— Боренька, ты помнишь, что обещал мне вчера отыскать цитату из «Утра акмеизма» Осипа Эмильевича, с которой я хотела начать вечер? — затягивая пояс на халатике, стремительно подошла Ирма Андреевна к мужу, сидящему после завтрака с неизменной газетой и трубкой в кресле.
Муж Боренька был маститым писателем и верным спутником звезды, с которой прожил больше сорока лет и благодарил судьбу за это чудо. Впрочем, суженую он именовал обыкновенным чудом, а вот их дочку Анненьку — необыкновенным. Анненька училась в Италии живописи.
— Доброе утро, Юла Иванна, — сдвинул очки на лысину Борис Витальевич, глядя смешливо на встревоженную румяную жену.
— Все я нашел. Иди, спокойно кофе пей, пока не остыл.
— Ты бесподобен, как всегда, — жена клюнула мужа в макушку и пошла в кухню.
— Подобное притягивает подобное, а бесподобное — бесподобное, — резюмировал писатель и погрузился в залихватскую статью одного из лучших российских журналистов и лидеров оппозиционного движения. Чертовски здорово этот нечеловечески работоспособный Беня Дыков формулировал! Только после чтения на душе становилось тяжко и драло горло, будто сам наорался на площади.
— А Дыков будет на вечере? — крикнул Борис Витальевич жене.
— А как же! Я вообще его в соведущие просила, но Марта Матвеевна мягко ушла от этой темы. Знаешь, она такая трогательная, неконфликтная. Никакого пафоса и спеси, хоть и миллиардерша. Но вот если что решила — не отступит. Я это быстро поняла. Удивительная, конечно, женщина.
— Да уж, забавная бабка… Только почему она назвала мероприятие, назначенное на три часа дня, «вечером»? Надеюсь, как раз к вечеру ты прибудешь домой? — проворчал писатель, не отрываясь от газеты.
— Безусловно, луноликий рыцарь мой, — улыбнулась Ирма Андреевна, присаживаясь с чашечкой кофе и тостом в руках на кресло. Она любовалась своим умником мужем и искренне жалела, что сегодня он никак не может сопровождать ее.
В час тридцать пополудни Ирма Андреевна пересекла рамку у входа в «поэтический» дворик, который был пока безлюден, но полностью готов к встрече гостей. Именитую ведущую встречал начальник охраны Гладкой. Несмотря на любезный тон и открытую улыбку бодигарда, актриса старалась избегать его холодного взгляда. Не могла отделаться от ощущения, что Пал-Пал пытается под ее песцовой накидкой и белоснежным платьем из кружев высмотреть тайное оружие. «Какая тяжелая профессия — просто диагноз какой-то…» — подумала Солнцева, с облегчением отходя от охранника и раскрывая объятия своей давней приятельнице, актрисе Оксане Пучковой, окликнувшей ее от столиков с закусками и вином. Пучкова была известна не меньше Солнцевой, но отличалась от Ирмы Андреевны неуживчивым нравом, громоподобным голосом и тучностью. Одета она была в черный брючный костюм, белоснежное жабо подпирало ее складчатый подбородок. В руке Оксана Петровна держала бокал с коньяком, который уже порядком успел поднять ей настроение. Женщины обнялись и мило защебетали, будто две курсистки, оказавшиеся без присмотра бонны.
«Белоснежка и Розочка, блин», — усмехнулся про себя Пал-Пал, глядя на пожилых и совсем непривлекательных теток. Он признавал в женщинах молодость, красоту, ум и характер. Среди актрис таких не встречал и вообще считал актерскую братию скопищем расхлябанных куриц и петухов.
— Я же с поезда, прямо со съемок этого гадкого сериала. Ну времена, скажу я тебе, ну нравы и порядочки правят бал отныне в нашей среде! — гремела на весь дворик Пучкова, протягивая официанту с длинными волосами, забранными в хвост, свой бокал для новой порции коньяка.
Ирма Андреевна взяла коллегу под руку и потянула от столиков, предвидя некоторые осложнения в проведении вечера, если одна из ведущих чтиц «нарубится в хлам». Ужасное выражение дочери неожиданно всплыло в голове интеллигентной
Солнцевой, и она не могла не оценить его точности, глядя на хмелеющую Пучкову.
— Расскажи-ка подробнее, что за проект и как…
Солнцева не успела договорить, потому что Оксана Петровна протянула руку к бутерброду с бужениной, официант решил ей услужить, поднеся тарелочку, но неудачно дернул рукой и выбил жирный сэндвич из нетвердой руки актрисы: буженина шмякнулась на рукав Пучковой. Несчастный мальчишка залился краской, слова извинения застряли в его рту. Зато рот Пучковой гневно округлился.
