Миру нужно оказывать поддержку и заботу, потому что он поддерживает вас и заботится о вас. Миру нужно оказывать уважение, потому что в нем – самый источник вашей жизни. Все соки, текущие в вас; все ваши радости; все празднество вашей жизни даны вам самим существованием. Не бегите от него, бросьтесь лучше в него с головой; дотянитесь своими корнями до самых глубинных источников жизни, и любви, и смеха. Танцуйте и празднуйте.
И в своем праздновании вы подойдете ближе к существованию, потому что существование есть постоянное празднование. Ваша радость, ваше блаженство, ваше молчание принесут вам молчание неба и звезд; в ладу и в мире с существованием вам откроются двери во все его тайны. Нет другого пути к просветлению.
Мир нельзя осуждать; ему следует воздавать уважение. Бунтарь чтит существование как святыню, преклоняется перед жизнью в каждой из ее бесконечных форм – в мужчинах и женщинах, в деревьях, горах, звездах. В какой бы форме ни проявлялась жизнь, бунтарь свято чтит ее. В том его благодарность, в том его молитва, в том его религия, в том его революция.
Бунтарство – начало совершенно новой жизни, совершенно нового стиля жизни; начало нового человечества, нового человека.
Я бы хотел, чтобы весь мир был бунтарским, – только в бунте наш потенциал расцветет полным цветом и принесет плоды. Наши индивидуальности не будут подавленными, какими были много веков… много веков человек был самым подавленным животным. Даже птицы гораздо свободнее, гораздо естественнее человека; они живут в большей гармонии с природой.
Когда встает солнце, оно не стучит в каждое гнездо: «Вставайте, ночь кончилась!» Оно не будит каждую птицу на ветке: «Просыпайся, тебе пора петь!» Нет – но как только восходит солнце, цветы начинают распускаться сами… И птицы начинают петь – не по приказу, но по непреодолимой внутренней потребности, от радости, от блаженства.
Когда-то мне пришлось преподавать в санскритском колледже. Свободной профессорской квартиры в тот момент не оказалось, и, так как я жил один, меня временно поселили в студенческом общежитии. Колледж был санскритский, традиционный, и в нем соблюдались старые правила: каждое утро студенты должны были просыпаться в четыре и, приняв холодный душ, к пяти выстраиваться для молитвы.
Много лет я по собственному желанию вставал очень рано, еще затемно… и никто не знал, что я профессор, потому что к тому времени я еще не начал читать лекции. Меня вообще направили в этот колледж по ошибке, потому что у меня не было квалификации, чтобы преподавать санскрит. Чтобы исправить эту ошибку, правительству потребовалось шесть месяцев. У бюрократии самая низкая скорость в природе – в противоположность скорости света. Это две природные крайности: свет и бюрократия.
Делать мне там было совершенно нечего, и студенты не подозревали, что я профессор… и вместо того, чтобы молиться, они на все лады поносили Бога вместе с ректором и колледжем и всем этим ритуалом: холодный душ холодной зимой – это было незыблемое правило для каждого.
Я все это видел. И думал: «Странно… Вместо того, чтобы молиться, они делают совершенно противоположное. Скорее всего, этих шести лет в колледже им хватит на всю жизнь: они никогда больше не будут молиться. Они никогда больше не будут рано вставать – ни за что! Эти шесть лет мучений не пройдут им даром». И я сказал ректору:
– Напрасно вы возводите молитву в обязанность. Молитва не может быть принудительной. Любовь не может быть принудительной.
– Но тут нет никакого принуждения! – сказал он. – Даже если я отменю приказ об обязательной молитве, студенты все равно будут молиться.
– Попробуйте, – сказал я.
Он отменил приказ. Кроме меня, никто не встал в четыре утра. Я пришел к ректору и постучал в дверь. Он сам еще спал – как и всегда; сам он никогда не участвовал в утренней молитве. Я сказал:
– Пойдите и посмотрите сами: ни один из пятиста студентов не явился, ни один не молится.
Птицы поют не потому, что должны петь. Эта кукушка поет не по заданию правительства, не по специальному указу президента – она просто радуется солнцу, радуется деревьям.
Существование – это постоянное празднование. Цветы распускаются не по приказу; они не выполняют свой долг. Они распускаются в ответ – в ответ солнцу; в знак уважения, в знак благодарности. Это их молитва.
Бунтарь живет естественно, дает жизни естественные ответы, и в существовании он как дома. Он – экзистенциальное существо… существо существования. Вот точное определение бунтаря: существо существования. Существование – его храм, существование – его священное писание, существование – вся его философия. Он не экзистенциалист, но он экзистенциален, сопричастен существованию; и это – его опыт.
