Марр, будучи человеком дисциплинированным, явно выделялся из среды головорезов от морской торговли. Уже через несколько месяцев он завоевал репутацию усердного и честного лавочника. В последние несколько недель торговля шла бойко, и он нанял плотника, мистера Пафа, чтобы тот подремонтировал магазин и усовершенствовал прилавки и витрину. Старый фасад убрали и вместо него построили кирпичный – с окном большего размера, чтобы эффектнее демонстрировать товар. 29 августа 1811 года, к радости Марра, у него родился сын, и это еще больше укрепило его стремление к успеху. Он предвкушал тот день, когда его магазин – а может, многие принадлежащие ему магазины, рассыпавшиеся от района Бетнал-Грин по Хакни, Далстону, Боллз-Понд-роуд до Стэмфорд-Хилл и дальше, – украсит вывеска «Марр и сын».
Однако первая лавка была очень скромным начинанием. Она помещалась в доме в ряду таких же убогих строений на Рэтклифф-хайуэй. Лавка с полками и прилавком занимала большую часть первого этажа. За прилавком находилась дверь, открывавшаяся в задний коридор, из которого два пролета лестницы вели: один – вниз, в кухню в подвале, другой – на площадку второго этажа, к двум спальням. Третий этаж использовался в качестве склада для хранения шелка, кружев, женских мантилий, накидок и мехов. Неказистый вид дома оживлял лишь новый красивый эркер, недавно окрашенный в оливково-зеленый цвет. Магазин располагался в одном из четырех одинаковых рядов домов, образовывавших стороны квадрата. Каждое строение в квартале имело огороженный задний двор, куда вели двери в глубине здания. Пространство внутри квадрата было общим для всех жителей квартала. Ряд домов напротив лавки Марра выходил на Пеннингтон-стрит, где фасады затеняла огромная, в двадцать футов вышиной, кирпичная стена. Это была стена лондонского дока, построенного шесть лет назад тем же архитектором, который спроектировал Дартмурскую тюрьму. Похожая на крепостную, она предназначалась для защиты сотен пришвартованных внутри кораблей. Чтобы возвести док, потребовалось сровнять с землей одиннадцать акров лачуг и хибар, а их обитатели набились в протянувшиеся вдоль стены трущобы. Большинство из них потеряли единственное средство к существованию, поскольку суда, которые они прежде грабили, теперь находились за огромной чудовищной черной стеной. Лишившись источника дохода, они грабили жителей прибрежных районов и пополняли растущую лондонскую армию воров и нищих.
Это было плохое время и неподходящий район, чтобы открывать здесь торговлю. В 1811 году Наполеон установил блокаду континентальных портов и почти уничтожил европейскую коммерцию. В центральных графствах Англии разрушающие машины и оборудование луддиты подогревали страх перед революцией. Случился неурожай. И ко всем неурядицам эпохи насилия и смут в 1811 году старый король Георг III был признан докторами неизлечимо психически больным и недееспособным, и принцем-регентом провозгласили его старшего сына.
Но во время уборки лавки в конце напряженной недели мысли Марра были больше заняты собственными заботами: он беспокоился о здоровье жены, медленно восстанавливавшей силы после беременности. Разумно ли он поступил, занявшись перестройкой лавки, – не переоценил ли свои возможности? К тому же выводила из себя история с потерянной стамеской Пафа, которую плотник одолжил у соседа и которая, как он утверждал, осталась в лавке, хотя там ее, несмотря на все старания, так и не нашли. К тому же к концу долгого рабочего дня Марра мучил голод. Лавочник прервал работу и позвал служанку Маргарет Джуэлл. Хотя было уже поздно (как впоследствии сказала Маргарет коронеру, примерно без десяти минут полночь), он вручил ей банкноту в один фунт и отправил заплатить по счету булочнику и купить немного устриц. Их продавали свежими с лодок из городка Уитстебл по пенни за дюжину, так что ужин обещал получиться дешевым и вкусным. Пусть будет приятный сюрприз его юной жене Селии, которая в это время кормила ребенка на кухне в подвале. Тимоти Марру-младшему исполнилось три с половиной месяца.
