Роман Лукич Антропов Поцелуй бронзовой девы
Глава I. Бурная исповедь
Скромный служитель алтаря приветствует вас, сын мой. Исповедь – великое дело… – ласково проговорил тучный, упитанный настоятель-ксендз… N-ского варшавского костела, когда перед ним за исповедательными ширмами предстала высокая, стройная фигура молодого красавца графа Болеслава Ржевусского, сына местного магната. – Облегчите свою душу чистосердечным покаянием.
– Я прихожу к вам, отец мой, в последний раз… – несколько неуверенно начал молодой граф.
– Почему в последний раз?
– Потому что я люблю и скоро собираюсь жениться.
– Но разве женатые не исповедуются, сын мой? – удивленно вырвалось у служителя католической церкви.
– Вы не дали мне докончить. Я люблю русскую, я собираюсь жениться на православной.
Лицо ксендза как-то сразу потемнело и сделалось угрюмо-суровым.
– Что ж… – усмехнулся он. – Таких случаев, к прискорбию, немало… Это – дело вкуса и известного влечения. Но, конечно, вы сами будете пребывать в лоне святой католической церкви?
Молодой граф отрицательно покачал головой.
– Нет… – твердо произнес он.
– Как?! Вы…
Ксендз-исповедник даже отшатнулся, отпрянул от молодого человека.
– Я перехожу в православие. Родители моей невесты ставят непременным условием нашего брака мой переход из католичества в православие.
– И вы? – сурово, гневно спросил один из верных слуг ордена Игнатия Лойолы[1].
– И я принял это условие.
Какие-то хриплые звуки вырвались из груди духовника-иезуита.
– Я… я не верю своим ушам… Я не хочу, не могу этому верить, вы шутите…
– На исповеди не шутят, отец мой… – серьезно ответил молодой граф.
– Вы, вы – единственный отпрыск высокочтимого рода Ржевусских, самых пламенных и верующих католиков, переходите в иную, чужую веру?
– Чужая вера? Что это за странное определение, отец мой? Разве Бог – не один и тот же? Разве есть специально православный Христос и специально католический Христос.
– Не смешивайте Господа с церковью! – гневно прошептал исповедник.
– Я вот именно и не смешиваю, это делаете вы, разделившие Христа на разные алтари разных церквей… – в тон ему ответил взволнованно граф.
– Берегитесь! Вы богохульствуете.
Глаза фанатика-ксендза загорелись бешеным огнем.
– Я? Вы ошибаетесь. Если бы я переходил в магометанство или в иудейство – я мог бы понять взрыв вашего негодования, вашей духовной скорби. Но я перехожу в ту веру, которая высоко чтит Бога Христа. Что же это вас так устрашает, отец мой?
– Вы переходите в веру тех, которые являются врагами нашего народа, ваших отцов, матерей, сестер и братьев.
– Позвольте, отец мой, вы затрагиваете уже ту область, которая менее всего может касаться вопроса веры, религии: вы переходите на политику. Но разве это уместно здесь, в храме, на исповеди, перед святым Распятием? Или католическое духовенство отлично совмещает в себе служение политическим интригам со служением Богу?
Лицо ксендза стало багрово-красным.
– Еще раз повторяю вам: берегитесь! Вы начинаете издеваться над священнослужителями католической церкви. Вы с ума сошли! О, я узнаю в этом проклятое влияние православных изуверов… Сколько вы получили наставлений от их попов?..
– Мне стыдно за вас, отец мой… – отчеканил молодой граф. – Вы – слуга Милосердного Бога – позволяете себе предавать проклятию в святом месте таких же правоверных христиан, таких же христианских священнослужителей, как и вы сами.
– О, подлый орден Игнатия Лойолы живуч! Вы – оптом и в розницу торгующие Богом – вы остаетесь верны проклятому, вовсе не христианскому, завету: «Цель оправдывает средства». И вы, славшие людей на костер ad majorem Dei glorian (для вящей славы Бога), действительно не брезгуете никакими средствами. Я не ребенок, отец мой… Мне отлично известны проделки католического духовенства, менее всего думающего о догмах христианского евангелия. Прощайте. Я ухожу отсюда примиренным с Богом, но не с вами.
И, поклонившись, граф повернулся, чтобы выйти из исповедальни. Секунду ксендз-исповедник стоял пораженный, словно оглушенный… Потом он вздрогнул и резко крикнул:
– Стойте, граф! Я вас предупреждаю, что сегодня же я сообщу об этом вашему отцу. Посмотрим, как отнесется он к вашему ренегатству.
– Вы сообщите? Но разве духовник имеет право рассказывать кому бы то ни было о том, что ему говорилось на духу?
