Но нельзя. Он тут по делу. Страшному делу, сразившему их обоих – и его, и Ниночку.
– Вот, видите, как все вышло-то, Иннокентий, – проговорила она с легкой то ли досадой, то ли упреком, усаживаясь в кресло, такое же клетчатое, как и диван. – Кто бы мог подумать, что такое случится?!
– Ниночка, вы меня, ради бога, простите. – Горелов прижал ладонь к груди. – Я ведь очень мало знаю, только вчера забрал материалы дела, а сведений там – всего на одну страницу. Вообще, знаете ли, все сочли, что это…
– Несчастный случай? – догадливо покивала Ниночка и воскликнула: – Я так и знала! Как все и всем удобно!
– Кому – всем? – насторожился Горелов.
– Да всем… Органам доблестным, мужу ее…
– Риткиному? Вы Холодова имеете в виду?
– У нее не было другого в последнее время. – Ниночка сердито поджала бледные губы, взглянула на него, теперь уже точно – с упреком. – Как вы могли допустить это, Иннокентий?!
– Что?! – Он вытаращился на нее. – Что, по-вашему, я допустил?!
– Чтобы она жила с этим негодяем!
– Я допустил?! – Он вырвался из убаюкивающих диванных объятий и подлетел к креслу. Ниночка невольно сжалась в комочек. – Не вы ли присутствовали при зарождении их отношений?! Вам ли меня упрекать?! Вы забрали ее отдыхать, потому что…
– Потому что в городе стояла жара, Марго было одиноко, а у вас была работа. Она постоянно сидела одна. К тому же вам вечно симпатизировали женщины. Я это помню. – Нина наморщила лоб, приложила ладони к щекам. Покачала головой. – Холодов как-то случайно там оказался. Я сейчас даже и не помню, кто его пригласил.
– А его точно пригласили? – сразу насторожился Горелов, вернулся на диван и решил взять все ее слова на карандаш.
Он любил делать заметочки, с ними как-то вернее работается, особенно если параллельно сразу по несколько дел ведешь.
– Да, кажется, да. Стаська потом у кого-то из нас спросила, откуда, мол, этот магнат взялся, и кто-то ответил, что он из числа приглашенных. Странно вообще-то как-то: Холодов был и остается птицей такого высокого полета, а тут вдруг – на скромной даче, со скромным угощением.
– Ну, с этим я не соглашусь, – с ехидцей встрял Горелов, отрывая глаза от блокнота. – Угощение-то для него там имелось!
– Вы про Риту?
– А как же!
– Да ладно вам, Иннокентий, все было не так совсем.
– А как же это было? – Его начало раздражать ее надутое ханжество. – Красиво и романтично?
– Именно! – повысила голос Ниночка, высунув покрасневший носик из белого высокого воротника халата. – Красиво и романтично! И не стоит опошлять!
– Ну да, ну да. Началось красиво и романтично, закончилось сплошной грязью. И вдруг оказывается, что допустил сие безобразие именно я!
– Простите, – вдруг жалобно пискнула Ниночка и тихо заплакала. – Я не хотела вас обидеть. Просто Холодов показался нам всем тогда такой фигурой! Ритка, она… Она просто одичала от постоянно пустых выходных, от вечно одиноких вечеров. Она же не знала, куда себя девать! Она вечно ждала вас, как какая-нибудь солдатка, честное слово! Нам было жаль ее, понимаете?
– Понимаю, – кивнул Горелов. – Вы все ей так сочувствовали… Я понимаю! Я должен понимать!
Конечно, он не понимал и понимать не хотел, как можно было променять его – весьма успешного и подающего надежды оперативника – на старого мрачного деда. И в деньгах они не нуждались. Не в таких объемах, как у Холодова, но они у Горелова тоже имелись, добрая память за то родителям. Он вон теперь даже Севке помогает, хотя временами тот и наглеет сверх всякой меры. А что касается одиночества…
– Так ведь с Холодовым она тоже часто оставалась одна в большом доме, не так ли?
