Молча поднявшись по ступеням последнего трапа, они оказались у заветной дверцы.
— В сторону! — оттолкнув Еремеева, два капитана вышли на мостик.
Узнав начальство, старший помощник будто стал ниже ростом. Втянув голову в плечи, он отошел к выходу на левое крыло и суетливо начал снимать показания метеорологических приборов.
Второй помощник Банник при появлении капитанов разгладил усы и заулыбался. Законная власть на судне ему нравилась куда больше, чем нагловатое поведение самозванцев.
Радист Зорькин слегка поник, но в целом подобное развитие событий его не расстроило. Если старый и новый капитаны возьмутся за дело сообща, то, возможно, ситуация выправится.
И только один Тихонов, имея довольно упрямый характер, решил не сдаваться.
— Отставить все приготовления! — рявкнул Севченко.
Но рулевой матрос успел перевести ручку машинного телеграфа в положение «Полный вперед», после чего подскочил к переговорному и продублировал голосом ту же команду.
— Какое к черту «вперед»?! — шагнул к переговорному Петров.
Но было поздно — динамик прохрипел голосом Черногорцева:
— Есть полный вперед…
* * *Группа матросов втискивала очередную бочку с соляркой в продолбленное в нескольких метрах от носа «Громова» углубление. В крышку уже был вставлен детонатор, по льду тонкой змейкой вилял провод. Работа не ладилась — углубление оказалось маловато, тяжелую бочку уже вторично приходилось вынимать и заново долбить лед.
Внезапно шуга в небольшой полынье под кормой ожила, вспенилась, забурлила. Секунду «подумав», судно пошло вперед, натолкнулось носом на толстую льдину и с невыносимым скрежетом стало забираться на ее край.
Не ожидавшие этого матросы, бросив работу, запаниковали. Увесистая бочка, потеряв опору в виде десятка рук, опрокинулась на бок и покатилась под уклон, увлекая за собой провода.
Стоявший неподалеку Долгов пришел в себя первым.
— Ложись! — крикнул он, оттолкнув в сторону одного матроса и накрыв своим телом другого.
Пока «Михаил Громов» медленно сползал обратно в полынью, бочка набирала скорость и летела прямо на доктора…
* * *Радист Зорькин стоял на мостике и потерянно смотрел в окно.
— Не взяли…
— Все у меня под суд пойдете! — подбегая к переговорному устройству, пообещал Валентин Григорьевич. Схватив микрофон, он произнес строгим поставленным голосом: — Машинное, Севченко говорит. Стоп машина!
В машинном отделении от работы всех главных дизелей было шумно. Тем не менее голос «арестованного» капитана Черногорцев узнал.
Получив команду, он пожал плечами и обернулся к матросам-механикам:
— Суши весла! Опять белые в городе…
Подчиненные поочередно заглушили дизели; в машинном стало значительно тише.
Но ненадолго. Буквально через секунду борта и переборки сотряслись от прогремевшего где-то неподалеку взрыва.
* * *Катившаяся на матросов бочка прыгала, наскакивая на снежные кочки.
Наблюдавший за бешеной скачкой Долгов закрывал собой молоденького матроса из боцманской команды и прокручивал в памяти картинки из собственной жизни — сколь длинной, столь же и неудачной.
О подрыве бочки он почему-то не думал — больше опасался того, что она попросту раздавит их с матросом.
Но вышло по-другому.
Врезавшись боком в очередной снежный бруствер, находившийся метрах в семи-восьми, она высоко подпрыгнула и внезапно превратилась в стремительно разраставшийся огненный шар.
Взрывная волна больно ударила по ушам. Лицо и руки обдало невыносимым жаром. Долгов уткнулся в плечо матроса и еще сильнее прижал его ко льду…
Спустя несколько секунд он понял, что опасность миновала, и, открыв глаза, осмотрелся.
Вокруг горели многочисленные пятна солярки. В снегу торчали куски металла, из которого была сделана взорвавшаяся бочка.
Долгов тяжело поднялся, затушил горящий бок куртки.
— Целы? — спросил он копошившихся неподалеку моряков.
Те вяло кивали и отряхивали одежду от снега.
— А ты как? — Доктор помог подняться спасенному парню.
— Нормально. Только уши заложило и, похоже, ресницы опалило.
— Это ерунда — новые отрастут…
Вдруг он почувствовал, как в боку нарастает боль, все сильнее и сильнее «стреляя» при каждом сокращении сердца. Он ощупал бок через одежду и посмотрел вниз.
