О том, какой шутницей была в те годы Пугачева, вспоминает Н. Белова:
«Алла любила все время что-то представлять: смешно копировала Веру Александрову и нашу математичку Юлию Куприяновну. Как-то подначила меня изобразить, будто я ее девочка, а она мой мальчик. Надела брюки, спрятала волосы под кепку, взяла в зубы сигарету, и мы пошли в обнимку по Воронцовской улице. В итоге к нам подошел какой-то взрослый парень и обратился к Алле: «Парень, дай закурить!» Она же вместо сигареты протянула ему спички. Парень разозлился, обозвал ее «дураком» и дал ей пенделя. Мы очень испугались и сразу свернули наше представление…»
А вот еще одно похожее воспоминание – все той же Е. Гордеевой:
«По вечерам мы ходили впятером гулять по набережной. Бывало, какие-то мальчишки начинали к нам приставать. И мы выпускали вперед Алку. Она взъерошивала волосы, делала дебильное выражение лица, начинала хромать, подходила к ним и дурным голосом спрашивала, который час или как пройти в библиотеку. Мальчишки в ужасе шарахались от нее. Она доводила нас просто до истерики. Или, скажем, на уроке она разыгрывала сцену, будто ей стало плохо. Мало того, что ее саму отпускали с урока, так еще и посылали Нинку проводить ее до дома. И они вдвоем линяли…»
Тем временем в 1963 году в семью Пугачевых пришла беда: арестовали их отца. Он к тому времени дослужился до должности директора Талдомской обувной фабрики и оказался замешан в каких-то махинациях. А в те годы Хрущев объявил настоящую войну расхитителям социалистической собственности. О жесткости этого курса говорит хотя бы такой факт: с ноября 1962 года по июль 1963 года в СССР прошло более 80 «хозяйственных» процессов, на которых было вынесено 163 смертных приговора. Но Борису Пугачеву повезло: его прегрешения потянули всего лишь на три года, из которых суд ему потом скостил ровно половину. Срок он отбывал в колонии под городом Долгопрудным Московской области (кстати, всего в 5 км от дачи в Новоалександровском).
Пока отец сидел, Алла Пугачева в 1964 году окончила обе школы: музыкальную и неполную среднюю (8 классов). Свидетельство об окончании «музыкалки» ей было выдано 23 мая. В нем были следующие отметки: специальность – пять, хор – пять, ансамбль – пять, сольфеджио – пять, музыкальная литература – пять.
12 июня у Пугачевой на руках появился и аттестат об окончании средней школы. В нем значились шесть пятерок: по пению, русской литературе, арифметике, рисованию и труду. Четверок было тоже шесть: по рускому языку, истории, алгебре, геометрии, естествознанию и физике. «Трояки» у Пугачевой стояли по географии, черчению, иностранному языку, химии и физкультуре.
Без особых проблем Пугачева поступила в Музыкальное училище имени Ипполитова-Иванова, которое находилось… аккурат по соседству с ее неказистым домиком в Зонточном переулке. Причем повела себя более чем странно: несмотря на то что все, кто слышал ее игру на фортепьяно, сулили ей блестящее будущее пианистки, она выбрала дирижерско-хоровое отделение (руководитель – Владимир Андреевич Веденский).
Вспоминает Р. Рюмина (руководительница фортепианного отделения в музыкальной школе № 31): «В 7-м классе Алла подошла ко мне: «Роза Иосифовна, можно я спою вам свою песню?» У нее тогда папа, кажется, серьезно болел. И Аллочка спела очень печальную песню. Стихи, музыку написала сама. Слов я, конечно, уже не помню. Но я так была потрясена, что расплакалась. «Аллочка, почему же ты не играешь с таким чувством, с каким поешь?» Поняла, что призвание ее в другом. Посоветовала маме, чтоб отправляла дочку на дирижерско-хоровое отделение. «Ей надо петь, ставить голос!» Мама очень обиделась на меня. Она же мечтала видеть дочь пианисткой. Но я смогла ее убедить…»
На курсе Пугачевой учились практически одни девушки, что ее страшно раздражало: она любила общаться с мальчишками. Поэтому и в училище старалась дружить в основном с представителями сильного пола. Среди них был и Владимир Кричевский, который вспоминает следующее:
«Мы с Аллой стали приятелями. В училище вообще духовики – в основном ребята – много общались с дружественным девчачьим дирижерским отделением. Алла славилась своей коммуникабельностью и была завсегдатаем нашего знаменитого духового подвала. Там собирались студенты покурить, выпить вина. Чудный тогда продавался портвейн по рубль ноль две и «Родничок» по 97 копеек. Алла тоже не отказывалась выпить. Мужики поигрывали в карты, иногда на деньги. Правда, кто-то попался, их отчислили, и карточные игры прекратились. А те, кто репетировал, стояли заодно на стреме. Как идет кто-нибудь из преподавателей, подавали сигнал трубой – фрагмент из какой-нибудь симфонии. Иногда нарочно переполошат всех и радуются. Там, в подвале, помнится, стоял большой бюст Мравинского. У него был очень большой нос. Об этот нос мы тушили окурки…
Алла не была хорошенькой, хотя копна волос, которые она всегда высоко начесывала, конечно, привлекала. И еще Алла любила очень короткие юбки, хотя они ей не особенно шли. Вообще, она обожала выглядеть вызывающе. Романы у нее случались очень часто – то с одним студентом, то с другим. А поскольку мы с ней были просто друзьями, она о всех своих многочисленных увлечениях мне рассказывала, стихи читала, которые ей посвящали мужчины…»
Еще одним другом Пугачевой в училище был Михаил Шуфутинский, который учился на курс младше Пугачевой. По его словам: «У Аллы была хорошая стройная фигура, ножки такие девчачьи, лицо в веснушках и копна рыжих волос, чуть ли не до пояса. Одевалась она очень эффекто, и мальчишки вовсю за ней ухлестывали.