– Для спасения погибающей души… для торжества церкви… – залепетал ксендз-иезуит.
Молодой граф рассмеялся.
– Ну, разве я не прав, когда только что сказал, что у вас – «цель оправдывает средства»? Вы вот готовы быть клятвопреступником, дабы выслужиться перед вашим орденом, а заодно… и перед знатным, богатым магнатом.
– Погодите, стойте! – исступленно схватил за руку графа верный прислужник католической церкви. – Я умоляю вас именем Бога отказаться от этого безумного решения!
– Нет! – резко ответил Ржевусский.
– Но вы забываете одно, что Бог иногда очень сурово карает вероотступников. Знаете ли вы это, безумец? – свистящим шепотом пронеслось по исповедальне.
Глаза ксендза сверкали. Что-то молчаливо-угрожающее было видно в этом сверкании, было слышно в этом шепоте.
– А-а… – отшатнулся от него молодой граф. – Я вас понимаю, святой отец: вы грозите мне местью не Бога, а местью его служителей? Что ж, я и этого не боюсь… Работайте, старайтесь, но не забывайте, что теперь – не средние века, что ужасы святой Инквизиции отошли в область мрачных, отвратительных преданий. Прощайте!..
Глава II. «Спасите графа!»
Перед Путилиным в его служебном кабинете сидел посетитель с дорожной сумкой через плечо. Это был красивый, моложавый старик, очень симпатичный, с манерами старого барина былых годов.
– Сколько же прошло уже дней, как исчез молодой граф, господин Ракитин? – спросил посетителя Путилин.
– Около недели.
– А почему вы полагаете, что он исчез?
– Потому что никогда не бывало, чтобы он не являлся так долго к нам. В последнее время, когда он попросил у меня руки моей единственной дочери и сделался ее женихом, он приезжал к нам ежедневно.
– Скажите, пожалуйста, господин Ракитин, а в замке графа Ржевусского, его отца, вы не узнавали о молодом человеке?
– Нет, господин Путилин. Вот уже несколько месяцев, как мы прекратили знакомство домами.
– Для пользы дела мне необходимо знать причину этого разрыва.
– О, это не составляет ни тайны, ни секрета… Причиной окончательного разрыва послужил резкий спор о России и «Крулевстве Польскием». Граф Сигизмунд Ржевусский, гордый, надменный магнат, высказал такую непримиримую ненависть ко всему русскому, что меня взорвало. Мы расстались врагами.
– Предполагаемый брак его сына с вашей дочерью, конечно, не мог встретить согласия и сочувствия старого графа?
– Безусловно. Я говорил об этом Болеславу, на что он ответил, что личное счастье ему дороже вздорных прихотей его отца.
– Вы не знаете, он имел все-таки объяснение по этому поводу с отцом?
– Не знаю. До последнего дня нашего свидания он ничего не говорил об этом.
– Не можете ли вы рассказать мне что-нибудь о вашем последнем свидании с молодым графом?
– Он приехал к нам к обеду. Как и всегда, был бесконечно нежен с моей дочуркой, но я заметил, что он находится в несколько приподнятом состоянии духа.
– Ого, он был взволнован? Вы не спрашивали его о причинах?
– Он сам со смехом бросил вскользь, что его страшно разозлил духовник.
– По какому случаю он виделся с ним?
– Он отправился на исповедь. Затем, уезжая, он сказал мне, что ему хотелось бы ускорить свадьбу, обещал приехать на другой день, но – увы! – с тех пор мы его более не видели. Мы в отчаянии, дорогой господин Путилин. Горе моей девчурки не поддается описанию. Она все время твердит, что с ним, наверно, случилось какое-нибудь несчастье. Откровенно говоря, у меня самого являются тревожные мысли.
– Скажите: старый граф любит своего сына?
– Безусловно. Но, как однажды с горечью вырвалось у молодого человека, старый надменный магнат любит не его душу, не его сердце, а в кем – самого себя. Он, Болеслав, в глазах отца – единственный продолжатель «знаменитого» рода Ржевусских, его блестящий представитель, тот, кем можно гордиться. Если вы знакомы с поразительной спесью польских магнатов, с их фанатизмом, вам будет ясна и понятна любовь старого графа к своему сыну. И вот я решил обратиться к вам. Вы, только вы один, господин Путилин, можете пролить свет на это загадочное исчезновение бедного молодого человека, которого я люблю, как родного сына. Спасите его!
Путилин сидел в глубокой задумчивости. Какая-то тревожная мысль пробегала по его симпатичному, характерному лицу.
– Не правда ли, ваше превосходительство, вы не откажете нам с дочуркой в этой горячей просьбе?
Путилин поднял голову.