Среди деревьев, рек и гор он дома. Он не отрекается; и он не осуждает; и в его сердце есть лишь величайшее преклонение и величайшая благодарность. В моем понимании, такая благодарность – единственная молитва.
Принадлежит ли бунтарь к какой-либо категории?
По самой своей природе бунтарь не может принадлежать ни к какой из существующих категорий; он сам по себе категория. С ним в мир входит новый человек. Он – вестник нового рассвета, новой эпохи. Никакая категория прошлого не способна его вместить; все существовавшие до настоящего времени категории оказались или нежизнеспособными, или бессильными изменить человечество.
Бунтарь – семя преображения вселенной.
Мир знал великих людей, но величайшие из них малы в сравнении с подлинным бунтарем, о котором я говорю, потому что все они – не в одном, так в другом, – соглашались на компромисс. Вот что отличает бунтаря от всех.
Мир видел людей мудрости и творчества, художников, музыкантов, танцоров, поэтов – многие фигуры прошлого остались в памяти в ореоле света; но все же в них чего-то недоставало. Недоставало главного: все они шли на компромисс с системой. Ни один из них не был в своем бунте тотален. Да, существовали люди, которые были в какой-то степени бунтарями, но бунта «в какой-то степени» недостаточно. Чтобы изменить судьбу человечества, остановить его продвижение к кладбищу – и указать ему путь в Эдемский сад, – человек должен быть тотален в своем бунте.
Бунтарь должен создать себе собственную категорию – своей жизнью, своими ответами. Он отрывается от прошлого и взлетает – силой своего творчества, силой своей любви, силой своей бескомпромиссности. У бунтаря нет прошлого, нет истории. У него есть только настоящее и будущее, бескрайнее, как небо; будущее, неподвластное прошлому, потому что для бунтаря прошлого не существует.
Бунтарство означает: абсолютная свобода, абсолютная любовь, абсолютное творчество. Бунтарь – человек совершенно нового рода, человек, о котором некоторые – поэты, философы, мистики – мечтали в прошлом. Но он оставался лишь мечтой – и мечтой настолько зыбкой, что этих поэтов и мистиков стали называть «утопистами».
Слово «утопия» в изначальном смысле значит «то, чего никогда не будет». Сколько бы вы ни мечтали, это напрасный труд; ваши мечтания утопичны – то есть невыполнимы, несбыточны. Это тщетная надежда. Это опиум, уводящий в мир снов и галлюцинаций, чтобы легче было терпеть муки и страдание реальной действительности.
Бунтарь – не плод мечтательного воображения; бунтарь реален. Он не утопия, но фактическое воплощение человеческого потенциала; исполненное обещание; сбывшаяся мечта. Естественно, он не может принадлежать ни к какой из существующих категорий. Он должен сам создать себе категорию.
А создастся она самим фактом того, что многие и многие разумные люди, юные, живые, готовы принять вызов неизвестного будущего. Со временем такая категория сформируется сама собой.
На пути бунтаря, которому предстоит явиться в мир, есть препятствия. Самое серьезное из них – то, что он должен идти против толпы, а толпа обладает огромной властью. Бунтарь очень уязвим; хрупок, как роза. Его легко разрушить; его можно распять.
Но я совершенно уверен в том, что бунтарь вот-вот появится на свет – может быть, уже появился. Нужно лишь немного времени, чтобы люди научились его узнавать; он так нов, что не вписывается ни в какую категорию. Поэтому необходим некоторый промежуток времени, чтобы образовалась категория, и его научились узнавать.
Почему я так уверен? Потому, что теперь человечество переживает кризис, какого никогда еще не знало. Оно стоит перед выбором: или новый человек, или глобальное самоубийство – и я не думаю, что люди выберут глобальное самоубийство. Я гарантирую… я надеюсь, что новый человек непременно появится.
Дни старого человека сочтены. Он жил слишком долго, он давно отжил свое и ведет практически посмертное существование. Ему давным-давно пора было умереть, но он все пытается поддержать жизнь в своем трупе. Его время кончилось. Он сам создал такое положение вещей, при котором выжить может только новый человек, только бунтующий человек – бунтующий против всех религий, правительств, правопорядков и систем… Бунтующий против всего, что держит человека в слепоте и в рабстве, заставляет жить в темных норах и не дает узнать жизнь в ее красоте.