Алла часто бывала у нас дома, и бабушка каждый раз укоряла ее за длину юбки: «Как можно ходить в таком виде?! Нельзя же так коротко!» – на что я с видом знатока отвечал: «Бабуля, ну если есть что показать – почему не показать».
Наша директриса Гедеванова слыла отпетой ретроградкой не только в музыке, но и в том, что касалось одежды учащихся: у кого из девчонок юбка чуть выше колена – могла не пустить на занятия или выгнать с урока, о джинсах вообще разговоров быть не могло. Пугачевой доставалось больше всех.
Иногда мы с Аллой прогуливали занятия. Особенно не хотелось идти на академический хор. Занятия начинались в девять утра, а нас клонило ко сну. Поэтому после первого часа мы обычно сбегали. Шли или ко мне или к ней, она жила на Крестьянке, за «сотым» универмагом, почти у самого училища. Частенько, прогуливая занятия, спускались в подвал училища, там располагались классы для индивидуальных уроков. Просили кого-нибудь из отличников взять ключ на свою фамилию – отказать никто не мог, потому что я был авторитетом, – и начинали там джазовать. Я садился за рояль, кто-то приносил контрабас, Алла пела. Причем пела так хорошо, как поет сейчас. Но тогда она исполняла песни на каком-то немыслимом полуболгарском, полуюгославском языке и по ходу придумывала такие словосочетания и приемы, которых никто из нас, включая ее саму, не знал. Однако получалось очень лихо, в такой ультрасовременной манере, к которой в Европе певицы пришли лет через десять. Мне страшно нравилось ее пение…»
К слову, именно за это ультрасовременное пение Пугачева едва не погорела. Однажды она исполняла песню на стихи Леонида Дербенева про фабричную трубу, которая рухнула, и свидетелем этого выступления стал кто-то из руководства училища. За неслыханный упадок нравов Пугачеву собрались уже отчислить из училища. И только заступничество мамы, которая пообещала, что ничего подобного впредь ее дочь себе не позволит, отвело дамоклов меч от будущей примадонны.
Несмотря на то что песенное творчество едва не привело Пугачеву к краху карьеры, она твердо решила быть не дирижером, а певицей. И хотя голос у нее тогда был неважнецкий, однако сценического шарма было хоть отбавляй. Именно это в итоге и сыграло свою роль, когда 16-летнюю Аллу Пугачеву пригласили на первые в ее жизни гастроли. Произошло это осенью 1965 года. Вот как она сама об этом вспоминает:
«День был пасмурным. Шел дождь. На первом же уроке получила двойку. И вместе со своей подругой убежала с занятий. Невезение продолжалось: в кино попасть не смогли. Дождь лил по-прежнему. Забрели в какой-то клуб. Шли на звуки музыки и попали в зрительный зал. Тихонечко заняли места и стали следить за тем, что происходит на сцене. Играл ансамбль. Из-за кулис вышла артистка в красных лакированных сапогах. Спела незнакомую песенку. Потом о чем-то долго говорила с руководителем. Ушла. Ансамбль снова начал играть. Вышла другая певица в таких же красных сапогах. И песню пела ту же самую.
Когда на сцене появилась пятая исполнительница в таких же красных сапогах и запела ту же самую песню, стало невыносимо смешно и я рассмеялась. Руководитель ансамбля закричал, почему в зале сидят посторонние. От этого стало еще смешнее, и вдруг неожиданно для самой себя я громко напела припев песни. И услышала:
– Если ты такая смелая, то давай выходи на сцену и пой!
