Зимний излом. Том 2. Яд минувшего. Ч.2 - Вера Камша 15 стр.

– Он не шутил, когда вызвал своего солдафона. Мы чудом вырвались… Если б не ургот, пришлось бы драться.

– Ты согласился поэтому? – не поверил своим ушам Робер. – Поэтому?!

– Не кипятись, – велел Альдо. – Что ты в одиночку управишься с дюжиной головорезов, знают все. Смею надеяться, я управлюсь с двумя десятками, и при нас было полтораста человек. Мы бы вырвались, но без Алвы и, что важнее, без жезла. Зато теперь мне не хватает только меча, а на Левия я управу найду… Ладно, хватит об этом. Где Карваль?

– Я знаю столько же, сколько и ты. Альдо, зачем ты затеял этот суд?

– Надо было, и затеял, – огрызнулся его величество. – А вот за какими кошками ты на поводу у Придда пошел?

– Закатные твари, да потому что Спрут был прав! Алва чего только ни натворил, но Штанцлер этот…

– Да знаю я! – перебил Альдо. – И про Штанцлера, и про Оноре. Но ты пойми, казнить Алву за Ренкваху и Сагранну не получалось. Из-за «павлинов» с «гусями». Но кэналлиец виноват? Виноват! Так не все ли равно, что накарябают в обвинительном акте? Главное, он ответит и за твоих братьев, и за этого, как его, Мальжу…

– Мильжу. Только Мильжа в самом деле резал талигойцев, а Ворон спас Варасту. Ты же слышал, что сказала Катари?

– Твоя сестрица совсем свихнулась… Женщину к клирикам можно пускать, только если за ней грешки водятся. Из безгрешных святоши веревки вьют. Ты веришь, что эта дура сама до всего додумалась?

– Неважно, кто додумался… Альдо, неужели ты не понимаешь, на кого мы похожи?

– А вот это не твоя забота. – Сюзерен махнул жезлом, весело сверкнуло драгоценное навершие. – Твое дело – идти за мной и слушаться. Я привел тебя в Кабитэлу, я сделал ее Раканой, а Талиг – Талигойей, я и Золотые земли анаксией сделаю.

Негустой туман сглаживал уступы скал, в расселинах смутно белели снежные хвосты. Черные камни, серое небо, белый снег – и тишина, как на кладбище… Луиза Арамона поудобнее подобрала юбки и попробовала ногой не вызывающий доверия булыжник. Лезть на утес было глупостью несусветной, но деваться некуда. Разве что сказаться больной и довести Эйвона до обморока. Если сначала Рамиро, а потом Франциск глядели на Октавию, как Ларак на капитаншу, неудивительно, что бедная женщина стала святой. У нее просто не осталось выхода.

Сверху сорвалась снежная глыба, скользнула по обрыву, распадаясь на клочья, белой волной выкатилась на грязно-серую дорогу. Луиза подняла голову – в низком небе не было даже ворон. Прекрасная дама вздохнула и обреченно полезла вверх. Проклятая гора за семнадцать дней словно бы выросла и стала круче, а может, это она стала трусливей. Прошлый раз капитаншу среди унылых каменюк ждало неведомое, сейчас она почти привыкла к чужой любви и прекрасно бы обошлась без геральдических рыл и свежего воздуха. Луиза с ненавистью глянула на черно-белые осыпи и поклялась четырежды думать и только потом язвить. И еще поговорить наконец с Мирабеллой о дочери и лошади.

Айри готова сменить гнев на милость, но только если маменька в ответ не укусит, а с великой вдовы станется. Вот бы в Мирабеллу кто-нибудь влюбился и бухнулся пред ней на колени! Стала б герцогиня после этого махать молитвенником и шипеть на все живое или рискнула бы оттаять? Не могла же она всегда такой быть, во всем виноват благородный урод, в лапы которому угодила дурочка Карлион.

