– Мне самому нужно просить прощения, девочка. У тебя и всех здесь присутствующих, – мягко сказал Артем. – Но то, что я предложил вам, не имеет никакого отношения к кнуту. Скорее это уздечка. Кнут причиняет боль, а я хочу, чтобы вы не испытывали никаких страданий. Я сам приготовил это зелье при содействии варнаков. Не забывайте, что я изучал искусство врачевания у очень разных народов… Ваша воля на некоторое время ослабнет, разум померкнет, а тела станут послушными, как театральные марионетки. А все остальное уже моя забота.
Выждав немного, Артем оттянул веко Смыкова, человека, с его точки зрения, наиболее устойчивого к внушению, и проверил реакцию его зрачков. Затем он негромко приказал:
– Разбирайте снаряжение и стройтесь в прежнем порядке.
Команда была исполнена с автоматической точностью и быстротой, свойственной машинам, дрессированным животным и зомби. Верка, стоявшая первой, протянула вперед руку, пальцы которой были сжаты так, словно она опять держалась за пояс Артема. Глаза у всех были открыты. В них не было ни упрека, ни страха, одна только пустота, но Артем не поленился обойти строй, чтобы опустить веки каждому из своих спутников. Потом он все так же негромко сказал:
– Вперед… Чуть левее…
Кавалькада послушно двинулась в указанном направлении сквозь мрак, жару и непомерную силу тяжести, но прежних стенаний и жалоб больше не было слышно. Люди не просили ни отдыха, ни питья, ни еды. Артем постоянно проверял их пульс и, когда считал это нужным, укладывал ватагу на отдых в мелкую воду, а потом поил всех настоянными на меду местными травами, способными вернуть силы даже безнадежному дистрофику.
Затем поход продолжался. Мрачное искусство максаров, способных превращать людей в послушных своей воле кукол, на этот раз сослужило добрую службу.
И вот наступил момент, когда Артем рассмотрел далеко впереди отсвет колеблющегося багрового пламени. Это горел зажженный варнаками нефтяной источник. Сами они терпеть не могли огня и никогда не пользовались им ни в быту, ни в своих химических опытах, однако иного способа подать людям сигнал просто не придумали.
– Вот и все, – сказал Артем, когда бушующее пламя уже стало освещать фигуры его спутников. – Очнитесь!
Люди вышли из состояния забытья почти мгновенно. Последним, что они помнили, был вкус зелья, подавившего их волю.
– Господи, ну чего же мы стоим! – нетерпеливо сказала Верка. – Мешки уже одели, а все стоим. – Пошли!
– Никуда идти не надо, – остановил ее Артем. – Мы у цели. Приготовьтесь к встрече с родным миром…
– Никогда бы не подумала раньше, что распущу нюни, вернувшись в это захолустье, – всхлипнула Верка.
– С голодухи и черная корка калачом покажется, – Зяблик, во все глаза пялившийся на знакомые с детства пейзажи, сказал это чисто автоматически, безотносительно к своему собственному настроению, а тем более к настроению масс, готовых целовать родную землю.
Они уже и не помнили, когда в последний раз видели эти милые сердцу скудные перелески, когда ощущали запахи сырой хвои, прелой листвы и гниющих на корню грибов, когда могли вволю поваляться на траве, не опасаясь, что она превратится в груду углей или зыбучую трясину.
После долгого пребывания во мраке чужого мира у всех слезились глаза. Посмотреть на небо, даже такое тусклое, было просто невозможно.
Выглядели люди ужасно: одежда, много раз мокнувшая в воде, а потом сохнувшая прямо на теле, стояла колом, физиономии приобрели чугунный оттенок и распухли, как после затянувшейся попойки; кожа по всему телу покрылась множеством мелких кровоподтеков.
Особенно дикий вид имел Лева Цыпф – его лицо и череп покрывала густая щетина одинаковой длины; ухо, неизвестно где и когда обожженное кислотой, распухло до размеров детской галоши, в глазах появился нездоровый блеск.
– Боже, я вся синяя, как покойница! – изумилась Лилечка, заглядывая себе за пазуху.
– Это от перегрузки под кожей полопались капилляры, – объяснила Верка. – Ничего страшного, скоро пройдет.
Смыков горевал над своим размокшим блокнотом. Зяблик, глухо матерясь, разыскивал в мешке манерку с ружейным маслом – от горячего воздуха, от постоянной влажности и еще неизвестно от чего пистолет покрылся подозрительным белесым налетом. Верка лепила на лицо и руки свежие листья подорожника, надеясь с их помощью свести отеки. Лилечка просто наслаждалась покоем, прохладой и свежим воздухом. Артем и Цыпф совершили небольшую прогулку по окрестностям – первый, как всегда, передвигался бесшумным скользящим шагом, а второй ковылял, как дряхлый старец, – сказывалась долгая и непомерная нагрузка на суставы.
