— Я не боюсь, — спокойно ответила Марлена.
50
Самолет ровным курсом летел над холмистой поверхностью пустыни. Генарр знал, что геологическая жизнь планеты продолжается: проведенные исследования обнаружили, что в истории ее были периоды горообразования. Горы до сих пор высились в цисмеганском — обращенном к Мегасу — полушарии, над которым неподвижно висел диск Мегаса.
Но здесь, на трансмеганской стороне, два больших континента были покрыты равнинами и холмами.
Марлена никогда не видела гор, и даже эти холмы произвели на нее впечатление.
С высоты, на которой они летели, реки Эритро ничем не отличались от роторианских ручейков.
Генарр подумал: вот Марлена удивится, когда увидит их поближе.
Марлена с любопытством поглядывала на Немезиду, которая как раз миновала полуденный меридиан и уже начинала клониться к западу.
— Она не двигается, дядюшка Сивер? — спросила девочка.
— Двигается, — ответил Генарр. — То есть это Эритро вращается вокруг Немезиды, но она совершает в день только один оборот, тогда как Ротору на это требуется две минуты. Если смотреть с Эритро, Немезида движется в семьсот раз медленнее, чем нам кажется на Роторе. Она как будто стоит на месте — но на самом деле это не так. — Бросив взгляд на Немезиду, он произнес: — Тебе не приходилось видеть земное Солнце, светило Солнечной системы. Ну а если и видела, то забыла — тогда ты была еще совсем крохой. С орбиты Ротора в Солнечной системе Солнце казалось гораздо меньшим.
— Меньшим? — удивилась Марлена. — Ведь компьютер говорит, что Немезида намного меньше Солнца.
— Это так, но к Немезиде Ротор подошел гораздо ближе, чем в свое время к Солнцу. Поэтому Немезида нам и кажется больше.
— От нас до Немезиды четыре миллиона километров, да?
— А до Солнца — целых сто пятьдесят миллионов. Если бы Ротор находился на таком же расстоянии от Немезиды, мы бы получали всего процент того света и тепла, что получаем здесь. Но если бы мы приблизились к Солнцу так же, как к Немезиде, то превратились бы в пар. Солнце больше, ярче и горячее, чем Немезида.
Марлена не взглянула на Генарра — должно быть, ограничилась интонациями его голоса.
— Судя по вашим словам, дядя Сивер, вам бы хотелось оказаться опять возле Солнца?
— Я там родился и порой тоскую по дому.
— Но если Солнце такое яркое и горячее, то оно, наверное, опасно?
— Мы не смотрели на него. Между прочим, и на Немезиду не следует смотреть долго. Отвернись-ка лучше, дорогуша.
Однако сам Генарр украдкой взглянул в сторону Немезиды. Красный громадный диск ее висел на западе… четыре угловых градуса, в восемь раз больше, чем Солнце, если смотреть с прежней орбиты Ротора. Этакий тусклый круг света — но Генарр знал, что изредка он вспыхивал и тогда на ровной поверхности появлялось раскаленное пятно, на которое больно было смотреть. Менее яркие пятна появлялись чаще, но их было труднее заметить.
Он что-то приказал самолету, и тот немедленно повернул так, чтобы Немезида была сбоку и люди не могли смотреть на нее в упор.
Марлена задумчиво посмотрела на Немезиду, потом вновь стала рассматривать просторы Эритро, проплывавшие внизу.
— А знаете, постепенно привыкаешь к этому цвету, и он уже не кажется таким кроваво-красным, — сказала она.
Генарр и сам это заметил. Глаза его начали улавливать оттенки и тени, мир внизу становился не таким одноцветным. Реки и небольшие озера были темнее суши. Небо казалось черным: атмосфера Эритро почти не рассеивала свет Немезиды.
Самой унылой особенностью ландшафта Эритро была его нагота и пустынность. На крохотном Роторе зеленели и желтели поля, пестрели фруктовые сады, галдели птицы — все было полно цветов и звуков.
Здесь же царило безжизненное молчание.
Марлена нахмурилась.
— А на Эритро есть жизнь, дядя Сивер?
Генарр не понял, утверждает ли Марлена, задает вопрос или читает его мысли.
— Конечно, — отозвался он. — Жизнь здесь повсюду. И не только в воде. Некоторые прокариоты обитают в водяной пленке, которая покрывает частицы почвы.
Вскоре на горизонте показался край моря — сначала черная линия, потом полоска, — воздушный кораблик приближался к нему.
Генарр искоса наблюдал за Марленой. Конечно, она читала об океанах Земли и видела их по головизору, но к этому зрелищу все равно невозможно подготовиться. Генарр однажды (однажды!) посетил Землю как турист и видел океан. Но ему не приходилось бывать в открытом море, и теперь он не был уверен в себе.