Закрывая за собой дверь лавки, Маргарет Джуэлл заметила, что хозяин вместе с Джеймсом Гоуэном снова принялся за работу за прилавком. Девушка повернула налево по Рэтклифф-хайуэй.
Казалось, ее не страшила ночная прогулка в одиночку: это ощущение безопасности, которому вскоре будет суждено вдребезги разбиться, тогда было относительно новым. Деятельность приходского управления нескольких церквей Королевы Анны принесла первые плоды цивилизации: возникли мощеные улицы, дорогу освещали масляные фонари, появились приходские дозоры. Но главные перемены произошли при жизни самой Маргарет Джуэлл. У людей не стирался в памяти пожар 1794 года – самый разрушительный со времен Великого лондонского пожара 1666 года, когда огонь уничтожил сотни деревянных домов и лачуг по обеим сторонам Хайуэя. Тогда на кораблестроительной верфи из чана вытекла кипящая смола, и огонь добрался до груженной селитрой баржи. Был отлив, и рядом лежали в грязи беспомощные суда. Баржа взорвалась и подожгла склады с селитрой Ост-Индской компании. Огонь хлынул на Рэтклифф-хайуэй, как и через сто пятьдесят лет, когда история повторилась. Но на этот раз пламя оказалось очищающим. Вместо деревянных лачуг здесь выросли небольшие кирпичные дома, один из которых превратился в лавку Марра, и район заметно прибавил респектабельности. С открытием в 1805 году лондонского дока сюда явились новые люди. В приходе поселились богатые купцы, и каждое воскресенье у церкви Святого Георгия на Востоке, демонстрируя благополучие хозяев, выстраивалась вереница карет. Но бурной зимней ночью этот район все еще оставался для суеверных людей пугающим местом – бушприты и стрелы колотили в причалы дока, и ветер так завывал в старом такелаже, что казалось, это последний вздох раскачиваемого рекой повешенного пирата. Однако большинство ночей были мирными, а днем Рэтклифф-хайуэй превращался в оживленную, грубоватую, шумную улицу, расцвеченную яркими вывесками пабов и лавок и пропитанную характерными запахами моря и реки: рыбы, просмоленных канатов, новых веревок и парусов, пахнущего смолой рангоутного дерева. Особенно многолюдно здесь бывало субботними вечерами, когда людям выдавали недельное жалованье и питейные заведения и магазины не закрывались допоздна. Рэтклифф-хайуэй жил собственной яркой жизнью, которую поддерживало относительно недавно обретенное ощущение безопасности, что и позволило молодой служанке выйти тем вечером одной.
Маргарет Джуэлл направилась по Рэтклифф-хайуэй к устричной лавке Тейлора, но обнаружила, что та закрыта. Она повернула назад и, приблизившись к магазину Марра, заглянула в окно и заметила, что хозяин по-прежнему трудится за прилавком. Тогда она видела его живым в последний раз. Времени было около полуночи. Сырой день сменился мягким облачным вечером, и девушка обрадовалась предлогу подольше погулять по улицам. Она прошла мимо лавки и свернула с Рэтклифф-хайуэй на Джонс-Хилл заплатить по счету булочнику.