Вернувшись, Цыпф сказал:
– Тут неподалеку проходит заброшенная Проселочная дорога. Даже указатель сохранился: «Деревня Клыповщина – 1,5 километра».
– Ясно. Знаю я это место, – авторитетно заявил Зяблик. – Там от указателя в лес тропочка отходит, а рядом здоровенная кривая елка растет. Так?
– Так, – подтвердил Цыпф. – Может, у вас в деревне Клыповщине знакомые есть?
– Нет давно такой деревни. Она там же осталась, где Москва, Минск, Вашингтон и вся наша остальная матушка Земля. Если по тропинке идти, через пару сотен шагов уже Трехградье начинается. А проселочная дорога прямо в Кастилию выводит. Но до нее километров пять, не меньше. Там, недалеко от границы, монастырь стоит. Женский. Общества кармелиток. Одно время я в нем зазнобу завел. Баба, правда, уже немолодая, зато в должности экономки состояла. От всех кладовок ключи имела. Вроде как наш завхоз.
– Конечно, ты же к простой бабе клеиться не будешь! – сказала Верка с сарказмом. – Тебе только экономку с ключами подавай! Пусть даже страшную, как каракатица!
– Не надо! Она еще хоть куда баба была. В полном соку, не чета тебе, – огрызнулся Зяблик. – Мы с ней на то место, про которое Левка говорил, частенько выезжали. Я с Чмыхало на драндулете, а она со служанкой на муле. Жратвы и поддачи она с собой брала столько, что и вдесятером не осилишь. Как сейчас помню, – Зяблик стал загибать пальцы. – Бочонок вина, так примерно ведра на три. Копченый окорок, само собой, а когда и пару. Две-три головки сыра. Каплуны, жаренные на вертеле. Куропатки, телятина, прудовая рыба, перепелиные яйца, корзина фруктов, улитки под винным соусом… Этих я, правда, не ел. И еще специально для меня с десяток соленых огурцов. Она их из особой бочки брала, которую кастильцы в Талашевской заготконторе как трофей захватили.
– Интересно, а что ты с собой брал? – спросил Цыпф.
– Зачем мне брать! – ухмыльнулся Зяблик. – Я мужик! Все мое всегда при мне.
– Вот бы хоть одним глазком глянуть! – произнесла Верка мечтательно.
– Придет время, и глянешь, – пообещал Зяблик. – Когда обмывать меня будут… Но дело не в этом. Я про дорожный указатель рассказываю. Вернее, даже не про указатель, а про елку, что возле него торчит… Последний раз мы там с моей кралей были, дай Бог памяти, лет пять назад. Погода тихая стояла, сухая… Как раньше в конце августа. Выпили мы, значит, хорошенько и закусили. Вижу, моя монашка захорошела. Так на меня и лезет, так и лезет. Делать нечего. Валю я ее на землю прямо возле того указателя. Она рясу задрала, ляжки раскинула, а волосики между них реденькие-реденькие…
– Тьфу! – возмутилась Лилечка. – Не могу я такие скабрезности слушать!
– Потерпи, плеваться потом будешь… Я еще до самой соли не дошел… Прилег я на монашку, значит, и начал… Она от избытка страсти сразу заголосила. Сначала: «А-а-а-а!», а потом: «Аааа-аааа-аааа!» Все бы хорошо, да мешает мне какой-то отвратный запах. То ли изо рта у нее, то ли из какого другого места. Оглянулся по сторонам и обомлел! На той самой кривой елке, что от нас в пяти шагах, какой-то гад псину повесил! И уже давно повесил, аж кишки сквозь ребра видны.. И так мне от этого зрелища противно стало, что я даже свое дело до конца не довел.
– Разочаровал ты, Зяблик, женщину! В самых лучших чувствах разочаровал! – притворно опечалилась Верка. – Вот так всегда. Вино выпьете, каплунов сожрете, и в сторону.
– Не переживай, хватило ей! – заверил Зяблик. – Монашке много не надо;
– Ну так давайте в тот монастырь и завернем, – предложил Цыпф. – Все равно ведь надо где-то базу основывать. А здесь места удобные, глухие.
– Сожгли его аггелы, – пригорюнился Зяблик. – Все дымом пошло. И монашки, и моя экономка, и погреба ее, и бочка огурцов… Уже года три тому, если не больше.
– Относительно базы вы высказали совершенно здравую мысль, – сказал Артем, до сих пор сохранявший молчание. – Дня два-три вам нужно где-то отсидеться. Отдохнуть, восстановить силы, залечить болячки. Кучей вам ходить нельзя, сразу приметят. Будете высылать лазутчиков. По одному человеку, по двое. А когда обстановка окончательно прояснится, начнете действовать, имея, так сказать, за спиной опорную точку.