Это ж надо додуматься, назвать дочь именем подружки и сообщить об этом жене! Арнольд и тот был умнее. Что бы он запел, узнав, что его вдова обзавелась любовником, да не каким-нибудь, а графом? Приличные выходцы в таком случае забирают обоих… Эйвона надо предупредить, но как?! Научить Денизиным заговорам? Не запомнит! Остается надеяться, что супруг отцепился: выходцам, им тоже свой срок положен. Приходил зимой, приходил весной, а лето с осенью упустил – все… Через два Излома не перепрыгнешь, ну а Цилла Эйвону нестрашна, только им с Селиной… Святая Октавия, а если дочка, не получив свое в Багерлее, придет за Герардом и младшими?! Если они уже…

Луиза встала столбом в десятке шагов от свиномордого камня. Сердце колотилось, к горлу подступала тошнота, тянуло куда-то мчаться, звать на помощь, колотиться в двери, но не было никаких дверей. Папенька увозил семью от Раканов, про нечисть он не знал, а с маменьки сталось бы избавиться от Денизы, и что теперь?!

Внучку господин граф не выставит, да и малышня сестренку на улице не оставит, а ты тоже хороша! Хотя нечисть, она такая, память напрочь отшибает, а с памятью и ум. Может, дочка наконец успокоилась, потому и вспомнилась… Или это в Надоре церковь такая? В старых церквях выходцев отмолить можно…

– Сударыня! Вы уже здесь?

Худшего времени любовничек найти не мог, хотя он-то чем виноват?

– Да, я здесь.

– Что-нибудь случилось? – Эйвон чуял настроение своей дамы не хуже собаки. – Вы опечалены? Чем?

– Ничем, – мотнула головой капитанша, вынуждая себя опереться на предложенную руку. Ларак грустно вздохнул и умолк. Воцарилась полная тишина, неправильная, непонятная, страшная. Луиза не сразу поняла, что затих ручей.

– Эйвон, – шепнула женщина, не позволяя себе заорать от запоздалого ужаса, – что-то с родником. Он… Он исчез!

Глава 5 Ракана (б. Оллария)

Карваль объявился уже за полдень. Судя по забрызганным штанам и красным глазам, маленький генерал по дороге спал не больше маршала, но держался бодро. Что он знал о ночном переполохе и знал ли вообще, по лицу было не понять.

– Докладывайте, – велел Альдо, – мы слушаем.

– Ваше величество, – оттарабанил южанин, – вверенные мне люди проверили все места, где видели кэналлийцев и Давенпорта. Увы, нам не удалось напасть на след. Единственный человек в кэналлийском платье, появлявшийся в окрестностях, по описанию похож на исчезнувшего камердинера герцога Окделла.

– Это больше не имеет значения. – Сюзерен отложил драгоценный жезл. – Заговор разоблачил сам себя. Сожалею, генерал, но, судя по всему, вы гонялись за переодетыми людьми Придда. Их целью было выманить вас из Раканы.

– Я выполнял приказ вашего величества, – набычился Никола, – но мы и впрямь были нужней здесь.

– Мы это знаем, – не стал спорить сюзерен. – Вы – отменный генерал, Карваль, а это наказуемо. С сегодняшнего дня мы упраздняем должности цивильного и военного комендантов. Будет просто комендант Раканы, и им станете вы. В вашем ведении останется поддержание порядка в городе, а поиском преступников займется Особая канцелярия.

Комендант Раканы, начальник Особой канцелярии и гимнет-капитаны будут подчинены лично нам. Каждое утро вы будете являться к нам за приказами и каждый вечер отчитываться. Вы поняли?

– Да, государь.

– Мы никоим образом не посягаем на вашу преданность нашему Первому маршалу, но с сегодняшнего дня вы ему не подчиняетесь. Вашим первым делом будет обеспечение совместно с Тристрамом внешней охраны Нохи. Приступайте немедленно.

– Да, ваше величество.

– После этого можете отдыхать до утра. Мы помним, что вы провели бессонную ночь. Эпинэ, вы тоже свободны, ждем вас после обеда. Если вы понадобитесь раньше, мы пришлем курьера. Разумеется, о вашем отъезде в Надор до возвращения герцога Окделла не может быть и речи.

