Так что когда я сказала: «Будет так ужасно, если эти мысли выйдут наружу», я не имела в виду, что стараюсь умиротворить свою саркастическую часть и согласиться с нею. В действительности я была благодарна. Выглядело это так, словно я говорила не о фактах, а просто о чувствах.
Я почувствовала определенный прогресс, как будто не хотела начинать следующий сеанс с нуля. И заканчивать сеанс также.
Тот сон о срываемой плоти был одним из редких сексуальных снов, в которых действительно участвует тело. Люди, которые срывали с меня плоть, были докторами. Я потом сосредотачивалась на сеансе в течение сорока минут, пока сидела на траве и писала это. Но после занялась практическими делами, которые, как я полагала, могут помочь мне. На этой неделе меня посещали приятные мысли, общение с Карлом обходилось практически без слез. Я также понимала, что это ощущение — даже не ощущение, а взвешенное состояние. Это так, словно я понимаю, что нужно писать — и не пишу, нужно отпечатать — и не печатаю, нужно что-то обдумать — но не обдумываю. Большая часть моего времени тратится на сдерживание. Так я поступаю во время занятий — неловко подражаю жизни.
25 ноября
Доктор Ялом
Встреча с Джинни была сегодня живой, и это привело к большему пониманию между нами. Во время сегодняшней встречи я действительно ощутил близость с Джинни. Она намечалась неудачной, но я приложил все усилия, постарался, и Джинни охотно высказывалась. У нее мигрень, сказала она. Началась вчера. Опять, ответил я. Думаю, несколько приступов было за день до встречи со мной, а еще эта ночная паника за день до наших сеансов. Я расспрашиваю об этом ненавязчиво, конечно. Она валяет дурачка. Снова спрашиваю — и так несколько раз. Она притворяется, что не понимает, не знает, что я имею в виду. Отвечает на каждый мой вопрос, касающийся ее впечатлений от встреч со мной, не употребляя местоимение «вы». Это еще больше убеждает меня в том, что она избегает меня. Я удивлен. Мы так хорошо знакомы вот уже два года. И вдруг я с удивлением обнаруживаю, что она все еще не может разговаривать обо мне и даже избегает мыслей обо мне. Она поясняет, что если будет говорить обо мне, это еще больше осложнит ее отношения с Карлом. Это удивительно, думаю я и говорю ей об этом, как будто озвучивание мыслей делает их реальностью. Она кивает в знак согласия и даже что-то добавляет. Я напрямик высказываюсь по поводу ее неспособности общаться со мной на «вы» и интересуюсь собственной ролью в ее фантазиях. Здесь она немного напрягается и осторожно приоткрывает дверь. Говорит, что как-то нафантазировала, что написала рассказ, заработала 300 долларов и купила мне подарок. Я пытаюсь раскрутить ее на дальнейшую откровенность, спрашиваю, что это был за подарок. Она не может вспомнить. Спрашиваю, почему на захотела сделать мне подарок. Она говорит — чтобы восстановить мое доверие к ней. Поэтому он и должен был быть в виде создания рассказа. Интересно, что еще для нее означает сделать мне подарок.
В этот момент я начинаю застенчиво уговаривать ее сказать что-нибудь нежное. Она не может. Говорит, что это напоминает ей о том, как она делала подарок учителю, а подарки учителю обычно делают в конце семестра. Я становлюсь более смелым и вслух удивляюсь: «Разве нельзя сделать учителю подарок просто потому, что он тебе нравится?» В этот момент она подключается и обезоруживающе говорит: «Знаете, а вы мне нравитесь». Сохраняя спокойствие, я говорю: «Вы так легко теперь это заявляете!» И напоминаю ей, что она избегала такого признания с тех пор, как мы познакомились друг с другом. Более того, симпатия не безгранична — симпатия ко мне должна обладать значительным количеством граней, а она так и не может выразить ни одной из них. Она слушает, а затем раскрывается чуть больше и рассказывает о том, как я ей нравился в прошлом году, когда вел группу, и как она молчаливо восхищалась мною, когда я говорил то, что помогало другим членам группы. Только в этом году все обстоит по-другому, ведь она пациент, и ей очень трудно быть одновременно испытуемой и наблюдателем. Молчание. Спрашиваю ее, о чем она думает. Она встряхивается и говорит, что вдруг вспомнила о своем старом бойфренде, Пите. Я не стал ей мешать.