— Отменное начало праздника, скажу я вам! — гаркнула она, сбрасывая салфеткой с рукава противное мясо.
— Видишь, что это за времена?! — на «крещендо» обратилась она к Солнцевой. — Профаны, всюду профаны! В кино, театре, ресторанах, даже в обслуге миллиардеров! Это уж вообще за гранью добра и зла, это уже апокалипти… — произнесение сложного слова умерило пафос актрисы. В это время к ним и подошла, всплескивая руками, Марта Матвеевна.
— Оксаночка Петровночка, ну что вы убиваетесь из-за своего пиджачка, душа моя! Я вам завтра же новый, гораздо лучший пиджачок организую.
Пучкова смутилась, и три престарелые «нимфы», приветственно ткнувшись щеками, прошествовали в глубь дворика. До официанта донеслись покаянные вскрики обиженной актрисы:
— Какой позор на мою безмозглую голову! Перед мученическим ликом Осипа Эмильевича брюзжать о жирном рукаве! Да чтоб его вовсе разодрало, этот рукав! Да я его заплюю и растопчу к чертям!..
— Отвали от вип-стола, косорукий, — раздался тихий голос Аркана около смущенного и злого Весела. — Пусть Килька тут работает. Твое дело — посуду грязную сортировать в углу и ждать сигнала, не спуская глаз с подъезда.
— Не много ли ты на себя берешь, белоглазый? — прошипел в ответ Весел, схлестываясь с Четвертым волком взглядом. Но даже он, сильный и раскованный Весельчак, не мог выдержать холодной ярости Аркана и отвел глаза, процедив:
— Я уйду. Но все и всегда будет решать Отец, а не ты. Если он скажет…
— Считай, что сказал. — Аркан, тряхнув головой, отбросил светлую челку с глаз и, подтянув красный кушак, начал переставлять по своему усмотрению блюда с закусками.
К двум часам дворик стал заполняться журналистами. Фото и видеокамеры наперебой снимали «адресные планы»: бюст Мандельштама, фотопортреты героев вечера, нарядный особняк. При появлении Марты Матвеевны на нее ринулась толпа с микрофонами и диктофонами, но была оттеснена охранниками и долговязой девицей в зеленом вязаном платье до пола. Девица имела довольно-таки несуразный вид: была растрепана и вызывающе небрежно накрашена, отчего один ее глаз казался намного больше другого, а левая щека пунцовее правой. «Пресс-секретарь… Ее пресс-секретарь Алина Вятская… Она решает вопрос о доступе к “телу”», — передавалось из уст в уста.
Алина Вятская — двадцатисемилетняя помощница миллиардерши — традиционно опоздала, вызвав глухое негодование Пал-Пала, который ненавидел «эту дуру» всей душой. Более неорганизованной и бестолковой пресс-секретарши представить было невозможно! Впрочем, охранник не мог не соглашаться с Мартой Матвеевной, что все статьи, интервью и пресс-релизы, связанные с деятельностью Гладкой и ее личной жизнью, выходили в срок и отличались точностью, корректностью и хорошим стилем. Ни одно мероприятие не было провалено, и более того — все они имели широчайший резонанс. За два года, что Алина работала на Марту, они привязались друг к другу чуть не по-родственному, и Грунов скрежетал зубами, когда слышал от секретарши «милая» по отношению к боссу и «детка» — от босса по отношению к секретарше.
Алина по одному ей ведомому принципу «фильтровала» журналистов. Чьих-то настойчивых подобострастных обращений словно не замечала, глядя поверх головы просителя с рассеянной улыбкой, к кому-то кидалась сама, хихикая и пританцовывая.
Трудно было уловить за этими ужимками строгий расчет, но Марта Матвеевна, наблюдая с крылечка за действиями подчиненной, была спокойна: уже сегодня-завтра популярные «Коммерсант», «Аргументы…», «Эхо Москвы» и «Время» подробно доложат о бесподобном вечере поэзии.