Старый человек создал такое положение вещей, и это было закономерно: все к тому шло… Каждая новая война становилась опаснее прежней.
Альберта Эйнштейна спросили:
– Что вы можете сказать о третьей мировой войне?
– К сожалению, ничего, – ответил Эйнштейн. – Зато, если угодно, скажу о четвертой.
Его собеседник подумал, что Эйнштейн ослышался или недопонял. Если он ничего не может сказать о третьей, что же он скажет о четвертой? На всякий случай он все же спросил:
– И что вы скажете о четвертой?
– Четвертой никогда не будет, – сказал Эйнштейн. – Это можно утверждать с уверенностью! О третьей ничего сказать нельзя.
Все ваши великие завоеватели, все ваши великие деятели, все ваши так называемые вершители истории подвели человечество вплотную к смерти, и теперь остается лишь один выход. Новый человек. И другой альтернативы нет. Старый человек изжил себя в этом мире.
У бунтаря будет новая нравственность, которая не придет из писаний и заповедей, но вырастет в его сознании. У него будет новая религиозность; он не станет примыкать ни к каким религиям, потому что это полнейшая глупость. Религиозность, как любовь, явление личное, интимное; и, как любовь, она не может быть организованной. Если вы попытаетесь сделать любовь или истину организованной, вы тотчас же ее убьете. Организация – как яд для всего живого.
Новый человек не будет католиком или индуистом, буддистом или мусульманином. Он будет просто религиозным. Религиозность будет пониматься не как то или иное верование, но как образ жизни. Одухотворенный, красивый, ответственный образ жизни – полный сознания, полный любви; полный готовности к дружбе, открытости и великодушия; рождающий единый мир без границ.
И не нужно никаких армий, не нужно никаких вооружений, не нужно никаких наций, не нужно никаких религий. Лишь немного медитативности, немного молчания, немного любви, чуть больше человечности… чуть больше – и существование засияет новым светом, таким новым и невиданным, что новая категория будет просто необходима.
Послушницы в монастыре совсем отбились от рук, и матушка-настоятельница созвала их и осведомилась, что тревожит их души. Долго никто не решался ответить, но в конце концов новенькая послушница выпалила:
– Нам не хватает мужчин!
Настоятельница была потрясена.
– Она права, – подхватила другая. – Природа все-таки, как-никак.
– Ну что же, – сказала настоятельница, – выдам я вам, пожалуй, каждой по свечке, чтобы вы ими утешались.
– Свечки не годятся, – раздалось несколько голосов, – мы уже пробовали.
– В мои времена, помнится, они вполне годились, – сказала настоятельница. – Чем же они вам нехороши?
– Надоело, матушка! Нельзя же все одно и то же: фитиль туда – фитиль обратно[4].
Все старое надоедает – старая политика, старые религии, старая духовность, старые святые, старые ценности. Все старое наводит скуку.
В этом столетии возникла только одна философская школа – экзистенциализм. В экзистенциализме центральное место занимает скука – никакого вам Бога, никакого рая с адом, никаких рассуждений о том, состоит ли существование из материи или сознания, никаких теорий о реинкарнации, о переселении душ. Центральная тема – скука.
Немаловажно то обстоятельство, что лучшие умы нашего столетия считают это важнейшей проблемой современности: как избавиться от этой скуки? Она все сгущается и сгущается, как черная туча; и всякая радость теряется, и жизнь становится бессмысленной, и создается ситуация, в которой само появление на свет кажется не благословением, а проклятием. Философы называют жизнь проклятием, напрасным страданием, нескончаемой скукой без цели и смысла. Вы столько выстрадали, вы приносите такие жертвы, – а в конечном итоге вас ждет одна пустота.
Политики удерживают страны в состоянии постоянной войны – холодная или «горячая», но война не прекращается; наука предоставила средства, позволяющие уничтожить эту Землю как минимум семьсот раз. И это только по подсчетам десятилетней давности. Теперь, должно быть, Землю можно уничтожить не семьсот, а семь тысяч раз!.. – за десять лет накопилось достаточно ядерного оружия.
Как странно: все сходится одно к одному. Философы выдвигают идею самоубийства как единственный выход. Политики тем временем строят коммунизм, демократию, фашизм, всякого рода идеологии – не ради человека, но с тем, чтобы отдать человека им на заклание. А тут и ученые как раз подготовили подходящее оружие. Жизнь на этой планете может исчезнуть в любой момент.