Мы поговорили о Пите, и она рассказала мне, как он позвонил ей за несколько минут до того, как пришел Карл. Как она сказала Питу, что ей надо заканчивать разговор, а потом об этом пожалела и через двадцать минут пере звонила ему. И как негативно все эти промахи подействовали на нее. Я рассмотрел каждый из ее промахов так, как всегда делал это на прошлых занятиях, демонстрируя в каждом случае, где именно она допускает гиперанализ. Почему она не может иногда остановиться из чистой доброжелательности или чувства альтруизма, не превращая это в недостаток? Фактически Пит ей действительно был интересен, она дала ему все, что могла, и была счастлива, когда на следующий день узнала, что у него новая девушка. В каждом случае она оборачивает все против себя, говоря, что она не проявляет достаточно заботы или что пыталась сделать что-то хорошее для него только из собственного интереса. Алхимик-саморазрушитель внутри нее превращает добро в зло. Я попытался акцентировать это, указав, что она была довольно великодушна в своих чувствах к нему. И, конечно, как всегда, на слове «великодушна» я запнулся! Она ответила тем, что запнулась на слове «плодотворная». Это было последнее, что она сказала: «Неделя будет плодотворной». Сегодня мы продолжили, как всегда это делаем, когда мне удается вызвать ее на откровенность, разговор о ее чувствах по отношению ко мне.
25 ноября
Джинни
Из- за мигрени поневоле стараешься, чтобы ничто не нарушало твоего равновесия. Именно такую позицию я и заняла во время сессии. Думаю, мне надо бы радикально измениться, чтобы ничего старого не осталось: ни следа, ни капельки, ни улыбки. Так что, когда вы пытаетесь оправдать часть моих поступков, показывая, что не все так уж и плохо, это немного утешает. Но остальное не так уж много значит. К вашим похвалам я отношусь саркастически.
Когда я была верующей, Бог был вроде катализатора между мной и моими отношениями с миром. Я от многого отказывалась ради того, чтобы во внешнем мире все было хорошо. Так я избавлялась от многих лет жизни, говорила, что мне все равно, будет у меня друг или нет, и что я не выйду замуж, пока живы мои родители. Я не была такой хорошей, как обещала, и при таком безалаберном взаимообмене между мной и Богом все срабатывало в Его пользу, хотя и я не оправдывала ожиданий.
Я старалась делать все, лишь бы только сохранить взаимосвязь, даже если я буду закамуфлирована так, что другой человек даже не будет знать, что я здесь.
Это то, что я делаю с вами, полагаю. Попытайтесь соответствовать, но беспокоить ни вас, ни себя я не хочу. И я знаю, что развлекать вас не буду — так что я сижу где-то посредине. Я что-то вроде сохраняемого выставочного экспоната: ни разбить, ни выбросить.
Когда я рассказывала о Пите, вы спросили: «Зачем вам надо говорить только о плохом?» Это все равно, что сказать — будь у человека нос покороче, он был бы посимпатичней. Если я буду стараться намеренно останавливаться после каждой мысли до того, как она наполнится зловонием и потяжелеет, то узнаю, что это делаю я. Порочные круги — естественный ход моих мыслей.
Я знаю, что слишком жажду внимания, неразделенного внимания. Но лишь физической близости, без излишнего углубления.
Теперь во время сеанса я очень даже настороже. Знаю, вы хотите, чтобы я проверила свои чувства к вам. А так как они не очень-то проявляются в моих мыслях и а лице, я чувствую себя глупой, копаясь в поисках этих чувств. Думаю, я всегда была искренней. Говорила все, что думала. Но все, что я есть, это верхушка цветка. Я никогда не копалась в грязи или в обнаженных корнях. Моя искренность, скорей всего, довольно поверхностна.
Чувствую, что во всем я должна сдерживаться, и когда я так делаю, мои эмоции вместе со мной потихоньку исчезают из поля зрения (а это неизбежно происходит), и порицать надо в первую очередь меня.
А слов осуждения так много, я слежу за своими поступками, оправдываю их. Понимаю, что вознаграждения нет. И это правильно.
Эти слова не относятся к какому-нибудь конкретному случаю. Это лишь точка зрения, с которой я свыклась. Вот почему я иногда не могу сосредоточиться на конкретных случаях.
2 декабря
Доктор Ялом
Я чувствовал себя готовым, жаждал увидеться с Джин-ни, наладить с ней сегодня контакт. Она вошла и вручила мне то, что написала с прошлой недели. Когда я клал ее отчет на стол, то заметил, как она за мной наблюдает. Она выглядела так, словно ее что-то тревожило. Я сказал: «Давайте, расскажите, что у вас». Она не смогла. Сказала, что говорить ей не о чем. А затем заявила, что только что утром переписала весь отчет, так как он был написан на клочках бумаги. Я спросил, сколько времени у нее ушло на отчет. Она ответила, что затратила на него примерно полчаса, но затем торопливо добавила: «Именно столько я трачу и на остальные дела». Я поинтересовался, не оправдание ли это. Она ответила отрицательно и сказала, что икогда не тратит больше времени, когда что-нибудь пишет. Никогда не думает о том, что пишет, слова сами текут из нее.
