два года, когда Тарковский объяснил, что отказался от Марины только по одной причине: зрители будут отвлекаться от сюжета и основной идеи его фильма, видя на экране только Колдунью. Высоцкий внимательно посмотрел на него и великодушно согласился: «Может быть, ты и прав»… Впрочем, сама Марина все же осталась при своем мнении. Она была уверена, что ее неудача с «Зеркалом» — козни и происки жены режиссера, Ларисы.
Провалилась и попытка начинающих режиссеров Альберта Мкртчяна и Леонида Попова привлечь к съемкам фильма по роману Обручева «Земля Санникова» Высоцкого и Марину Влади. «Утвердили меня в картину, сделали ставку, заключили договор, взяли билеты, бегал я с визой для Марины, — сообщал Владимир своему другу Станислову Говорухину,[26] — а за день до отъезда Сизов — директор „Мосфильма“ — сказал: „Его не надо!“… У меня гнусь и мразь на душе, хотя я счастливый, что баба у меня тут…»
Позже уже самому Говорухину, собиравшемуся экранизировать повесть Станюковича «Пассажирка», приходит в голову мысль снять в главной роли Марину. Как он объяснял, «за русскую стать». Но, как всегда, возникли непредвиденные обстоятельства, у режиссера появились новые проекты, и отложил он «Пассажирку» в долгий-долгий ящик, который запер на замок на целых сорок лет.