– Я бы вышла, да вот сапог красных у меня нет!
В Москве тогда были очень модны такие сапоги. Я, как и все девчонки, тоже мечтала о них.
– А мы тебе дадим напрокат…
Появился азарт. Поднялась на сцену. Действительно дали красные сапоги. И вот я на сцене. Вдруг стало как-то страшно. В зале темно. Огонь прожектора слепит глаза. Но отступать – не в моих правилах. Взяла дыхание и спела песню.
– Откуда ты знаешь эту песню?
– Выучила, пока слушала других.
– Ну, иди!
Ушла. А через несколько дней получила почтовую открытку: «Нужно прийти на радио, на запись песни «Робот». Той самой, которую пели тогда в клубе. Оказывается, руководитель ансамбля, он же автор песни (Левон Мерабов написал музыку, а стихи – Михаил Танич. – Ф. Р.) приглашал на следующий день исполнительницу для записи на радио. Получилось, что это был мой первый конкурс, и я на нем победила…»
Мерабов руководил ансамблем при известном в эстрадном мире дуэте Александр Лившиц – Александр Левенбук. Этот дуэт в те осенние дни подготовил новую программу под названием «Пиф-Паф» и искал в нее вокалистку. Наверняка читатель догадался, на ком они остановили свой выбор? Правильно, на Пугачевой, с которой их познакомил Мерабов. Однако было сразу два «но»: чтобы отправиться с юной исполнительницей на гастроли, надо было выбить разрешение, во-первых, у ее мамы, во-вторых – у руководства музыкального училища. Первой под усиленную обработку попала мама будущей гастролерши.
Поначалу Зинаида Архиповна категорически отказывалась отпускать дочь к черту на кулички (гастроли должны были проходить в Перми и Свердловске), и никакие слезные мольбы Аллы на нее не действовали. Не повлиял на мать и приход в их дом Левенбука, который клятвенно обещал, что лично будет присматривать за Аллой на гастролях. И тогда Пугачева использовала последний шанс: помчалась к дальним родственникам мамы – супружеской чете, которые некогда были артистами оперетты. Те немедленно позвонили Зинаиде Архиповне. И случилось чудо. Переговорив с ними, мать Пугачевой положила трубку на рычаг и после короткой паузы произнесла: «Ну, что ж, подумаем». Но по ее лицу всем стало ясно, что неприступная крепость пала.
Что касается руководителей училища, то в их отношении был избран еще более хитрый ход. Было решено придумать Пугачевой какую-нибудь болезнь, под которую можно было взять в учебном заведении академический отпуск. Ну, например, со зрением. В итоге 16 ноября 1965 года из-под руки мамы Пугачевой на свет родилось заявление на имя директора училища Е. К. Гедевановой следующего содержания: «Прошу Вас дать академический отпуск моей дочери Пугачевой А. Б. ученице 2-го курса дирижерско-хорового факультета по состоянию здоровья – на 1965/66 уч. год».
Спустя несколько дней после этого Пугачева отправилась на гастроли. Вот как она сама описывает их: «Мне выдали платье. Ядовито-зеленое. С огромным вырезом на спине. Мама, как смогла, уменьшила этот вырез. И все-таки на сцене я старалась не очень демонстрировать свою спину зрителям. Радость от того, что я – артистка – невероятная! Да еще за это платят деньги! Пела «Робот». И еще песню из репертуара Эдиты Пьехи – перед этой певицей я преклонялась, любила ее и ее песни. Наверное, смешно было смотреть на шестнадцатилетнюю тонюсенькую девчонку, которая выговаривает со значением: «На тебе сошелся клином белый свет…»
Я сама себе аккомпанировала на рояле, и публика принимала меня очень хорошо. Каково же было мое удивление, когда перед последним концертом директор вдруг сказал мне: «Деточка! Мы возвращаемся в Москву. Советую тебе забыть о сцене – артистка из тебя не получилась. А что касается денег, то ты должна будешь внести в кассу…» И называет мне сумму. Оказалось, что концертное платье, которое так старательно ушивала мне мама, и туфли, которые я приобрела во время гастролей, значительно превышали сумму моего заработка.
С таким настроением я возвращаюсь в Москву. Стою на перроне московского вокзала и боюсь идти домой. Тут ко мне подошел наш музыкант, он играл на ударных инструментах. Взял мой чемодан и повел домой. Когда мама открыла дверь, он сразу же ей выпалил: «Вот ваша дочь. Артисткой она не стала. Но я вам говорю – мы о ней еще услышим…» Таковы были мои первые гастроли…»
В Москву Пугачева вернулась в конце года. И 27 декабря написала заявление руководству училища: «Мне был предоставлен академический отпуск ввиду болезни, но, так как я чувствую себя вполне здоровой, прошу дать мне возможность продолжать учебу».