На куртке зиял аккуратный ровный прорез длиной около десяти сантиметров. А по внутренней подкладке на снег крупными каплями стекала кровь.
Расползавшееся по снегу красное пятно заметил и стоявший рядом матросик.
— Что с вами? — озабоченно спросил он.
Но Долгов лишь качнул головой, почему-то улыбнулся и стал медленно оседать на снег…
* * *Кукушкин ворвался в кают-компанию в самый разгар массовой драки.
— Ребята, вы что, с ума сошли? — с обидой и недоумением протянул он, увернувшись от брошенного кем-то стула.
Однако в пылу сражения на пилота никто не обратил внимания.
Тогда он набрал полную грудь воздуха и громко крикнул:
— На льду только что убило нашего доктора!
Ближайшие к нему драчуны прервали свое занятие сразу. Остальные — по мере того, как в большом зале становилось тише. Последним не утихал матрос, боровшийся с Беляевым.
— Да подожди ты! — цыкнул на него полярник. И, оттолкнув, крикнул через весь зал: — Повтори, что ты сказал!
— Только что взрывом убило нашего доктора, — негромко, но отчетливо проговорил вертолетчик.
Известие о смерти Долгова разнеслось по судну со скоростью молнии. Узнав об этом, Севченко первым покинул рулевую рубку и, перепрыгивая через две ступеньки, побежал по трапам вниз. За ним последовали Петров с Банником. На мостике остался Еремеев.
Выскочив на палубу, Валентин Григорьевич первым делом бросился к леерным заграждениям, но Петров упредил:
— Вот они — на палубе!
Тело Долгова успели поднять и несли к надстройке по палубе вдоль правого борта.
Севченко подлетел к группе матросов, те осторожно положили тело на палубу. Капитан упал перед ним на колени и попытался нащупать на шее приятеля пульс. Но Цимбалистый остановил его, жестом объяснив, что тот уже мертв.
Подняв голову, Валентин Григорьевич обвел собравшихся взглядом, полным ненависти…
К группе, окружившей тело судового врача, со всех сторон подходили все новые и новые члены команды. В жутковатой тишине были слышны только завывания снежной метели. Все выглядели подавленными.
Банник первым снял головной убор; остальные последовали его примеру. В толпе плечом к плечу с непокрытыми головами стояли и те, кто минуту назад ожесточенно дрался в кают-компании: Тимур с матросами и Беляев с коллегами-полярниками.
Склонившись над другом, Севченко ладонью закрыл ему глаза…
* * *Ледокол «Новороссийск» наконец-то сумел прорваться через опасные широты и уже вторые сутки шел по относительно спокойной глади океана. Волнение в полтора-два балла уже никого не пугало. Ведь это был сущий пустяк в сравнении с тем адом, который довелось недавно пережить.
Сафонов стоял на палубе и, держась за поручни ограждения, смотрел вдаль. Судно приближалось к ледовой зоне Антарктиды — по борту уже встречались одинокие льдины.
Невзирая на свою опасную и по-настоящему мужскую профессию, Сафонов тоже не смог нормально перенести умопомрачительную качку «ревущих сороковых». Сутки кое-как продержался, а потом лег на койку и лежал пластом. Сползал с нее исключительно для того, чтобы опорожнить в туалетной комнате и без того пустой желудок. Потом более-менее оклемался и даже покушал в кают-компании. А теперь вот вышел подышать морским солоноватым воздухом.
— Здравствуйте, Владимир, — услышал он за спиной знакомый голос.
Обернувшись, увидел шедшую в его сторону Людмилу. Сегодня она была одета в теплую куртку и брюки. В руках как всегда был фотоаппарат.
— Добрый день.
— Что-то давно вас не было видно, — сказала молодая женщина, встав рядом.
— Работал, — уклончиво ответил он, постеснявшись сказать правду.
— Помните наш последний разговор?
— Конечно. У меня неплохая память.
— Вы тогда сказали, что у нас с Андреем есть выход. Правда, не сказали, какой именно.
— Хотите, чтобы я сказал?
— Да.
Сафонов выдержал значительную паузу, словно раздумывая, стоит ли посвящать девушку в тайные подробности.
Потом все же смилостивился:
— Когда подойдем к «Михаилу Громову», я займусь допросом членов экипажа. Мне необходимо разобраться, почему немалую сумму народных денег пришлось потратить на спасательную операцию. И прежде всего я хочу понять, кто в этом виноват.
— А разве не важнее просто спасти людей?
— А разве не важнее просто спасти людей?