– Так, – согласилась Ниночка, хлюпнув носиком. – Более того, он превратил ее в совершенно безвольное, абсолютно бесправное существо. И… И даже позволял себе распускать руки, Иннокентий!!!
– Он часто бил ее?! – не поверил Горелов.
Представить себе неторопливого, надменного, поскрипывающего при ходьбе суставами Холодова в рукопашной с Маргаритой просто невозможно. Рита, она же была сильной, жилистой!
– Бил. И неоднократно. Старался, конечно, не по лицу, но однажды она с синяком просидела дома больше месяца. Не выходила никуда.
– А-а-а… а почему же она не ушла от него?! Что ее держало? Любовь? Признательность?
– Я не знаю, – Ниночка честно взглянула Горелову в глаза. – Она не признавалась никогда. К тому же возвращаться к матери Рита не хотела, она авторитарный весьма человек и… С ней было очень сложно всем нам.
– А ко мне? Ко мне почему она не попыталась вернуться? – вдруг выпалил он и почувствовал, что краснеет.
– А вы приняли бы ее, Иннокентий? – Ниночка мягко улыбнулась ему сквозь слезы. – К тому же Рита знала, что после ее ухода вас часто посещают женщины, остаются у вас до утра. Не смотрите на меня так! Вы же не в лесу живете и соседей имеете. И вы полны решимости сейчас принять ее, когда ее больше нет. А тогда… нет, вы не тот человек, кто прощает. Вы ненавидели ее. И сейчас…
– Что – сейчас?
– Не стоит махать кулаками после драки, – она сунула в широкие рукава халата руки, как в муфту, поежилась, будто от холода, хотя в квартире было очень тепло, ему даже немного жарко стало в рубашке и шерстяном жакете. – Все мы мудры задним умом. Вы ведь даже не позвонили ей ни разу.
– И она – мне!
– И не объяснились.
– И она – тоже!
– Не попытались с ней поговорить.
– Послушайте! – Ему надоел весь этот вздор про его отвратительное на тот момент поведение. – Это ведь не я ее бросил, а она – меня! Это не я, а она просто перелегла в другую постель и захлопнула перед моим носом дверь тем самым. Чего вы хотите от меня, в конце-то концов?!
Он забросил ногу на ногу, и тут же чужая дежурная тапка соскользнула на пол. Горелов остался в носке и конфузливо умолк. Зря он надел эти чертовы тапки! Кто знает, может, и Холодова когда-то в них наряжали? И он сидел, развалившись, на этом диване, а Рита укутывала его старое морщинистое тело в плед и подносила ему горячий чай с лимоном, пока они с девчонками на кухне вискарик на троих давили?
Зря он надел чужие тапки…
– Простите меня, Иннокентий. Я, конечно же, не имею права копаться в ваших прежних отношениях. Я просто… Я просто в отчаянии! Когда мы с Игошей нашли их… Это было так ужасно!
– Итак, давайте подробно и по порядку, с этого места. Вы пришли позже других на вечеринку?
– Да, я задержалась из-за садика. Игоша – по работе. К тому же он пришел не один, а с девицей. – Ниночка брезгливо сморщила ротик. – Нашел себе, тоже мне, замену!
– Замену кому?
– Марго, конечно же!
Рука с карандашом повисла в воздухе, Горелов уставился на Ниночку с неподдельным изумлением. Вдруг на него накатила волна истерического веселья, он еле удержался, чтобы не заржать.
– Рита что же, и Холодову рога наставляла? Красота какая!
– Да нет, вы меня не так поняли. Игорь влюблен был в Марго с давних пор. С детства самого. Она его всегда отвергала. У них это потом как игра уже была. Это же в любой компании так, разве нет?
– Не знаю, – подергал плечами Горелов.