Эти слова не относятся к какому-нибудь конкретному случаю. Это лишь точка зрения, с которой я свыклась. Вот почему я иногда не могу сосредоточиться на конкретных случаях.
2 декабря
Доктор Ялом
Я чувствовал себя готовым, жаждал увидеться с Джин-ни, наладить с ней сегодня контакт. Она вошла и вручила мне то, что написала с прошлой недели. Когда я клал ее отчет на стол, то заметил, как она за мной наблюдает. Она выглядела так, словно ее что-то тревожило. Я сказал: «Давайте, расскажите, что у вас». Она не смогла. Сказала, что говорить ей не о чем. А затем заявила, что только что утром переписала весь отчет, так как он был написан на клочках бумаги. Я спросил, сколько времени у нее ушло на отчет. Она ответила, что затратила на него примерно полчаса, но затем торопливо добавила: «Именно столько я трачу и на остальные дела». Я поинтересовался, не оправдание ли это. Она ответила отрицательно и сказала, что икогда не тратит больше времени, когда что-нибудь пишет. Никогда не думает о том, что пишет, слова сами текут из нее.
Официальное начало занятия. Жалоба. Сексуальные дела с Карлом не складываются. Затем она объединила эту проблему с другой — так пошло с тех пор, когда я дал ей эти таблетки. Уточнить она не могла. У меня появилось ощущение, что ее заявление содержало плохо скрытое обвинение против меня, но других следов этого в течение остального часа не просматривалось.
Она очень хорошо описала предыдущий день: в ре зультате добрых двух часов работы получилось десять страниц, но весь остальной день ей было очень муторно и плохо. Я потратил некоторое время на исследование этого утверждения. Мне было интересно, сможем ли мы рацио нально проанализировать ее ощущения. Она тут же смог ла увидеть ошибочность своего оценочного суждения. Я спросил ее, что означает слово «муторно». Моя теория заключалась в том, что остальную часть дня она тратит на разработку идей, которые будет воплощать на следующее утро, так что всю оставшуюся часть дня можно было бы трактовать как полезную. Она не соглашалась с этим, на стаивая на том, что утро и вторая половина дня полностью отделены друг от друга. До утра ничего не сохраняется, кроме случайного сна. Да, ей приснился сон, в котором она лежала на огромной женщине с пышными грудями и большим пенисом. Ее это здорово напугало. Она упомянула о сне раза два. Она хотела проанализировать его, а я — нет. Если я попаду в мир фантасмагорических снов Джинни, то потеряю контакт с личностью из плоти и крови. И мы оба потеряем контакт с тем, что происходит между нами. А все базируется, как я полагаю, именно на интимности наших отношений. Так что я не клюнул на наживку из сна и вместо этого вернулся к ее ощущению муторноc-ти. Отсюда мы вошли в бесконечный цикл ее печальных впечатлений, ощущения, что она всех подводит, что все, чем она обладает, никчемно. Вскоре стало ясно (и я уже не раз говорил об этом), что все ее переживания фильтруются сквозь фоновую музыку принижения собственного достоинства с постоянным припевом: «Я ничего не стою. Я ничего не заслуживаю. Я плохая».
Я попробовал перейти в разумную тональность. Как так получается, размышлял я вместе с ней, что вы многим нравитесь, многие находят в вас что-то достойное? Может ли так быть, что их суждение о вас лучше вашего собственного? Она не отвечает, но я знаю, что она думает. «В действительности они меня не знают. Никто не может почувствовать пустоту внутри меня». Она рассказывает о своей неспособности что-либо продолжать. Например, она предприняла все, чтобы попасть в группу, но была пассивной в ней целый год. Она только делает вид, что живет и отдает. То же самое и с Карлом. Я вслух поинтересовался, почему же Карл живет с ней. Она снова сбивает себе цену, заявляя, что она устраивает ему шоу.
Затем я задаю ей провокационный вопрос: «Почему же я вас понимаю? Почему я продолжаю вас понимать?» Она, кажется, разволновалась, сказала, что не знает, и чуть не заплакала. Сказала, что не способна ничего мне дать, что очень хочет выйти от меня улучшенной, не впадать больше в отчаяние и быть полной надежд. Но как это сделать, не знает. Я хотел сказать ей, что, конечно, продолжаю понимать ее, потому что вижу в ней определенные достойные качества. Я не говорил ей этого напрямую, но все стало понятно само собой. Она сказала, что не может аже взглянуть на меня. Я попросил ее посмотреть на меня, она бросила на меня взгляд, и тут я понял, что до этого она на меня так не смотрела. Так что на этом занятии мы некоторое время смотрели друг другу в глаза.