— Вы, должно быть, не знаете, но причинами смерти члена экипажа, повреждения корпуса и дрейфа «Громова» заинтересовался сам министр морского флота СССР Тимофей Борисович Гуженко.
— А вы в курсе, что в пароходстве кто-то задержал выход «Громова» на полмесяца, и в итоге судно отправилось на толстый лед? — спокойно парировала Людмила. — На мой взгляд, если вы хотите добраться до истинных причин, то виновных следует искать не в Антарктиде, а в Ленинграде.
— Может быть, может быть…
— Между прочим, Андрей предупреждал руководство об опасности такого позднего похода.
— Да, но снимать экспедицию все равно пришлось бы — она не была рассчитана на зимовку…
В этот момент судно содрогнулось от удара носовой частью о большую льдину. Люда и Владимир ухватились за поручни. Льдина треснула пополам. «Новороссийск», расшвыряв ее осколки и не сбавляя скорости, продолжал взрезать волны.
Вынув из кармана зажигалку с пачкой «Мальборо», мужчина предложил собеседнице сигарету. Та отказалась.
— Оставим этот бесплодный разговор, Людмила. Ситуация такова… — он прикурил и глубоко затянулся, — что вашему мужу так или иначе придется ответить за гибель человека. А также за повреждения судна. Но технически серьезного наказания можно избежать.
— Я вас не понимаю, — удивленно посмотрела она на Сафонова.
— Все довольно просто. Если он полностью признает свою вину, то мы, со своей стороны, приложим усилия для смягчения наказания.
— Вину в чем?
— В неграмотном управлении ледоколом и командой. В вынужденном дрейфе… Тогда, полагаю, можно обойтись одним увольнением.
Уголки губ молодой женщины дрогнули в язвительной улыбке:
— Хотите сделать его крайним?
— Вы умный человек, Люда, и сами все понимаете, — немного подумав, кивнул Владимир. — И потом для вас это наилучший выход — с наименьшими, так сказать, потерями. Пусть даст нужные показания, а уж мы потом все сделаем как надо.
— И как же должны звучать эти показания?
Собравшись с мыслями, офицер Госбезопасности произнес несколько фраз, вероятно, тщательно подобранных и заученных заранее:
— Из-за его халатности «Михаил Громов» провел в Антарктиде намного больше времени, чем требовалось. При этом из пароходства ему постоянно приходили радиограммы, в которых предписывалось в кратчайший срок покинуть опасную ледовую зону, чего ваш супруг так и не сделал. В конце концов, на судно был направлен новый капитан. В общем, руководство старалось всячески исправить положение, но было уже поздно. Примерно так.
— Он никогда этого не скажет, — качнула Людмила головой.
— А вы постарайтесь, чтоб сказал. Да, ситуация не из приятных, но поверьте: в Ленинграде вы о ней будете вспоминать с улыбкой. Кстати, сидя в новой благоустроенной квартире — о ней мы тоже похлопочем. Замучились, наверное, с пацаненком по общагам мыкаться?
Людмила была потрясена до глубины души. Чудовищным обманом, неслыханным цинизмом и той наглой уверенностью, с которой представитель Госбезопасности излагал свой мерзкий план.
— Он же любит и вас, и сына, — напирал Сафонов. — Знаю, что любит! А раз так — пусть ради вас совершает поступки.
На ее глазах выступили слезы. Она нервно мотнула головой, не желая соглашаться ни с одним его доводом. Ни с одним словом.
Кагэбэшник оглянулся по сторонам. На палубе матросы занимались такелажем, судовое начальство было далеко — в их сторону никто не смотрел.
— Ладно, объясню попроще, — схватил он Людмилу за локоть и грубо поволок в темный закуток между надстройками.
Там поставил ее спиной к металлической переборке и отвесил несколько звонких пощечин. Фотоаппарат вылетел из ее рук и покатился по палубе.
— Зайка моя, ты думаешь, я с тобой в игры играю?! — вцепившись в воротник куртки, резко встряхнул он ее. — Ты не представляешь, какие люди заинтересованы в том, чтобы расследование закончилось именно так, как я тебе только что расписал! Вариантов у тебя немного. Или он признает вину, или оба пойдете ко дну! Навсегда! Ясно?
Она потерянно кивнула.
На лице Сафонова снова появилась дежурная обаятельная улыбка. Он отпустил женщину.