И вот берег откатился назад, суша превратилась в тонкую линию и наконец исчезла. Генарр смотрел вниз, ощущая в желудке комок. Ему вспомнились слова из древней эпической поэмы: «Море цвета темного вина» Внизу катились валы, цветом напоминавшие красное вино, то тут, то там розовели пенные гребни.
В бескрайнем водном просторе внизу не было ничего, на чем мог бы остановиться взгляд. Суша исчезла. Кануло неизвестно куда и ощущение направления. Конечно, Генарр знал, что стоит лишь приказать, и самолет немедленно повернет обратно. Бортовой компьютер следил за скоростью и направлением, определял положение самолета и прекрасно знал, где находится суша и далекий уже Купол.
Они вошли в плотное облако, и океан внизу почернел. Повинуясь приказу, самолет поднялся выше. Путешественники вновь увидели Немезиду, но океана больше не было. Внизу клубились розовые облака, клочья тумана пролетали мимо иллюминатора.
А потом облака поредели, и в разрывах вновь показалось «море цвета темного вина».
Марлена смотрела во все глаза, приоткрыв рот и едва дыша.
— Неужели все это вода, дядя Сивер? — прошептала она.
— На тысячи километров во все стороны и на десять километров в глубину — кое-где.
— Значит, если туда упадешь — утонешь?
— Не думай об этом. Этот самолет не может упасть в океан.
— Я знаю, — деловито сказала Марлена.
Покажу-ка я ей еще кое-что, подумал Генарр.
Марлена нарушила ход его мыслей.
— А вы опять стали нервничать, дядя Сивер.
Генарр удивился, как быстро он успел привыкнуть к таким замечаниям.
— Ты еще не видела Мегас, — сказал он, — и я думаю, не показать ли тебе его. Ты знаешь, что Эритро обращена к Мегасу одной стороной, а Купол построили на противоположной, где Мегас никогда не виден. Если мы полетим в эту сторону, то скоро начнется цисмеганское полушарие и мы увидим, как он встает над горизонтом.
— Мне бы хотелось посмотреть.
— Хорошо, посмотрим, только знай — Мегас огромен, в два раза больше Немезиды, и кажется, что он рушится на тебя. Некоторые не в силах вынести этого зрелища. Но он не упадет, конечно. Не сможет. Постарайся это запомнить.
И они полетели дальше, но уже на большей высоте и намного быстрее. Внизу дыбились те же океанские волны, кое-где по ним бежали тени облаков.
Наконец Генарр произнес:
— Посмотри вперед, чуть вправо — видишь? — вон Мегас выглядывает из-за горизонта. Сейчас подлетим поближе.
Сперва было видно просто яркое пятнышко, постепенно оно превратилось в огромный пылающий полукруг, встававший из-за моря. Мегас оказался гораздо ярче Немезиды, оставшейся позади и уже заметно опустившейся к горизонту.
Когда Мегас поднялся повыше, стало заметно, что ярко освещено чуть больше половины его диска.
— Вот это и называется «фазой», дядя Сивер? — поинтересовалась Марлена.
— Совершенно верно. Эту часть Мегаса освещает Немезида. По мере движения Эритро вокруг Мегаса Немезида приближается к нему, и мы видим освещенной все меньшую и меньшую часть планеты. Потом, когда Немезида проходит над или под Мегасом, мы уже видим тонкую полоску света на краю Мегаса — освещенного полушария нам просто не видно. Иногда Немезида проходит за Мегасом. В этом случае она вообще исчезает из поля зрения и на небе становятся видны сразу все звезды, и не только самые яркие, которые заметны и при Немезиде. Во время затмения виден огромный темный диск, вокруг которого нет ни одной звезды, — это Мегас. Когда Немезида появляется с другой стороны, мы снова можем видеть узкую полоску света.
— Удивительно, — проговорила Марлена. — Просто целое представление в небе. Взгляните на Мегас — какие полосы. Они движутся!
Полосы пересекали освещенную поверхность диска — бурые, красновато-коричневые, местами оранжевые — и медленно шевелились.
— Это бури, — объяснил Генарр. — Там жуткие ветры. Если приглядеться внимательнее, можно заметить, как появляются пятна, как они растут, ползут по диску, тускнеют и исчезают.
— Как в головизоре, — подхватила Марлена. — Неужели никто не наблюдает это постоянно?
— Астрономы наблюдают. С помощью компьютеров, расположенных в этом полушарии. Я тоже наблюдал — из нашей обсерватории. Знаешь, в Солнечной системе есть похожая планета. Ее зовут Юпитер. Она даже больше Мегаса.