– Я вот что скажу. – Зяблик откашлялся в кулак, что всегда было признаком его некоторого смущения. – За все, что было в Синьке, Будетляндии и в этом пекле варнакском, вам, конечно, огромное мерси… Ну а здесь мы уже как-нибудь сами разберемся… Не впервой…
– Я вот что скажу. – Зяблик откашлялся в кулак, что всегда было признаком его некоторого смущения. – За все, что было в Синьке, Будетляндии и в этом пекле варнакском, вам, конечно, огромное мерси… Ну а здесь мы уже как-нибудь сами разберемся… Не впервой…
– Могу только приветствовать подобную позицию, – сказал Артем. – Как известно, спасение утопающих – дело рук самих утопающих… Особенно если они умеют плавать… Но надеюсь, ваши слова не означают, что с этой минуты я подвергнут остракизму? – Он обвел присутствующих внимательным взглядом.
– Да мы скорее Зяблика кастрации подвергнем, чем вас остракизму! – ответила за всех Верка. – Вы на него внимания не обращайте. Ну что возьмешь с убогого. Ему бы молчать почаще, а он пасть раскрывает… И все некстати…
– Как раз и кстати, – возразил Артем. – В противном случае мне бы пришлось самому завести этот разговор. Дело в том, что нам пора расставить некоторое акценты. Стремясь помочь всему человеческому сообществу в целом, я бы не хотел принимать сторону какой-то одной определенной группировки. Уличные схватки, партийные интриги, окопы и баррикады не по мне… Конечно, я не останусь в стороне и в трудную минуту постараюсь прийти вам на помощь. Но только не нужно полагаться на меня, как на Бога. В конечном итоге все будет зависеть от вас самих – от ваших земляков, от кастильцев, степняков, арапов. Сможете вы найти общий язык – спасетесь. Начнете новые распри – погибнете все вместе.
– Лозунг, значит, старый: голодранцы всех стран, соединяйтесь! – буркнул Зяблик.
– Когда горит дом, его жильцам действительно лучше прекратить склоки и объединиться. И если крышу и стены отстоять уже нельзя, спасайте самих себя, своих детей и самое необходимое из имущества. Спасайте сообща, потому что в одиночку с пожаром не справиться.
– Вы воду в вино превращать не умеете? – поинтересовался Зяблик.
– Нет.
– Мертвых оживлять тоже не пробовали?
– Не пробовал. И толпу семью хлебами не накормлю. И слепого не исцелю.
– Жаль. Странствующий проповедник из вас бы получился.
– Я лично не исключаю такой возможности. Но только в крайнем случае. А сейчас давайте поищем какое-нибудь пристанище. Кто из вас лучше всех знает местность?
– Он! Он! – Зяблик ткнул в Смыкова, а Смыков в Зяблика.
– А если конкретнее?
– Я сюда только на стрелки выезжал, – заявил Зяблик. – Кроме кустов при дороге, ничем другим не интересовался. А Смыков здесь десять лет прослужил.
– Это не моя зона! – возразил Смыков. – Бывал я в этих краях, конечно, не отрицаю… Но сколько лет уже прошло!
– Сексотов имел в тутошней местности? – Зяблик исподлобья уставился на него.
– Вы внештатных сотрудников имеете в виду?
– Называй как хочешь. Что внештатные сотрудники, что осведомители, что стукачи – один хрен.
– Так. Дайте вспомнить. – Смыков закатил глаза вверх, будто в стукачах у него ходили птицы небесные или ангелы Божьи. – Раньше эта территория относилась к Самохваловичскому сельсовету… Был там у нас один внештатник на почте, вот только фамилию не вспомню… Второй в правлении колхоза, экономист… Завуч начальной школы… Фельдшер в амбулатории… Завклубом, но ту в основном как подстилку использовали… Еще председатель сельпо, главный агроном, егерь, лесник, бригадир полеводческой бригады, библиотекарша…
– А председатель колхоза? – поинтересовалась Верка.
– Совхоз у них тут был, а не колхоз. Имени пионера Павлика Морозова… Но директор его был птицей не нашего полета. Если он где-то и состоял внештатником, то скорее всего в комитете.
– Вы просто молодцы, – похвалил Зяблик. – Не хуже гестапо работали.
– Какое там! – махнул рукой Смыков. – Большинство, знаете ли, чисто формально числились… Для отчета. Но, правда, были и глубоко преданные люди. Особенно если старой закваски.
– Про закваску это ты вовремя напомнил, – встрепенулся Зяблик. – Ты нас к такому внештатнику отведи, который брагу квасит и самогон гонит.
– А такого, который на Софи Лорен женат, вам, братец мой, не надо?
– Такого я тебе оставляю… В ружье, ребята! Знаете, с чего все революции начинались? С хождения в народ. А потому держим путь ровненько на деревню Самохваловичи. Это будет наша крепость Бастилия и наша казарма Монкада.