— Вот и хорошо. Давно бы так, — сказал он. И, удаляясь в сторону кормы, бросил через плечо: — Но вы уж постарайтесь, Людочка. Иначе вам придется плохо. Очень плохо…
Отдышавшись, она вытерла с губы кровь. Подняла фотоаппарат и медленно пошла в свою каюту…
* * *До устроенного матросами бунта Петров успел изрядно посидеть под замком. В результате каюта осточертела настолько, что, получив свободу, он приходил в нее только с одной целью — упасть на кровать и забыться сном. Вот и этой ночью после всех передряг он вышел на палубу подышать, полюбоваться звездным небом и далекими всполохами полярного сияния. Сегодня оно блистало во всей красе — облачность растаяла еще в дневных сумерках.
Прогуливаясь по палубе, Андрей неожиданно заметил у леерного ограждения в районе кормы фигуру человека. Сначала тот просто стоял, держась за поручни, потом для чего-то перелез их и… как будто собирался спрыгнуть вниз — в узкую полынью между льдинами и бортом.
Обеспокоившись, Петров ускорил шаг и вскоре узнал старшего помощника Еремеева. Надменного, пронырливого и неприятного типа, с которым пришлось походить на судне несколько лет.
Перебравшись через ограждение, тот держался за него двумя руками и смотрел вниз. Но разжимать пальцы и прыгать он не торопился — то ли еще не решил кончать жизнь самоубийством, то ли наслаждался последними мгновениями пребывания на этом свете.
— Уверен? — негромко произнес Андрей, когда дистанция между ним и кандидатом в покойники сократилась до десятка шагов.
Еремеев резко оглянулся, узнал бывшего капитана. И со вздохом сказал:
— А чего тянуть?
Петров пожал плечами:
— Разве не интересно, что будет дальше?
— Для нас с тобой — точно ничего хорошего. Или тут ко дну пойдем, или дома посадят, — философски заметил старпом, любуясь размытой верхней границей полярного сияния. После небольшой паузы вдруг взорвался: — Как же задолбала эта красота! А все твое чистоплюйство. С самого начала было понятно, что не вытащим мы того полярника, что он обречен. Надо было сразу уходить на всех парах — я же говорил!
— Все равно далеко бы не ушли, — спокойно возразил Петров. — Лед уже был толще максимально допустимого.
— Ну хотя бы попробовали пробиться! А так… чего ты добился в итоге? Была нормальная команда… А теперь и капитан — говно, и старпом — говно…
— Хорошо бы, если так.
Еремеев усмехнулся:
— Ты считаешь?
— Конечно, — сказал Андрей и повернулся. Удаляясь, бросил: — Оно же не тонет…
Проводив капитана взглядом, старший помощник перелез обратно на палубу и, выругавшись, побрел в каюту…
* * *Красавчику Еремееву недавно стукнуло 36.
Средний рост, стандартные параметры фигуры, приятное смуглое лицо и смоляные черные волосы намекали на то, что в общении с противоположным полом он должен иметь несомненный успех.
Так оно и было — женщин холостой старпом менял по три штуки за год. А если бы «Громов» стоял пришвартованным к причалу постоянно, то эту цифру следовало бы умножить еще на три. А то и на четыре.
Официальных жен у него тоже было ровно три. И жил он с каждой не дольше года. Видать, бедные женщины быстро распознавали его никудышный характер и сбегали.
Всем был хорош Еремеев как специалист: грамотен, не ленив, инициативен. Да вот беда — слишком уж хотел стать капитаном. Так хотел, что, не стесняясь, заводил речь о своей мечте с кем угодно, включая высокое начальство. Некоторые это обостренное желание понимали и одобряли, некоторые равнодушно посмеивались. А большинство предпочитало держаться от ярого карьериста подальше — такой ради продвижения и родную мать не пожалеет.
Кто-то идет работать на судно, будучи уже солидным человеком, не сумев реализовать себя на берегу. Кто-то ползет до командного состава по ступеням с самого низа. У Еремеева все было расписано на годы вперед. Сразу после школы — поступление в мореходку, затем «вышка» в Одессе, несколько месяцев плавания кадетом, то бишь практикантом, диплом и в 20 лет — старт карьеры.
После училища всех его однокашников разбросало по прибрежным городам Советского Союза: в Баку, в Находку, в Южно-Сахалинск, в Одессу… Еремеева отправили в Ленинград и назначили третьим штурманом на относительно новый лесовоз.
Не давая себе времени на раскачку, он сразу рьяно взялся за дело и уже через два года стал вторым помощником. Каково же было его удивление, когда вскоре в команду один за другим попали два его бывших сокурсника. Обоих разжаловали из штурманов за разные непотребства, и на лесовоз они прибыли в ранге простых матросов.