– Пусть курьер меня ищет в особняке Капуль-Гизайлей, – вздохнул Иноходец. – Я выпил слишком много шадди, чтобы уснуть.

– Постарайтесь, чтобы вас там не убили, – пошутил сюзерен. – Вы нам нужны. Карваль, проследите, чтобы к нам доставили Салигана и Штанцлера, и отправляйтесь к Тристраму.

– Да, ваше величество.

Аудиенция была окончена. Эпинэ поднялся и вышел, задрав подбородок, как и положено Первому маршалу. В приемной толкались придворные, что-то вещал расцветший по случаю неудачи Кортнея Кракл, тонко улыбался Вускерд, подпирал стену Рокслей.

– Никола, – Эпинэ ускорил шаг, чтобы не увязнуть в приветствиях, – вы многое пропустили.

– Да, монсеньор, – маленький южанин упрямо оставался вассалом Эпинэ, – про Придда мы узнали на обратном пути. Я решил осмотреть место нападения и трупы погибших. Правда, пришлось сделать крюк…

– И как я не догадался, что без вас не обойдется? – не удержался Робер. – Ну и как, нашли что-нибудь?

– Нокса, без сомнения, задушили цепью, и весьма ловко, но это не все. На правом запястье покойника осталась неровная отметина. Больше всего это похоже на след узловатой веревки. Полковника сначала обезоружили, а потом прикончили.

Темно-красные камни на золотом атласе, словно ягоды в осеннем саду… Синяки сойдут, кровь остановится, боль станет привычной, а вишневое ожерелье останется памятью начала начал. Любимый увидит его и все поймет. Мэллит погладила согретые ее теплом шарики и вышла из комнаты.

– Госпова бавонесса, – толстая Мэтьюс отскочила от стола, ее губы блестели, а за щеками таились сласти, – госпова бавонесса желает куфать?

– Госпова бавонесса, – толстая Мэтьюс отскочила от стола, ее губы блестели, а за щеками таились сласти, – госпова бавонесса желает куфать?

– Госпожа баронесса желает видеть его величество, – твердо сказала Мэллит. – Укажите дорогу.

– Но… – Мягкая шея суетливо дернулась. – Госпожа баронесса… Его величество занят. Он может разгневаться…

Любимый будет гневаться, услышав слова любви? О нет! Он гневался ночью, когда ничтожная не нашла в себе сил улыбнуться и сказать о своем счастье и своей верности.

– Гнев государя и одобрение его падут на приказавшую, – успокоила гоганни ту, чья дочь недавно дала жизнь сыну. – Где он?

– Сейчас, сударыня. – Розовая Людовина смотрела грязными глазами, и Мэллит вспомнила хозяина таверны, где первородный ожидал недостойную. Там их губы произнесли то, что сердца знали всегда, там на пол упали золотые розы, и как же их было много! Мэллит не жалела об оставшихся в доме отца ценностях, но присланные любимым цветы… Как же она плакала, оставляя их умирать.

– Госпожа баронесса, – зубы Людовины были белыми, а волосы желтыми, ее называли красивой, – его величество должен быть в Гербовом кабинете. Вас сопроводить?

– До дверей. – Гоганни вовремя вспомнила, что воспитанница царственной не может идти одна.

– Сударыня, – на лице Мэтьюс были страх и сомнение, – надо послать гимнета. Он доложит, что вы просите аудиенции.

– Нет, – улыбнулась Мэллит, и они с Людовиной пошли меж белых и золотых статуй и подобных им воинов, и было воинов больше, чем обычно.

– Сударыня, – шепнула Людовина, – соизвольте взглянуть направо. – Гоганни повернулась и увидела любимого в белых одеждах и на белом коне. Ветер развевал полные солнца волосы и золотой плащ, а в небе распластал крылья дарующий Силу Зверь.