Вскоре после первых гастролей, в 1966 году, на Аллу Пугачеву обратил внимание редактор популярной воскресной радиопередачи «С добрым утром!» Владимир Трифонов. Он славился тем, что везде и повсюду выискивал подающих надежды молодых артистов и рекламировал их в своей передаче. Вот и Пугачеву постигла та же участь. Причем напарнику Трифонова Дмитрию Иванову она совершенно не понравилась, а Трифонов сказал, что ее ждет большое будущее. «Ну, ну», – скептически сказал Иванов, посчитав увлечение своего напарника очередной блажью. Ближайшее же будущее показало, кто из них прав в этом споре.
Песня, которую Пугачева спела в «Утре», была все та же – «Робот» Мерабова и Танича. За те несколько месяцев, что она ее исполняла, Пугачева настолько сроднилась с этой песней, что пела ее практически на одном дыхании. Вот почему, когда «Робот» в ее исполнении прозвучал в эфире, слушатели были в восторге. Как вспоминает М. Танич: «Песня сразу стала популярной. После Аллы ее перепела чуть ли не вся женская часть нашей эстрады. «Робота» исполняли во всех ресторанах, а это всегда было показателем большого успеха…»
После того редакцию «Утра» завалили письмами, в которых слушатели восхищались талантом юной певицы и просили продолжить с ней знакомство дальше. Значит, требовалась новая песня. И тут на горизонте Пугачевой возник начинающий композитор Владимир Шаинский. Он написал песню «Как бы мне влюбиться?», но никак не мог найти для нее исполнителя. Сначала он искал его среди звезд: Муслима Магомаева, Вадима Мулермана. Но те под разными предлогами отказывались от сотрудничества с нераскрученным автором. Тогда Шаинский стал искать исполнителей среди более молодого поколения, причем представительниц слабого пола. Ему посоветовали найти Анну Герман. Но та жила в Польше, и выйти на нее у безвестного Шаинского и вовсе не было никаких шансов. Он был уже в отчаянии, когда кто-то из радийных редакторов назвал ему певицу, исполнявшую песню «Робот». «А как ее фамилия?» – поинтересовался композитор. «Да зачем вам фамилия – она мало кому известна», – ответили ему. «А все-таки», – не унимался композитор. «Ну, Алла Пугачева. Легче вам?» Далее привожу слова самого композитора:
«Через пару дней я зашел на радио заполнить какие-то документы, и секретарша мне говорит: «Хотите увидеть вашу будущую исполнительницу? Вон в углу за роялем сидит». Я посмотрел – действительно сидит, разбирает мои ноты и что-то вполголоса напевает. Автор текста толкнул меня в бок: «Ты посмотри, что нам подсунули – да у нее совсем голоса нет…» – «Ладно, отвечаю, посмотрим».
Потом, конечно же, не выдержал и явился на запись. Притаился, чтобы она меня не увидела. В студию вскоре пришла Алла и начала петь. Вот тут я обалдел…»
Обалдел не только Шаинский, но и большинство радиослушателей, которые спустя некоторое время стали свидетелями премьеры этой песни. Спустя несколько дней редакцию «Доброго утра» уже завалили письмами, в которых «Как бы мне влюбиться?» была названа песней месяца. Трифонов ликовал. То же самое и Шаинский, который тут же написал для новоявленной звезды очередную песню – «Не спорь со мной». И она тоже стала победителем того же конкурса – «Песня месяца».
Между тем ложку дегтя в бочку меда внес Союз композиторов, который отправил на радио депешу, где выражалось возмущение вопиющим фактом, что не член их организации второй раз побеждает в престижном конкурсе. «Это все подтасовка!» – делали вывод в Союзе композиторов. На радио струхнули. И предложили Шаинскому отказаться от первого места в обмен на хорошее отношение в последующем. Композитор отказался. В итоге этот конкурс вскоре прекратили. А Пугачеву главный редактор музыкального вещания запретил даже на пушечный выстрел подпускать к радио. Но радийщики здесь проявили принципиальность: приводили ее на записи ночью, когда все начальство разъезжалось по домам. Правда, мама певицы была не в восторге от этих полуночных записей. Она возмущалась: «Да как же можно девчонку на ночь отпускать? Что это за радио такое? Куда смотрит комсомольская организация?» Но, поскольку за каждую запись Пугачевой платили по две ставки – 10 рублей, что было неплохой прибавкой к семейному бюджету, роптать на эти ночные отлучки мама юной певицы вскоре перестала.