– Бастилией и Монкадой будет нам Талашевск, – поправил его Цыпф. – А деревня Самохваловичи будет нашим шалашом в Разливе.
– Тогда уж заодно объясните, где наше кладбище Пер-Лашез? – поинтересовалась Верка. – Или вы на Кремлевскую стену рассчитываете?
– Все бы вам опошлять святые понятия, – проворчал Смыков.
Деревня Самохваловичи, до которой они добирались часа два, плутая то по заброшенным полям, где овсюг и лебеда уже забивали хилую пшеницу-самосейку, то по лесу, правильная планировка которого указывала на его искусственное происхождение, по нынешним меркам представляла собой очаг цивилизации. Ее довольно-таки пристойный вид свидетельствовал о том, что буржуазная власть здесь была свергнута не в семнадцатом, а в тридцать девятом году, в ходе так называемого освободительного похода.
Центром деревни являлся костел, построенный в стиле позднего деревянного барокко. Нашим героям он был виден с апенды, а проще говоря, с задней, утюгообразной части. На памяти Смыкова он использовался то под нефтехранилище, то под склад минеральных удобрений, а в настоящее время скорее всего пустовал.
По соседству с костелом располагался старый двухэтажный усадебный дом со стенами метровой толщины и окнами-бойницами. До Великого Затмения здесь содержались буйные психи со всей области, а потому все окна были забраны снаружи решетками. Пейзажный парк, окружавший усадьбу, как ни странно, не превратился в джунгли и мог без помех просматриваться во всех направлениях.
Короче говоря, если в плане политическом деревне Самохваловичи и предназначалась роль пресловутого шалаша в Разливе, то в плане фортификационном она скорее напоминала Александровскую слободу, где любил отсиживаться Иван Грозный.
Полсотни деревянных домишек, разбросанных вокруг усадьбы, в расчет можно было не принимать. Это был так называемый окольный град – естественное зло всех крепостей, – который в преддверии осады всегда подвергался сожжению, дабы не позволить коварному врагу свить там гнездо.
На первый взгляд в деревне царила тишь да гладь – орали петухи, лаяли собаки, в огородах ковырялись хозяйки, на завалинках покуривали хозяева, на одном доме даже латали прохудившуюся крышу. Зато возле культурных и административных зданий, некогда являвшихся местопребыванием Смыковских креатур, никаких признаков жизнедеятельности не наблюдалось.
Сельсовет и дирекция совхоза вообще представляли собой пепелища, а школа, почта, лесничество и библиотека стояли заколоченными.
На разведку решили отправить Цыпфа, личность здесь малоизвестную, да вдобавок имевшую сейчас все признаки забубенного бродяги. Смыкова, Зяблика или Верку могли легко опознать, а от Лилечки в этом деле было столько же проку, сколько от выпускницы консерватории, направленной на восстановление шахт Донбасса (впрочем, сама она придерживалась совершенно противоположного мнения и просто рвалась в бой).
С вершины холма, на котором засела ватага (укрытием ей послужили развалины геодезической вышки), было хорошо видно, как Цыпф добрался до околицы деревни, как из первой хаты его шуганула хозяйка, как он долго и безуспешно договаривался о чем-то с хозяином второй, как скрылся под крышей третьей и как от четвертой в сторону усадьбы помчался шустрый белобрысый пострел.
– Заложат сейчас Левку, – сказал Зяблик с досадой. – Да, тут не шалаш в Разливе… Тут, в натуре, родина пионера Павлика Морозова, как бишь ее…
– Деревня Герасимовка Свердловской области, – подсказала Верка. – Ты что, в школе не учился?
– Я школу закончил, когда ты еще сопли глотала, – огрызнулся Зяблик, кровь которого уже закипала в предвкушении близкой схватки. – Ага, показались!
Из усадьбы, предводительствуемые малолетним стукачом, вышли трое молодцов, одетых кто во что горазд и примерно таким же образом вооруженных – обрез, малокалиберка, вилы. Ни на прославившихся в недалеком прошлом головорезов из отрядов самообороны, ни на аггелов они похожи не были. Так, обыкновенные лопухи, народные дружинники, по жребию или по очереди охранявшие свою деревню.
– Ну что, пройдемся? – Зяблик покосился на Смыкова.
– Можно, конечно… если товарищи женщины нас отпустят. – Смыков недовольно зевнул. Сейчас он был похож на собаку, которую мучают блохи, но которой лень почесаться.
– Идите, идите! – толкнула его в спину Верка. – Нечего за наши юбки держаться!
Скатившись вниз по обратной стороне холма, они нырнули в заросли орешника, подступившие почти к деревенским огородам. Цыпф, недавно проходивший здесь, оставил след такой явственный, словно был участником соревнований по перекатыванию пустых бочек.