– Как прекрасен его величество на новом портрете, – сказала Людовина, пробуждая Мэллит от солнечных снов.

– Да, – ответила гоганни, гордясь и печалясь. Мастер, изобразив государя, был правдив и честен – он не знал того, что знала Мэллит. Первородный ведал и боль, и сомнения. Слишком тяжела была его ноша, и слишком мало достойных было рядом, даже царственная, не поняв его замыслов, бежала, а вчерашний день принес две раны. Первую нанесли враги, вторую – возлюбленная, подменившая золото пеплом, а благодарность – слезами.

– Сударыни… – Офицер с красными глазами замер на пороге круглого зала. За широкими плечами виднелась дальняя дверь и двое воинов по бокам. – Прошу меня простить, – сказал страж, – его величество занят.

Мэллит взглянула в хмурые глаза.

– Он ждет, – сказала она. – Он меня очень ждет, и я иду.

Воины не шелохнулись, их алебарды были скрещены, а лица угрюмы. Мэллит не знала, что будет, когда в ее грудь упрутся железные острия, она не думала об этом, просто шла, и гимнеты шагнули в стороны, а двери распахнулись.

Любимый сидел в кресле у окна. Он был не один. Тучный старик в коричневом платье торопливо поднялся. Первородный обернулся, удивленно поднял брови, и Мэллит бросилась к нему.

– Ваше величество, – голос гостя был спокойным и добрым, – я прошу позволения удалиться.

– Да, граф, оставьте нас. Мы скоро вас пригласим.

Старик исчез, и Мэллит опустилась на ковер у ног любимого. Как вчера.

– Зачем ты пришла? – Как холоден этот взгляд, рана оказалась глубже, чем она думала. – Кто тебе позволил?

– Ночью недостойная не сказала слов любви… Первородный ушел оскорбленным.

– Ну и чушь! И ты из-за этого ворвалась ко мне, когда я занят?

– Я не могла ждать, зная, что… кузен Альдо не уверен в… моем сердце.

– Сядь, – велел названный Альдо, – по-человечески сядь, в кресло. И учти, ты явилась сюда в первый и последний раз. У нас все было хорошо… и еще будет, но я не позволю никому, слышишь, никому лезть со всякими глупостями в мои дела! Каждый должен знать свое место. Поняла?

– Мое место рядом с любимым. – Почему он так смотрит? Случилось что-то страшное, что-то сжегшее душу и замутившее глаза.

– Ну нет, милая, – и голос, голос тоже другой, – рядом со мной тебе не бывать. Не хотел тебя огорчать, но раз уж пошло начистоту… Ты мне очень нравишься, куничка, я тебе благодарен за вчерашнее… Ты нам всегда помогала, я это помню, но я скоро женюсь. Моей невесте вряд ли будет приятно, что во дворце живет молодая красивая девушка, а нашу связь не утаишь. Есть придворные, есть слуги, есть гимнеты. Рано или поздно кто-нибудь догадается, так что тебе придется уехать.

– Я уеду, – это сон, бред, месть обманутой луны, любимый не может так говорить, так думать, так смотреть! – сейчас уеду… Я вернусь к царственной!

– А вот этого не будет! – Теперь он смеется, но как страшен этот смех. – Я тебя никому не отдам, тем более этой старой дуре! Ты будешь жить в Тарнике, а я буду тебя навещать. Согласна?

– Я уеду, – губы не слушались, но слез не было, – я вернусь в племя свое.

– И разболтаешь все, что знаешь? Не выйдет. Твои родичи мне враги, а мы с тобой связаны какой-то дурью. Ты останешься здесь. Поняла? И учти, криков я не потерплю. Ты сама решила, я тебе ничего не должен.

– Первородный мне ничего не должен, – чужим голосом повторила девушка. – Первородный женится, ничтожная уйдет. Ей не место рядом с любовью.

– Вот и договорились. – Ставшая чужой рука надавила на плечо, принуждая сесть. – А я-то думал, гоганни поумнее наших дур, ан нет! Юбка есть юбка, ложка ума, бочка ревности.