Наконец гигантская планета заметно поднялась над горизонтом. Она была похожа на воздушный шар, приспущенный с одного бока.
— Как красиво! — воскликнула Марлена. — Вот построили бы Купол в этом полушарии, тогда каждый мог бы любоваться этим зрелищем.
— Ты ошибаешься, Марлена. Это не так. Люди не любят Мегас. Я уже говорил тебе: некоторым начинает казаться, что Мегас рушится на них, они боятся его.
— Такие дурацкие мысли могут прийти в голову немногим, — раздраженно сказала Марлена.
— Верно, немногим, но дурацкие мысли заразительны: страхи распространяются, и тот, кто не испугался бы, впадает в панику, потому что испугался сосед. Ты никогда не замечала такого?
— Замечала, — печально отозвалась она, — если одному мальчику какая-то дуреха кажется хорошенькой, то и другим это начинает казаться. И они начинают соперничать… — Она смущенно умолкла.
— Вот чтобы избежать такой цепной реакции, мы и выстроили Купол в другом полушарии. Ну а другая причина — ведь Мегас всегда на небе, и проводить астрономические наблюдения в этом полушарии затруднительно. Но я думаю, пора домой. Ты знаешь свою маму. Она, наверное, уже в панике.
— Надо связаться с ней и сказать, что все в порядке.
— Нет необходимости. Самолет постоянно посылает сигналы. Так что она в курсе, что с нами все в порядке… физически. А беспокоит ее вот что… — Он многозначительно постучал себя по виску.
Марлена осела в кресле, и лицо ее выразило крайнее неудовольствие.
— Какая мука! Знаю, каждый скажет: «Ведь она любит тебя», но это такая докука. Почему она не может поверить мне, что все будет в порядке?
— Ведь она любит тебя, — ответил Генарр, как только закончил инструктировать самолет относительно обратного пути. — Не меньше, чем ты любишь Эритро.
Лицо Марлены просветлело.
— Действительно, люблю.
— Да-да, это видно по тому, как ты относишься к этому миру.
А вот как отнесется к этому Эугения Инсигна? — подумал Генарр.
51
Она отнеслась к этому плохо. Она пришла в ярость.
— Что это вообще такое: «она любит Эритро»? Как можно любить безжизненный мир? Это ты забил ей голову таким вздором! Зачем тебе нужно, чтобы она любила Эритро?
— Эугения, будь умницей. Неужели ты считаешь, что Марлене чем-то можно забить голову? Разве ты сама не пыталась отговаривать ее?
— Ну так что же случилось?
— Видишь ли, в полете я все время старался показать ей такое, что должно было отпугнуть ее, заставить почувствовать неприязнь к Эритро. По собственному опыту я знаю, что выросшие в своем тесном мирке роториане ненавидят бесконечные просторы Эритро. Им не нравится этот свет, им не нравится кроваво-красная вода океана. Им не нравятся мрачные облака, но более всего они страшатся Мегаса. И все прочее только угнетает и волнует их. Все это я показал Марлене. Мы летели над океаном… далеко — так далеко, что увидели, как Мегас встает над горизонтом.
— Ну и?..
— Ее ничто не испугало. Она сказала, что привыкла к красному свету и он перестал казаться ей ужасным. Океан не внушил ей страха, а Мегас даже заинтересовал.
— Не могу поверить.
— Придется. Я не лгу.
Инсигна погрузилась в раздумье, потом нерешительно проговорила:
— Что если она уже заразилась?..
— Лихоманкой? Сразу по возвращении я отправил ее на повторное сканирование. Окончательный результат еще не готов, но предварительные данные свидетельствуют, что изменений нет. При лихоманке, даже легкой, рассудок немедленно испытывает заметные и весьма конкретные изменения. Так что Марлена здорова. Однако мне только что пришла в голову интересная мысль. Мы знаем, насколько впечатлительна Марлена, как умеет она замечать всякие подробности. Чувства людей словно перетекают к ней. А обратного ты не замечала? Чтобы ощущения переходили от нее к людям?
— Я не понимаю, что ты хочешь сказать.
— Она видит, когда я чувствую неуверенность или беспокойство, как бы ни пытался я скрыть это. Знает, когда я спокоен и ничего не опасаюсь. А может быть, она сама вызывает во мне неуверенность и легкую тревогу — или же наоборот — приводит в безмятежное настроение? Ее собственные чувства другим не передаются?
Инсигна не отводила от него глаз.
— Это просто безумная мысль, — недоверчиво ответила она.
— Возможно. Но ты не замечала такого у Марлены? Подумай.
— И думать нечего — никогда я не замечала ничего подобного.