– Я нахожусь в очень щекотливом положении, господин Ракитин: вмешиваться официально в это дело мне не только неудобно, но я даже не имею права. У меня нет никаких данных для подобного вмешательства. Во-первых, заявление об исчезновении молодого графа должно исходить от отца, а не от частного лица, каким в данном случае являетесь вы; а во-вторых… в Варшаве имеется своя сыскная полиция.
– Значит, вы отказываетесь? – с отчаянием в голосе воскликнул старый барин.
Путилин опять задумался.
– Ну ладно, хорошо. Я попытаюсь. Ваше дело меня очень заинтересовало.
– Слава Богу! Как мне благодарить вас… – рванулся Ракитин к Путилину.
Глава III. Путилин в Варшаве. В замке старого магната
Всю дорогу до Варшавы мы ехали в отдельном купе 1-го класса, Путилин не спал.
Он был окружен целым рядом толстых фолиантов.
– Pater noster! Qui est in Coelum… Credo in aeternam vitam[2]… – бормотал великий, благороднейший сыщик.
– Что это, И. Д., никак ты на старости лет за изучение латыни принялся? – спрашивал я в сильном изумлении.
– Спи, спи, доктор! – невозмутимо отвечал он.
Вот и гордая, пышная столица бывшего Польского Крулевства. Мы приехали в Варшаву в те достопамятные дни, когда она глухо волновалась.
В роскошном нумере Центрального отеля, где мы остановились, Путилин принялся спешно переодеваться. Он облачился в безукоризненный длинный черный сюртук, надел крупный орден.
– Что значит этот парад, И. Д.? – спросил я не без удивления.
– Я еду сейчас с визитом.
В великолепной – с белыми колоннами – зале граф Ржевусский заставил очень долго ждать себя. Наконец послышались шаги, в зал вошел старый магнат. Не подавая руки и слегка лишь наклонив полуседую гордую голову, он холодно спросил:
– Чем обязан видеть у себя пана… пана Путилина? – Он поднес визитную карточку Путилина к самому своему носу, обидно-небрежно вчитываясь в то, что на ней стояло.
– Сейчас я буду иметь удовольствие объяснить пану… пану Ржевусскому цель моего визита… – ответил ему в тон «пан» Путилин.
Это простое «пану Ржевусскому» вместо «пану-графу», по-видимому, было равносильно для старого магната удару хлыста. Огоньки гнева вспыхнули в его глазах. Голова надменно откинулась назад.
– Я не знаю «пана Ржевусского», я знаю графа Ржевусского… – резко проговорил он с сильным акцентом.
– Равно как я не знаю «пана Путилина», а знаю ею превосходительство господина Путилина, начальника петербургской сыскной полиции, – насмешливо ответил ему Путилин.
– Попрошу вас ближе к цели. Что вам угодно?
– Прежде всего – сесть. Не знаю, как принято в Варшаве, но у нас в Петербурге я это любезно предоставляю каждому из моих посетителей-гостей.
Магнат побагровел от неловкости и гнева.
– Прошу вас… – сделал он величественный жест рукой, точно феодальный герцог, принимающий своего ленного вассала[3].
– Изволите ли видеть, граф, возвращаясь из-за границы и очутившись в Варшаве, я случайно узнал об исчезновении вашего сына, молодого графа Болеслава Ржевусского… – начал Путилин, не сводя пристального взгляда с лица старого магната.
– Случайно? Должен сознаться, что случайность играет большую роль в вашей профессии… – саркастически прервал его граф.
– Вы правы: в деле раскрытия массы преступлений и поимке многих негодяев случай – могущественный пособник правосудию.
– Ну-с?
– Узнав об этом, я решил проверить справедливость этих слухов и с этой целью явился к вам.
– Прошу извинить меня, но… для чего?
– Для того, чтобы предложить вам свои услуги, раз эти слухи справедливы.
Путилин чувствовал на своем лице острый, пронизывающий взгляд надменного магната.
– Могу я узнать, ваше превосходительство, откуда до вас донесся слух об исчезновении моего сына, графа Болеслава Ржевусского.
– Случайно в зале первого класса вокзала до меня долетели обрывки разговора компании молодых людей, принадлежащих, по-видимому, к лучшему обществу Варшавы.
– Прошу извинить пана… pardon! генерала, но мне было бы любопытно узнать, отчего вы так заинтересованы участью пропавшего, как вы говорите, графа – моего сына.
– Если вам угодно, я скажу вам совершенно откровенно. Очень еще недавно судьба привела меня спасти от смертельной опасности исчезнувшего таинственным образом сына петербургского миллионера-купца Вахрушинского.
– Я знаю этот ваш блестящий розыск… – почему-то очень взволнованно проговорил старый граф.