Я не думаю, что катастрофа случится, хотя все предпосылки к тому созданы – и более чем предпосылки… Но катастрофы не случится, потому что жизни присуще сильнейшее стремление к вечности: жить вечно, любить вечно… Жизни не свойственно желать смерти. Вот почему неизбежно появление нового человека, появление бунтаря, который разрушит все то, что толкает человечество к гибели.
Опасность велика, но и у опасности есть светлая сторона. Из-за того, что планета оказалась на краю гибели, человечеству придется искать пути к спасению. Величайший бунт явится в мир, – вопреки всем нациям, религиям и дурацким философиям с экзистенциализмом во главе; вопреки разрушительным силам науки и технологии; вопреки всем политикам и религиозным вождям, сеющим среди людей рознь и бессмысленные раздоры.
У нового человека есть все шансы оказаться спасителем. Никакой Иисус не спасет человечество, и никакой Гаутама Будда, и никакой Кришна. Его спасет бунтующая молодежь мира. Я верю в молодых людей; верю в их жажду любви, верю в их жажду жизни; верю в их желание танцевать, петь, играть музыку. По-моему, они вовсе не согласны умирать.
Если старые люди выбирают самоубийство, пусть умирают – их никто не заставляет жить. Если политикам так хочется умереть, пусть пойдут и утопятся в океане. Но они не вправе губить тех, кто еще не узнал вкуса жизни и ее радостей, кто еще не вдохнул полной грудью ароматный ветер вселенной; кто еще не увидел красоты цветов и звезд, солнца и луны. Есть так много людей, которые еще не знают себя; которые еще путешествовали в своем внутреннем мире; которым совершенно неизвестна их внутренняя реальность, их внутренние сокровища.
Нет! Молодые люди этого мира, сколько бы им ни было лет… а молод каждый, кто любит жизнь – человек, который любит жизнь, даже на смертном одре остается молодым. Все те, кто любит жизнь, создадут нужную атмосферу, чтобы приветствовать бунтарский дух человека, – другой альтернативы нет.
Бунтарь спасет человечество и эту планету, я абсолютно в этом уверен – решительно и абсолютно. Он должен только не побояться общественного мнения, не побояться толпы, не побояться фальшивых лиц и предрассудков.
Папа римский приехал во французский город N. Тут же его обступила толпа журналистов, и кто-то спросил, как он относится к борделям.
Предмет был щекотливый: проявлять снисходительность к борделям Папе не пристало, но с другой стороны, подумал он, выкажешь слишком ярую нетерпимость – распугаешь прихожан, которые и так в бордель ходят чаще, чем в церковь.
Чтобы сменить тему, Папа ответил вопросом на вопрос:
– А что, в городе N есть бордели?
На следующий день все газетные передовицы объявили:
«Первым делом по прибытии в город N Папа навел справки о местных борделях».
Не обращайте внимания на газетные передовицы; не беспокойтесь о том, что о вас говорят люди; не думайте об общественном мнении. Все это рычаги, при помощи которых испокон веков толпы управляли индивидуальностью. Если человек хочет быть собой, его не должно беспокоить, что говорят о нем умственно отсталые толпы. Толпы всегда были против всего бунтарского, всего мятежного, против любых перемен – как бы малы ни были перемены, толпы их всегда осудят.
Когда появились первые поезда, священники, архиепископы, римский папа – все в один голос их осудили. Они сказали, что Господь при сотворении мира не создал поездов и железных дорог, а значит, это не что иное, как дьявольское изобретение. И поезда тех времен выглядели точно как дьявольское изобретение; особенно самые старые паровозы – их топки безусловно производили самое зловещее впечатление. Церкви запрещали своим прихожанам приближаться к поезду, они говорили: «Ни в коем случае не садитесь в поезд, иначе вас погубит дьявол».
Когда запускали первый поезд, – а он должен был проехать совсем немного, каких-нибудь десять миль, – железнодорожная компания предлагала пассажирам бесплатный билет, завтрак и обед. Казалось бы, кому не захочется прокатиться, получить удовольствие и при этом принять участие в историческом эксперименте? – ведь никто раньше не ездил на поезде, и пассажиры должны были стать первыми в истории.
Но ничего подобного: даже те, кто посещал церковь, когда придется, теперь собирались слушать епископов, кардиналов, архиепископа; церкви ломились от прихожан. Проповедники говорили: «Не поддавайтесь на уговоры дьявола! Только подумайте: вам предлагают позавтракать и пообедать, прокатиться на поезде и получить удовольствие – и все это бесплатно!» Они говорили: «Вы еще не знаете! Поезд обязательно поедет, но никогда больше не остановится!»