За углом проходила Олд-Грейвел-лейн – отрезок, исторически связывающий Вапинг с берегом реки. Теперь безопасные места остались позади. Улица вилась в семидесяти ярдах к востоку от дока казней, где висели пираты. Между складами вода вздувалась пеной тины и нечистот. За складами столетия, подобно приливам, оставили наносы из старых гниющих лачуг, прилепившихся здесь, словно рачки к корпусу брошенного судна. В этом месте строили без всякого плана. По давней традиции переулки и дворы располагались под прямым углом к главной дороге – дворы к дворам, переулки за переулками. Девушка могла здесь видеть целые отгороженные участки, которые, казалось, съежились и затерялись среди глухих стен, где даже днем царили сумерки. Утес лондонского дока скрывал целый чужеродный город, вместо стен в нем вздымались открытые всем ветрам борта матросских пристанищ – пришедших издалека кораблей. Маргарет слышала леденящие кровь рассказы о жизни в мрачных лабиринтах, где люди самовольно захватывали брошенное жилье, поселялись там целыми семьями, и это грозило пожарами ветхим домам и баракам. Голодные, укрепленные мрачной силой отчаяния, местные жители по большей части не буянили, но для добропорядочных лондонцев представляли вечную угрозу. Время от времени дикие толпы, бунтуя и занимаясь грабежами, наводняли Уэст или вопили, требуя устроить праздник публичного повешения.
– Лавка булочника была закрыта, – позднее сообщила Маргарет Джуэлл коронеру. – Тогда я пошла в другое место купить устриц, но не нашла ни одного открытого магазина. Я отсутствовала примерно двадцать минут. – Она не решилась идти прибрежным Вапингом и вернулась знакомым спокойным путем по Рэтклифф-хайуэй.
Перевалило за полночь, и шум улиц затихал. Прекращали работу пабы, закрывались ставни, запирались засовы. По мере того как вокруг становилось все тише, Маргарет слышала эхо своих шагов по брусчатке. Над головой в установленных приходом примитивных фонарях горела сырая ворвань, и от их света оживали и становились гуще тени. А между фонарями таились полосы абсолютной тьмы. И в лавке Марра, когда Маргарет Джуэлл подошла к дому 29 по Рэтклифф-хайуэй, тоже не было света. Дверь оказалась запертой, и стоявшая одна на безмолвной улице девушка позвонила в колокольчик.
Перевалило за полночь, и шум улиц затихал. Прекращали работу пабы, закрывались ставни, запирались засовы. По мере того как вокруг становилось все тише, Маргарет слышала эхо своих шагов по брусчатке. Над головой в установленных приходом примитивных фонарях горела сырая ворвань, и от их света оживали и становились гуще тени. А между фонарями таились полосы абсолютной тьмы. И в лавке Марра, когда Маргарет Джуэлл подошла к дому 29 по Рэтклифф-хайуэй, тоже не было света. Дверь оказалась запертой, и стоявшая одна на безмолвной улице девушка позвонила в колокольчик.
Звук ей показался необыкновенно громким. В этот час поблизости никого не было, кроме ночного сторожа Джорджа Олни, который вел в тюрьму какого-то человека и, не сказав ни слова, прошел по противоположной стороне улицы. Маргарет Джуэлл снова позвонила, на сей раз энергичнее, и прижалась к двери, стараясь расслышать, что происходит внутри. Она пока не сильно беспокоилась. Хозяин просто не спешил. Может быть, сидя с хозяйкой, отдыхал на кухне в подвале. Или супруги, отчаявшись получить устрицы, отправились спать. Девушка полагала, что хозяин не станет браниться за то, что она так долго где-то разгуливала и в итоге вернулась ни с чем. Надеясь, что шум не разбудит ребенка, она позвонила в колокольчик еще решительнее. Прислушалась и различила звук, который впоследствии не сможет вспоминать, не содрогаясь от ужаса. Но сначала она ему даже обрадовалась, потому что решила, что вскоре окажется в тепле знакомой кухни. На лестнице раздался негромкий стук шагов. Кто-то – не иначе хозяин – спускался открыть дверь. Потом вскрикнул ребенок.
Но никто к ней не вышел. Звук шагов замер, и опять наступила тишина. Полная тишина, зловещая и пугающая. Девушка, дергая колокольчик, снова принялась звонить. Затем, раздираемая страхом и досадой, стала колотить в дверь. Она замерзла, ее начал охватывать ужас. Пока она стучала и звонила, к ней подошел мужчина. Он был навеселе и решил, что девушку утихомирит. Маргарет перестала стучать. Оставалось только ждать следующего появления сторожа. А продолжать трезвонить значило лишь нарваться на новые оскорбления.