– Тем лучше. Так вот, услышав об исчезновении вашего сына, у меня мелькнула мысль: а что, если и в данном случае мы имеем дело с каким-нибудь тайным преступлением? Я поспешил приехать к вам, граф, и, признаюсь, ожидал с вашей стороны более любезного и сердечного приема. Прошу вас не забывать, что я действую совершенно бескорыстно.
Старый магнат взволнованно приподнялся с золоченого кресла и стал нервно ходить по залу. Видимо, какая-то упорная, глухая борьба происходила в душе этого гордого, надменного человека. Моментами он останавливался, словно хотел подойти и что-то сказать своему непрошеному гостю, но то, что боролось в нем, противилось этому. Путилин сидел бесстрастно-спокойный, скрестив руки на груди.
Вдруг старый граф круто остановился перед Путилиным и хрипло произнес:
– Да, мой сын, мой единственный сын действительно исчез бесследно вот уже девять дней…
– И вы не тревожитесь этим исчезновением, граф? Горький смех, в котором зазвенели сарказм, гнев, обида, тревога, пронесся по роскошной зале замка старою магната.
– А будь вы кто хотите: пан генерал, черт или святой, а я вам скажу, что не тревожусь, особенно потому, что я знаю, где находится мой сын!
Граф хрустнул пальцами.
– Вы… вы знаете, где находится ваш сын? – Путилин даже привстал в сильнейшем изумлении.
– Да. Лучше, чем кто-либо, лучше, чем сыскная полиция всего мира.
– Вы простите меня, граф, но, ради Бога, почему же вы не пытаетесь отыскать его, вызволить из того плена, куда он попал по неосторожности или же по неосмотрительности? Еще раз повторяю: мои, может быть, непрошено-нескромные вопросы продиктованы только чувством искреннего желания помочь вашей беде.
– Га! – бурно вырвалось у старого Ржевусского. – Вы спрашиваете: почему я не делаю попытки спасти моего сына, мою гордость, мою единственную утеху в жизни. Извольте, я вам скажу тоже откровенно: потому что это – бесполезно, потому что этого плена сам желал и добивался мой сын.
– Я вас не понимаю, граф… – искренно вырвалось у Путилина. Жилы напряглись на шее и висках старого магната.
– Его сгубила проклятая любовь! Исчезновение Болеслава – дело рук проклятых Ракитиных.
– Что?! – переспросил Путилин. Он провел рукой по лбу, словно стараясь привести свои мысли в порядок.
Граф Ржевусский с удивлением поглядел на него.
– Что с вами?
– Вы… вы даете мне честное, благородное слово графа Ржевусского, что все, что вы сказали сейчас, – святая правда?..
– Я никогда не лгал! – гордо ответил один из варшавских феодалов.
– В таком случае… я боюсь, что ваш сын действительно или уже погиб, или на краю гибели.
– Во имя Пречистой Девы, что означают ваши слова?! Вы что-нибудь знаете?
Как изменилось это холодное, надменное лицо! Сколько чисто отцовской любви и страха засветилось в глазах!..
– Знаю. Слушайте, граф.
И Путилин шаг за шагом начал рассказывать ошеломленному графу о приезде Ракитина, о том, как тот умолял его спасти молодого человека.
– Это… это – правда?
Лицо графа было смертельно бледно. Пот проступил на лбу.
– Правда, граф.
Маленький золоченый столик, на который опирался магнат, упал на блестящий паркет зала.
– Так… так где же мой сын, ваше превосходительство? – с ужасом прошептал он.
– Вот для того, чтобы узнать это, я и приехал к вам в Варшаву. Как видите, ваше сиятельство, моя профессия не всегда заслуживает такого обидно-пренебрежительного отношения, каким вы подарили ее.
Граф взволнованно подошел к Путилину.
– Простите меня. Вы как умный человек отлично поймете те чувства, которые обуревали меня. Я против этого брака. Кто может осудить меня за это? Разве каждый отец не относится любовно-ревниво к своему детищу?
– Простите, граф, теперь нам некогда говорить об этом. Надо спасать вашего сына.
– Да, да! – рванулся польский магнат к своему врагу – начальнику русской сыскной полиции. – Теперь и я вас умоляю: спасите Болеслава! Я весь к вашим услугам. Угодно вам переехать из гостиницы в мой замок? Распоряжайтесь, как вам угодно.
– Благодарю вас, но как раз этого не надо делать. Если вам угодно, чтобы я спас вашего сына – если это только не поздно – я вас попрошу держать мой приезд в Варшаву в полной тайне. Я буду являться к вам, когда мне потребуется. Мой пароль – «Pro Christo morir» – «умираю за Христа».