— Значит — нет, — пробормотал Генарр. — Скорее всего, так. Впрочем… Она очень хочет, чтобы ты поменьше о ней беспокоилась, но не может этого сделать. Кстати, тебе не кажется, что на Эритро восприимчивость Марлены усилилась? А?
— Да, пожалуй.
— И не только. Здесь твоя дочь научилась предвидеть. Она знает, что обладает иммунитетом к лихоманке. Она уверена, что на Эритро ничто не причинит ей вреда. Она смотрела на океан и знала, что самолет не упадет и не утонет. А на Роторе ты ничего не замечала? Разве не была она там неуверенной и робкой, как обычный подросток?
— Да. Конечно.
— А здесь она стала другой. Полностью уверенной в себе. Почему?
— Я не знаю.
— Не влияет ли на нее Эритро? Нет-нет, я имею в виду не лихоманку. Нет ли здесь какого-либо иного эффекта? Совершенно иного? Я скажу тебе, почему спрашиваю об этом. Я сам ощутил его.
— Ощутил… что?
— Какое-то доброе чувство к Эритро. Собственно, эта пустыня никогда меня не пугала. Не хочу сказать, что прежде планета меня отталкивала, что на Эритро мне было неуютно, но любить я ее никогда не любил. А во время нашего путешествия вдруг почувствовал симпатию к планете, чего ни разу не чувствовал за все десять лет пребывания здесь. И я подумал: а что если восхищение Марлены так заразительно, что если она каким-то образом передает мне свое состояние? Или в ее присутствии я так же, как она, ощущаю воздействие Эритро?
— Знаешь что, Сивер, — язвительно сказала Инсигна, — по-моему, тебе тоже следует пройти сканирование.
Тот удивленно поднял брови.
— А ты думаешь, что я не прохожу его? Мы здесь проверяемся периодически. Изменений нет, кроме тех, что вызваны старением.
— А ты проверялся после вашего воздушного путешествия?
— Еще бы. Сразу же. Я не дурак. Окончательные результаты еще не готовы, но, на первый взгляд, изменений нет.
— И что ты собираешься делать дальше?
— Следующий логический шаг: мы с Марленой выйдем из Купола на поверхность Эритро.
— Нет.
— Со всеми предосторожностями. Я там бывал.
— Иди, если хочешь, — упрямо сказала Инсигна, — но без Марлены. Я ее не пущу.
Генарр вздохнул. Он повернулся вместе с креслом к окну и стал вглядываться в красную даль; затем снова посмотрел на Инсигну.
— Там, за стеной, огромный девственный мир, — заговорил он, — ничей мир — у него нет хозяев, кроме нас. Мы можем заселить его и освоить, помня уроки, полученные от собственного неумелого хозяйничанья на родной планете. Мы сделаем его добрым, чистым, достойным. А к здешнему красному свету привыкнем. Мы заполним его земными растениями и животными. Пусть процветают здесь суша и море, пусть начнется новый виток эволюции.
— А лихоманка? Как же она?
— Справимся с ней, и Эритро станет родной для нас.
— Что же, если не принимать во внимание тяготение, жару и некоторые химические составляющие в атмосфере, то и Мегас можно сделать своим домом…
— Эугения, согласись, что с болезнью справиться проще, чем с жарой, гравитацией и химическим составом атмосферы.
— Но ведь лихоманка по-своему смертельна.
— Эугения, я уже говорил тебе, что мы дорожим Марленой, как никем.
— И я ею дорожу.
— Потому что она тебе дочь. А нам она дорога потому, что может сделать то, на что способна только она.
— И что же она будет для вас делать? Читать ваши телодвижения? Фокусы показывать?
— Она убеждена, что обладает иммунитетом к лихоманке. Если это так, то она может научить нас…
— А если не так? Это же просто детская фантазия, ты сам знаешь. Почему ты пытаешься ухватиться за соломинку?
— Вот он вокруг, этот мир, и он мне нужен.
— Ну знаешь, ты прямо как Питт. И ради этого мира ты готов рисковать моей дочерью?
— В истории человечества, случалось, шли на куда больший риск ради менее важной цели.
— Тем хуже для истории. В любом случае решать мне: она моя дочь!
Глубоко опечаленный Генарр негромко сказал: — Эугения, я люблю тебя, и один раз уже потерял тебя. И вдруг вновь этот сон, мечта — еще одна возможность добиться тебя. Но я боюсь, что опять потеряю тебя — уже навсегда. Видишь ли, я обязан сказать: решать не тебе. И не мне. Все решит сама Марлена. А что она решит, то и сделает. И потому, что, быть может, она способна подарить человечеству целый мир, я намереваюсь помогать ей во всем — как бы ты ни возражала. Прошу тебя, примирись с этим, Эугения.