Его компанией был брат Севка, да и то редко. Потом еще коллеги по работе, включая и женщин. Так вот, у них не было ничего похожего. Никаких тайных страстей, давних влюбленностей и воздыханий, постепенно перерастающих в игру. Может, и неромантично все было у них, но зато по-мужски и честно. И женщины-коллеги тоже жили по их мужским законам, законам чести. И им это даже нравилось.
Ишь ты, влюблен он был, давно и безнадежно! И, значит, когда Рита выходила замуж за него – Горелова, этот самый Игоша уже тогда ее любил? И мечтал о чем-то таком? О чем-то тайном и пакостном наверняка. Права была бывшая теща, хоть и стерва она, но права была – непутевая компашка-то, с гнильцой явной.
– Итак, этот самый Игоша… Игорь, я полагаю? Фамилия?
– Мельников.
– Итак, этот самый Игорь Мельников, перестав любить Маргариту Горелову, явился на вечеринку с новой пассией. Я ничего не перепутал?
– Нет, – послушно подтвердила Ниночка. – Но, думаю, любить он ее не перестал. Просто решил забыться, и все. Они прямо с работы приехали. Я звонила им перед этим… на работу.
Она теперь сидела в кресле, выпрямив узкую спину и сложив ладони на коленях, словно на экзамене отвечала.
– Вы где, у двери встретились? У подъезда? У остановки?
– Какая остановка, если мы все на машинах?
– Ах, ну да, о чем это я! – скривился Горелов, забыв, что все эти ребятки выходцы если не из золотой, то уж из серебряной молодежи – точно.
Кто-то у кого-то когда-то из родителей какой-то чин да занимал. Маргарита им всем в происхождении немного уступала, но амбиций и ей хватало.
– Итак, вы подъехали на машине?
– Да, на машине. Одновременно со мной подкатила машина Игоря. Мы все вместе…
– Втроем? – уточнил Горелов.
– Да, втроем, мы все вместе вошли в подъезд, потом в квартиру.
– Да, втроем, мы все вместе вошли в подъезд, потом в квартиру.
– Кто вам отпер дверь?
– Она была открыта. То есть не заперта.
– Это не показалось вам странным?
– Странным? С какой стати? – изумленно поморгала Ниночка. – Стаська, когда мы собирались, никогда дверь не запирала. Особенно если еще не все собрались.
– Пишем… – Горелов как чумовой застрочил в блокноте. – Входная дверь была открыта, то есть не заперта на замок. Дальше?
– Мы вошли – никого. Покричали, позвали – тишина. В кухне на столе следы пиршества – и пусто. Потом Игорь сказал, что, кажется, в спальне у Стаськи ночник горит. Мы туда рванули, а там… – Ниночка тяжело задышала и снова расплакалась. – Там такой ужас!!! Игоша так страшно закричал!!! Его девица даже ему по физиономии надавала. Она поняла как-то сразу, что он из-за Риты так убивается.
– Какая понятливая! – скрипнул зубами Горелов, тут же представив, как треплет Мельников в своих жадных руках голое тело его мертвой жены, пусть и бывшей.
– Она и вызвала милицию и «Скорую». Она вообще очень стойкая девица. Лариса ее зовут.
– Понятно… А где были еще двое? – встрепенулся он вдруг. – Вас же шестеро вроде всегда было?
– Валек сразу отказался от встречи, он в отъезде. Это мне и Стаська говорила, и Игоша, уже позже.
– А шестой? Шестой кто?
– Шестой?
Ниночка как-то странно растерялась вдруг, опала напружиненной спиной на спинку кресла, поводила глазами туда-сюда, будто искала что-то на полках шкафа, где сгрудилась дорогая посуда из голубого стекла. Резким рывком вытолкнула себя из кресла, подошла к шкафу, достала с полки за матовой дверцей фотографию, ткнула куда-то в угол пальчиком и проговорила:
– А шестой у нас был Лесик!