Она прождала минут тридцать. Ровно в час, объявляя время, показался Джордж Олни. Увидев у двери Марра незнакомую девушку, он приказал ей уйти. Маргарет объяснила, что она из этого дома и ее не впускают, что кажется очень странным. Олни согласился и добавил, что уверен: семья внутри. Когда он проходил в двенадцать, своими глазами видел, как мистер Марр закрывал ставни. Вскоре после полуночи сторож осмотрел окно и заметил, что ставни не заперты. Он крикнул об этом Марру, и ему ответили:
– Знаем.
Голос показался ему незнакомым.
Теперь, поднеся фонарь к окну, он снова осмотрел ставни. Запор так и не был закрыт. Олни энергично позвонил в колокольчик, но ответа не последовало. Он опять позвонил, стукнул дверным кольцом, наклонился и крикнул в замочную скважину:
– Мистер Марр! Мистер Марр!
Колокольчик опять затрезвонил, и звук, взвившись до высот крещендо, вывел из себя жившего рядом ростовщика Джона Маррея. Он был не из тех, кто вмешивается в жизнь соседей. Однако после двенадцати его семью оторвал от позднего ужина сильный стук из соседнего дома. Показалось, будто опрокинули стул. Затем раздался крик то ли мальчика, то ли женщины. Тогда эти звуки не произвели особого впечатления – скорее всего Марр, уставший и раздраженный после самого длинного и трудного дня, спал. Но сейчас трезвон продолжался, и Маррей вышел на улицу. Маргарет Джуэлл, сбивчиво, торопясь, объяснила ситуацию: как ее послали за устрицами и заплатить по счету булочнику и про крики ребенка. Олни, не столь взволнованный, добавил, что запор ставень не закрыт, а стучать бесполезно. Ростовщик взял на себя руководство остальными. Он приказал караульному продолжать изо всех сил звонить, а сам решил пойти на задний двор и попытаться разбудить соседей с другой стороны. Так он и поступил и три или четыре раза крикнул:
– Мистер Марр!
Но ответа все равно не получил. А затем увидел свет в глубине дома. Вернувшись на улицу, Маррей велел караульному звонить еще громче, пока сам он попытается проникнуть внутрь через заднюю дверь.
Преодолеть разделяющий два владения непрочный забор не составило труда, и вскоре Маррей оказался на дворе торговца льняным товаром. Он обнаружил, что задняя дверь открыта. Изнутри не доносилось ни звука, но площадку второго этажа освещал слабый свет. Ростовщик поднялся по ступеням и взял свечу. Перед ним оказалась дверь, ведущая в спальню Марров. Деликатность удерживала его на месте – он нерешительно помялся в коридоре и тихо позвал, словно молодые люди при таком шуме могли спокойно почивать в объятиях друг друга:
– Марр, Марр, ваши ставни на окне не заперты.
Ему никто не ответил. По-прежнему не желая вторгаться в спальню соседей, ростовщик поднял свечу повыше и стал осторожно спускаться по лестнице в магазин.
В этот момент он обнаружил первое тело. В шести футах от лестницы, в проеме ведущей в магазин двери лежал труп подручного Джеймса Гоуэна. Несколькими ударами ему раздробили все кости лица. Голова, с которой все еще стекала кровь, превратилась в бесформенную массу, брызги крови и мозгов запачкали магазин до высоты прилавка, и даже низкий потолок был заляпан жуткими сгустками. От потрясения и ужаса Маррей на мгновение застыл и не мог ни крикнуть, ни двинуться с места. Свеча дрожала в его руке, слабо освещая то, что лежало у его ног, и от этого на полу колебались бесформенные тени. Охнув, ростовщик повернул к выходу на улицу, но дорогу ему преградило тело миссис Марр. Она лежала ничком, прижавшись лицом к двери, и из ее разбитой головы еще сочилась кровь.