К половине третьего улица Замазина была полна роскошных машин, в том числе и с пресловутыми «синими ведерками» на крышах. Дворик пестрел изысканными нарядами вип-персон, популярных актеров, политиков и бизнесменов. Подвергавшийся немилосердной критике прессы Министр по-дружески беседовал за чашкой эспрессо со своим заклятым врагом — не менее критикуемым Главой думской фракции. Заносчивый Экономист, кочующий еженедельно из одного ток-шоу в другое, вел горячую дискуссию с огромным бровастым Архиереем, который снисходительно улыбался в бороду и аккуратно поглаживал цепь висящей на груди панагии, украшенной рубинами. Именитый Дизайнер в фиолетовом фраке и рыжей бабочке целовал ручки эстрадной Певице, прибывшей на вечер с юной Дочерью-пианисткой. Ненавидящий громкие тусовки Олигарх с извечным выражением утомления и грусти на одутловатом лице согласно кивал, выслушивая скороговорку подтянутого PR-директора одного из центральных телеканалов. Пикантным диссонансом стало появление огромного рыжеусого поэта и журналиста, которого все знали по громкому псевдониму: Беня Дыков не изменял себе даже на столь пафосном собрании и явился в камуфляжных штанах и куртке на голое тело. Ирма Андреевна ахнула, узрев под пятнистой телогрейкой голый живот толстяка: Беня задрал руку, что-то благодушно журча в темечко долговязой девице с декольте. Грудка девицы засинела на октябрьском ветерке, но Поэтесса (она опубликовала недавно серию стихов в «Знамени»!) держалась бойцовски и вызывающе сыпала остротами и в сторону политиков, и в сторону их постнолицых жен.
Главный гость запаздывал, и вся охрана находилась в предельном напряжении. Пал-Пал лично стоял у рамки, выслушивая по радиосвязи сообщения подчиненных о передвижениях машин на улице Замазина. Одна из пар, предъявивших у входа пропуск, отчего-то заинтересовала его. Впрочем, толстуха в синем платье, трещащем по швам, не стоила внимания, а вот ее спутник… Очень знакомое, ОПАСНОЕ лицо! Своей интуиции и памяти Грунов привык доверять — чутье его было поистине звериным.
Он отошел от входа и связался по личному айфону с щекастым Колей, который суетился у большого самовара, разливая гостям чай.
— Пробей-ка нового гостя, Николай Николаич. Да, срочно. Он идет в твою сторону с теткой в синем платье. Средний рост, волосы стрижены ежиком, джинсы, синий пиджак… очень хороший пиджак. Да-да, он, с обаятельными родинками на правой щеке. Отставить лирику и работать!
Тут Пал-Пал схватился за подбородок и задергал длинным носом, по-звериному принюхиваясь: это были непроизвольные жесты в минуту особого сосредоточения. Он вспомнил, кто этот человек! Да нет… не может быть, чтобы наши неповоротливые службы правопорядка, которых и близко не подпускали к вечеру, за исключением ГИБДД, влезли и все испортили…
Николай Николаич, оставив вместо себя у самовара тщедушного официанта, прошел в здание института и поднялся на третий этаж. Маленькая комната была оснащена техникой не хуже Центра космической связи. Информация с восьми камер наружного наблюдения поступала на мониторы, за которыми следил чопорный юнец в очках и галстуке. Парень в костюме полового хихикал, надев наушники.
— Секреты олигархов подслушиваешь?! — надавал помощник Грунова подзатыльников подчиненному, с которым не привык церемониться.
— Николай Николаич, я только по приколу двух фотомоделек подслушал, они аккурат под третьим микрофоном уселись, — заныл виновато парень, но тут же гаденько захихикал:
— Одна на аборт собралась, вторая — в Италию с самим заместителем… — парень поднял палец, но получил такую оплеуху, что едва не вылетел из кресла.
— Отставить! — завопил Николай Николаевич. — Отслеживать только необходимую информацию по безопасности!
Мальчишка угрюмо нацепил наушники, с неприкрытой ненавистью зыркнув на шефа.
С мальчишкой в очках, который будто и не слышал перебранки в аппаратной, заместитель Трунова заговорил совсем иначе — тихим просительным тоном.
— Виктор, срочное распоряжение от Пал-Пала. Все об этом человеке. Пожалуйста, как можно скорее.
Николай Николаевич сел рядом с Виктором и ткнул пальцем в один из мониторов, на котором подозрительный господин беседовал с известным Адвокатом.
Виктор, поправив дужку очков на носу, вывел нужную «картинку» на компьютер и застучал по клавишам. Через три минуты исчерпывающая информация о нужном господине и его спутнице была распечатана на принтере.
— Денис Димитриев. Дедим! — опередил своего подчиненного Трунов, отвечая на звонок. — А баба? Тоже из уголовки?