– О господи! Кто такой этот Лесик-песик, Ниночка? Фамилия у него есть?!
– Есть. Есть, конечно… Знаете, я только теперь подумала… – Она прижала фотографию к животу, склонила головку к левому плечу, как-то туманно уставилась на Горелова. – Когда мы вошли в кухню, то на столе… На столе три бокала было! Девочек двое, а бокала – три. Странно, но я в тот момент не подумала об этом. А никто и не спросил. Все сочли, что это несчастный случай. А какой несчастный случай, если одежда Риткина у горла была надорвана?! И рукав, еще и рукав слегка разорван по шву. Я говорила об этом, но меня никто не слушал. Если бы она сама разделась и легла в постель с подругой, зачем ей было портить свою одежду, так?
– Возможно.
Горелов спрятал взгляд. Обсуждать с Ниночкой подробности Риткиных утех, тем более с женщиной, он не желал – ни под каким видом. А что касается распоровшихся швов на одежде, то это совсем не улика, если разобраться. Стаська была громадной, сильной, могла в порыве страсти не то что платье…
Стоп! Не надо думать об этом, потому что этого не было и быть не могло в принципе.
– И три стакана было на столе, три! Значит… Значит, Лесик был там! Был, а потом уехал. Я вспомнила, он ведь всегда раньше всех приезжал на наши вечеринки. Очень не любил опаздывать. И тогда, на дачу… А это ведь он Холодова пригласил, да! Точно, Игорь еще сказал ему – мол, откуда у тебя такие знакомства? А Лесик что-то буркнул в ответ неудобоваримое… Господи, неужели это он?! Вот… – она вдруг шагнула к дивану и швырнула фотографию, которую прижимала к животу, ему на колени. – Там он, в верхнем левом углу. Вы не можете его не знать. Он человек заметный.
Горелов перевернул фотографию, запечатлевшую летний отдых непутевой компании где-то на берегу реки. Тут же нашел на переднем плане Риту – красивую, яркую, голоногую, сильно загоревшую. Ну а в верхнем левом углу на снимке стоял, подбоченившись, в цветастых трусах тот самый Лесик, которого Горелов должен был знать – и узнать, поскольку тот был очень заметной фигурой.
Он узнал Лесика. Не сразу, но узнал. Он никогда этого Лесика в одних трусах не видел. Вот и уточнил у Ниночки на всякий случай, потому что сперва усомнился. А уточнив, сразу засобирался. Время поджимало, надо было поторопиться. Требовалось застать этого веселого удачливого мужика врасплох. И забросать его вопросами. И один из главных вопросов просто спрыгивал у Горелова с языка, пока он гнал машину через город.
А с какой такой стати в окружении этого заметного в городе человека – Захарова Алексея Сергеевича – одна за другой вдруг начали погибать женщины? Страшно начали погибать, невероятно страшно и, главное, необъяснимо…
Глава 5
Маша встала столбом у двойных железных дверей с кодовым замком и неуверенно потыкала пальцем в цифры.
Господи, этого раньше не было. Раньше дверь и не дверь была как будто, а обрешетка странная, вечно мотающаяся на ржавых петлях и скрипевшая от малейшего сквозняка. А теперь так все добротно, железно, с кодовым замком и ступеньки выметены. И подъезд совсем не походил на тот, который она несколько лет тому назад покинула. Все побелено там, где и должно быть, и покрашено там, где и следовало покрасить. На широких отремонтированных подоконниках – цветы, заслонки мусоропровода плотно закрыты, и вонью оттуда не несет.
Дверь ее бывшей квартиры тоже была незнакомой. И кнопка звонка – чужой. И Маша долго раздумывала, прежде чем ткнуть в нее пальцем. Да и когда уже позвонила, сомневалась все так же.