Маррею все же удалось открыть дверь, и он, оповещая остальных о том, что случилось, бессвязно выкрикивал:
– Убийство! Убийство! Смотрите, здесь убийство!
К тем, кто стоял на улице с самого начала, прибавились соседи и второй сторож, и теперь все они ввалились в лавку, но тут же застыли от ужаса. Маргарет Джуэлл закричала. Воздух наполнился возгласами и плачем. Прошло еще мгновение, и обнаружился еще один труп. За прилавком, также ничком, головой к окну, лежало тело самого Тимоти Марра. Кто-то громко спросил:
– Ребенок! Где ребенок? – И все бросились в подвал.
Ребенок лежал в колыбельке. От удара рот мальчика открылся, левая часть лица была разбита, горло перерезано так глубоко, что голова почти отделилась от тела.
Чувствуя дурноту от подобной жестокости и почти теряя сознание от ужаса, люди покинули кухню и неуверенными шагами стали подниматься по лестнице. Лавку уже заполнили любопытствующие, и от множества свечей стало светло. Те, кто находился на первом этаже, невольно сгрудившись, стали осматривать помещение. На незапачканном участке прилавка, там, куда не попали кровь и мозги Гоуэна, они увидели плотницкую стамеску. Неохотно, дрожащими руками подняли. Она оказалась идеально чистой.
Глава вторая Неизвестный или неизвестные
Внезапный звук трещотки ночного сторожа моментально встревожил округу. Распахнулись окна спален, и в них показались головы в ночных колпаках. Люди торопливо одевались, и вскоре у лавки Марра собралась небольшая толпа. Одни услышали жуткий вопль Маррея «Убийство!», другие прибежали, отдаленно представляя знакомую по ночным кошмарам картину. Но смотреть оказалось не на что – только на полуоткрытую дверь, незапертые ставни и бледные, испуганные лица тех, кто видел, что произошло внутри.
Через несколько минут новость долетела до участка речной полиции Темзы в Вапинге, где в это время дежурил Чарльз Хортон. Он бросился по Олд-Грейвел-лейн, пробрался сквозь толпу на Рэтклифф-хайуэй и вошел в лавку Марра. Поскольку он был первым полицейским, который оказался на месте преступления, ему надлежало осмотреть дом. Хортону в каком-то смысле повезло, что он дежурил в ту ночь: когда через два месяца министр внутренних дел дал указание распределить денежные награды, он получил десять фунтов за то, что ему пришлось обнаружить.
При тусклом свете фонаря полицейский осмотрел трупы. К этому времени воздух успел пропитаться сладковатым запахом крови и мозгового вещества. Хортон работал методично – посветил фонарем под прилавком, за дверью, на полках, не забыл ни один темный уголок, где убийцы могли бы бросить свое ужасное оружие. Но кроме стамески, ничего не нашел. Преступники как будто ничего не украли. В кармане Марра лежали пять фунтов, и в кассовом ящике тоже были деньги. Затем полицейский спустился в подвал на кухню, где в окровавленной кроватке лежал ребенок. Но и там поиски ничего не дали. Кто бы ни перерезал младенцу горло, он унес нож с собой.
Осталось осмотреть верхние этажи. В сопровождении Олни Хортон осторожно поднялся по лестнице и, внимательно прислушиваясь, остановился на площадке, там, где совсем недавно Маррей окликал молодых супругов из-за двери спальни. Он замер на пороге. Затем, покрепче взявшись за дубинку, сделал шаг в комнату. Кровать оказалась нетронутой. Рядом стоял стул, и к нему ручкой вверх кто-то прислонил тяжелую железную кувалду или молот – из тех, какими пользуются корабельные плотники. Ручка была покрыта кровью, на металлическом бойке кровь еще не высохла, и к железу прилипли волосы. Звонок Маргарет Джуэлл, видимо, спугнул преступников, и они, бросив орудие убийства, убежали. В спальне тоже ничего не украли. В ящике комода лежали 152 фунта наличными.