Тут она сказала, что чувствует внезапное головокружение, ее начало тошнить, она напряглась и заплакала. Я попытался определить, что же стоит за ее плачем. Но она могла только сказать, что не заслуживает ни толики тепла от меня и все же чувствует, что почти готова принять это тепло. Сначала она должна что-то сделать, чтобы заслужить его. Что она должна сделать для меня? Если бы я попросил ее прибрать в моем кабинете, она бы это выполнила. (Я вспоминаю, с какой горячностью она рассказывала мне о серии романов, написанных Энтони Пау-элом, английским писателем, и как робко она попыталась предположить, и была уверена в этом, что они мне также понравятся). Я снова прокомментировал ее ощущения мрачности и непригодности, назвал это мифом и поинтересовался, откуда появился этот миф. Она сказала, что это не столько мрачность или злость, сколько пустота. Я ответил ей, что без полноты чувств она не может даже посмотреть мне в глаза. Так что пустота — тоже миф. Надеюсь, это правда. Возможно, я не отдаю должного ее глубокому чувству шизоидной пустоты. И все же именно сейчас я не хочу обращать на это внимание, потому что она полна чувств, и лучше я буду работать на этом уровне. Когда я сказал ей об этом, она начала хныкать. Успокаивая ее, я сказал, что вместе мы пройдем огонь и воду, что я помогу ей избавиться от этого ощущения пустоты. Она попыталась отключиться и начала рассказ о сне, но я вернул ее обратно, сказав, что сон, должно быть, обо мне. Это я тот большой человек с большими грудями и пенисом. Затем на связала меня со своей женщиной-терапевтом на Восточном побережье, у которой большие груди.
К концу занятия у нее начался приступ мигрени. А ведь она очень гордилась тем, что на этой неделе у нее не было головных болей перед визитом ко мне, но опасный период еще не кончился. Последние три минуты я посвятил тому, что дал ей несколько расслабляющих процедур, начиная от пальцев ног и далее вверх. Основное внушение заключалось в том, что ее глазные яблоки погружаются в голову, так как она жалуется на то, что они прямо-таки выпячиваются у нее из черепа. Упражнения по расслаблению, кажется, помогли.
Джинни ушла, чувствуя себя гораздо лучше, и, надо же, перестал идти дождь. Большую часть занятия по окнам текла вода. Джинни сказала — это похоже на то, что она пила что-то жирное и вдруг насытилась. Может, это и так. Я думаю о мадам Сешейе[7] и символическом осознании. Хорошо. Я и с этим могу поработать.
2 декабря
Джинни
Я пришла после недели, плодотворной не в ту сторону, и ничего не ожидала, может, просто хотела исповедаться.
В первый раз я заплакала просто в силу напряжения и расстройства. Но это не помогло. Не помогло даже расслабиться, как иногда бывает. Вчера вы разорвали круг. Вы как бы вывели меня из него. Я чувствовала, что если снова приду к вам, непонимающей, ждущей, с вопрошающим взглядом, притворяясь, что на уме у меня одно нытье, я просто буду прикидываться застенчивой.
Дела, кажется, меняются. Я предприняла новые шаги. Я все время отказываюсь отвечать на ваш постоянный вопрос: «Что я для вас значу?» — потому что ответить могу только словами. Ведь я настояла на том, что ограничусь словами. Типа опроса с краткими ответами.
Даже в конце, когда вы сказали мне закрыть глаза и расслабиться, в другое время я бы сгорала от нетерпения — время идет, а ничего не получается. Но что-то сработало. Мигрень исчезла, исчезла на весь день.
Когда я собралась уходить и вдруг появилось солнце, как в голливудском психологическом триллере, я сказала: «Да, снова пойдет дождь». Вялая, бездумная реакция, поняла я, но не стоило корить себя за то, что я не так среагировала. Я сочла это привычкой к сарказму, не более. Но так внутри меня что-то изменилось, я смогла успокоить бормотание. Я не ощущала себя хранилищем эхо, как это обычно бывает.
В ходе всего сеанса я, казалось, старалась опять взяться за старое, вернуть нас к прежней привычке зависших предложений. Но вы меня возвращали обратно.
В основном (за исключением завершающего этапа) я понимала, что здесь были только вы и я. И не беспокоилась, что то, чем я занимаюсь, может оттолкнуть меня от других людей — Карла, моих родителей, моих друзей.
Когда у меня сильно закружилась голова и меня затошнило, я это перетерпела. Я не стала думать о том, что мне нужно немедленно выпить три стакана теплой соленой воды и засунуть палец в рот, чтобы меня стошнило, а постаралась ощутить обратную сторону тошноты, не страх, а нечто приятное.