Зачем она сюда пришла? Ее прошлая, прожитая здесь жизнь не имела ничего общего с этим новым обликом дома. Вдруг за этой новой дорогой дверью все изменилось? И там ее не ждут? И там живет теперь кто-то другой, более уверенный и удачливый, не имеющий ничего общего с ее прежним мужем? Что она ему скажет, если он откроет дверь? В чем покается?
Она не могла бы ему соврать, это точно. Поэтому не могла бы сказать ему, что не любит Алекса. Она не могла бы сказать, что несчастлива с ним. Не могла бы заявить, что раскаивается в том, что оставила Вениамина когда-то.
Господи, зачем же она тогда тут очутилась?! Что она скажет?!
Дверь распахнулась в тот самый момент, когда она уже от нее попятилась.
– Машенька?! – Пухлые губы Вениамина задрожали. – Господи! Это ты, Машуня?! Это точно ты?!
– Привет, – тихо обронила Маша, продолжая топтаться на площадке перед дверью. Зачем-то спросила: – Ты один?
– Конечно! – поспешил он выпалить, будто оправдываясь. – С кем же мне быть?! Ты… Ты ко мне?
– Нет, к твоим соседям, узнать: не буянишь ли ты по вечерам? – фыркнула она в белоснежный меховой воротник. – Конечно, к тебе! Можно?
– Да проходи, проходи, конечно! – Он занес было через порог огромную ножищу в лохматой тапке, вдруг смутился чего-то, попятился, позвал ее: – Входи, Машуня, входи, пожалуйста!
Она переступила через порог своей прежней берлоги, закрыла за собой дверь, привалилась к ней спиной.
Все изменилось! Все, буквально! Не было лампочки над головой в коридоре, она не болталась на длинном, толстом, изогнувшемся в электрической судороге шнуре. Вместо нее с потолка лился мягкий неоновый свет, источника его Маша не обнаружила, сколько ни искала глазами. Все было мастерски спрятано в трехуровневом потолочном покрытии.
Новый пол под ногами, прежнего, трещавшего, как корабельная палуба в разгар шторма, паркета тоже не было. Голые шероховатые стены цвета молочного шоколада. Встроенная мебель, угадываемая лишь по сверкающим хромом ручкам.
Она невольно вытянула шею, пытаясь заглянуть в кухню, – а на месте ли старое раскладное кресло, в котором посапывала, бывало, Маринка? И которое они по очереди таскали в комнату, на ходу теряя запчасти из его крепежа, когда в гости набивалось слишком много народу?
Кресла не было! Из кухни претенциозно выглядывало что-то модное, сверкающее лаком и стеклом. И тоже – новый пол, новые двери, светильники…
Здесь теперь все, все – новое! Не осталось и кусочка от старой жизни, в которой она оставила увальня Вениамина Засалкина, взявшего в браке ее девичью фамилию Белова. В нем тоже что-то неуловимо изменилось. Нет, он был таким же мешковатым, глупо одетым в безразмерные шаровары, какую-то нелепую широченную рубаху, тапки лохматые – ужас! – но в то же время в нем что-то стало другим. Глаза? Движения? Поворот головы не тот?
Да не могла она с точностью сказать ничего – ни про взгляд, ни про поворот головы этот самый, потому что она все, все, все позабыла за минувшие четыре года. Просто ощущение какое-то давило: что-то не то в нем теперь. Что-то незнакомое.
А чего она хотела, с другой-то стороны? Он повзрослел, стал более мудрым и, кажется, более обеспеченным. Язык просто не повернулся бы теперь назвать его любимым забытым именем – Веник. Квартира тоже преобразилась, необыкновенно преобразилась. В этом новом жилище Маша вряд ли влезла бы с ногами на диван и улеглась бы щекой на его валик.
– Входи, Машенька. – Вениамин гостеприимно распахнул дверь в единственную комнату. – Там все теперь немного не так, как ты привыкла, но прошу тебя, чувствуй себя как дома. Я приготовлю кофе, как ты любишь. И прошу тебя, не нужно разуваться!