– Ничтожная не ревнует первородного. Ничтожной не место рядом с ним…

– Если это не ревность, то я не Ракан. – Этот смех будет ей сниться, смех и луна. – Так и быть, я тебя успокою. Я урготских курочек не люблю и вообще видел только на портрете. Если мазила не врет, в служанки они сгодятся. В служанки, в королевы, но не в любовницы. Старшая – тощая, младшая малость посмазливей… До Кла… До кунички им далеко, но у Фомы золота больше, чем у всех агарисских гоганов, а в приданое я возьму меч Раканов. Ты понимаешь, что это значит?

– Ничтожная не может знать важного.

– Запомни раз и навсегда – я не отдаю то, что принадлежит мне, никому. Меч Раканов дороже всех принцесс мира. Когда он будет у меня… Одним словом, я женюсь на дочери Фомы, а к тебе буду приезжать. Если не станешь плакать и говорить глупости.

– Дочь отца моего не будет плакать. – Мэллит встала и поклонилась, как ее учили женщины из дворца. – Я прошу прощения у кузена Альдо и прошу меня отпустить.

– Вот и хорошо. – На губы названного Альдо вернулась улыбка. – Ты у меня умница. Иди, вечером я постараюсь к тебе зайти. Стой, куда? Без поцелуя я куничек не отпускаю….

Тоненький юноша в лимонной, вышитой по подолу тунике играл на свирели. Морискиллы в огромной перегородчатой клетке на разные голоса подпевали музыканту, а господин Капуль-Гизайль с полузакрытыми глазами вдохновенно размахивал янтарной палочкой.

Робер покосился на хозяйку дома: Марианна смотрела на мужа огромными усталыми глазами. Женщина смеялась и щебетала весь вечер, но когда ее сменили птицы, окаменела. Такой она была еще красивее. На баронессу хотелось смотреть, как на лес или на море, – просто смотреть и ни о чем не думать.

Музыкант заиграл медленнее, тише, странная песенка словно отдалялась, уносилась незримой рекой. Барон поднял палец, и подбежавшие слуги укутали клетку темным бархатом. Птицы смолкли, музыкант замер, лукаво улыбаясь.

– Марий, – воскликнул Капуль-Гизайль, – мальчик мой! Ты играешь все лучше, но в третьей части слишком торопишься. Медленнее! Медленнее и более плавно. Это песнь найери, они текучи, как вода, они сами – вода… Еще раз, с третьего такта…

– Да, сударь. – Паршивец поднес к губам свирель. Снова полилась музыка, слуги убрали покрывало, морискиллы с готовностью защебетали. Наверняка это было прекрасно, но Робер пришел не за песнями.

– Сударыня!

Марианна не вздрогнула и не вскочила, как вскочила бы Катари, она улыбнулась, превратившись из отрешенной богини в недалекую красотку. Робер едва не поверил.

– Сударыня, прошу вас о разговоре наедине.

– Герцог, – сиреневое платье баронессы украшала лиловая хризантема, а в ложбинке между грудей прятался крупный аметист, – я вижу, столько музыки вам не вынести.

– Вы правы, – прошептал Эпинэ, косясь на вдохновенного барона. – Здесь есть сад?

– Разумеется, – в ответ шепнула баронесса, – но для прогулок не время. Я велю накрыть стол у камина.

– О нет. – Вряд ли их будут слушать чужие, Марианна себе не враг, но рисковать глупо. – Мне разонравились камины и ложные двери. Я предпочитаю свежий воздух.

Марианна поправила хризантему, напомнив о красной розе и отчего-то о незабудках, улыбнулась и встала. Морискиллы щебетали, красавчик в тунике наигрывал что-то легкое и негромкое, маленький барон дирижировал, то втягивая, то выпячивая румяные губки. Он не видел их ухода или не считал нужным видеть. Услужливый лакей поднял и опустил портьеры, музыка стала далекой и тихой.