— Нет, родная его сестра, Екатерина Димитриева, безработная журналистка. Вполне возможно, что именно она и притащила братца за компанию — кто с ней еще пойдет? Думаю, не стоит внимания…
— Думай около юбки Асеньки, — резко прервал зама Пал-Пал. — О Дедиме буду думать я. А тут есть о чем подумать…
Катерина Димитриева, стоя рядом с братом, уже завязавшем милую беседу с каким-то надушенным фанфароном, чувствовала себя не просто не в своей тарелке, нет! Не в своем веке, стране и… наряде не в своем тоже. Ничего-то хорошего, как видно, и этот вечер ей не принесет. Вон как нормальные журналюги скачут, докучая нужным им персонам. А она? Стоит дубом и пошевелиться не может, хотя сама Гладкая проплыла рядом, как рыба мимо сети. А вот и народная актриса Солнцева раскланялась с журналистами Второго канала. Да и стареющему Комику, который в жизни выглядит брюзгливым пенсионером, выведенным на прогулку наседкой-женой, можно задать вопрос о любви к поэзии: вдруг что экстравагантное отчебучит?
Катерина потопталась, поправила ремень сумочки на плече и… лишь ближе придвинулась к Денису. «Неудачница! Ленивая, закомплексованная неудачница…» — с закипающей злобой на себя подумала Катерина…
Она просыпалась в паршивом настроении последние лет пять. Еще не открыв глаза, но уже ощутив себя вовлеченной в тягостное и бессмысленное коловращение, именуемое жизнью, порядок которой она не могла, как ни хотела, изменить, женщина констатировала: «Новый день — будь он неладен». И день, как правило, оказывался-таки неладным.
Катю Димитриеву уволили из газеты, когда ей исполнилось тридцать два, как заезженно говорится — «в пору расцвета творческих сил и женского очарования». Впрочем, ни особых талантов, ни выдающегося обаяния в сокращенном редакторе отдела писем, видно, не прозревали. Разведенная, с двенадцатилетним сыном на руках и отсутствием карьерных и личностных перспектив, Катя попала под реорганизацию, затеянную именно для выдавливания балласта из редакции и после пару лет довольствовалась ролью секретарши в одной из торговых компаний, куда ее приткнула подруга. Не обладавшую достаточной расторопностью и организованностью, меланхоличную пышку Димитриеву и здесь сократили, подсчитав все ее опоздания и прогулы. «Ну и черт бы с ним!» — с мазохистским наслаждением думала Катерина, прощаясь с пафосной приемной.
Воспоминания в голове Кати группировались как-то странно: она помнила ничего не значащие мелочи и плохо представляла, как происходили в ее жизни коренные события, например свадьба, развод, переезд на новую квартиру. Вот и работа секретарши вспоминалась Димитриевой почему-то последней поездкой в троллейбусе. Она прижимала горящий лоб к запотевшему стеклу, держа на коленях сумку с личным скарбом: фотографией сына Ваньки, великаньей чашкой на ноль-семь литра, расческой и каплями в нос.
Отступных из компании выбить Катерине не удалось, и она вдруг возроптала. Приехав к младшему брату Денису, учинила форменный бунт в своей угрюмой манерке: истерики закатывать Катя не умела. Но поставила Дедима (так звали ее брата сослуживцы и друзья) перед твердым решением: заниматься только своей профессией — писать! Или лечь и умереть голодной смертью. Единственный близкий человек, в котором Катя могла найти опору, внял отчаянию сестры и решил ситуацию так: она ищет работу по специальности, встав на биржу труда (пособие никому еще не мешало), а Дедим ежемесячно помогает суммой, достаточной для выживания двух человек в столице России. На царское вспомоществование у него не было ни денег, ни желания; Катерина и сама должна, наконец, позаботиться о себе.
«Бабе за тридцать, а она куксится, как Цветик. Хочет писать — пусть пишет. Хоть Пулитцеровскую премию получает!» — высказалась жена Дедима, рыжеволосая Лана, держа упомянутого Цветика, сына полутора лет, поперек туловища, собираясь макнуть его в наполненную ванну: мальчишка явно перестарался с живописным творчеством, измазав себя красками с макушки до пят.
Но Катя за миновавший с того разговора год не опубликовала ни одной толковой статьи. Она так и не смогла найти достойной журналистской работы: не хватало связей, характера, работоспособности. А может, и везения с талантом…
«Мне лень даже посмотреть на себя в зеркало», — думала Катерина этим утром, свешивая ноги с кровати.
— Ой, педикюр! Смехота… — хмыкнула она, воззрившись на свои ухоженные ступни. И поводила указательным пальцем по розовому большому ноготку на левой ноге: навела глянец. — Красотища, — выдохнула с удовлетворением.
Вчера она разорилась на «процедуру», так как сегодня ей предстояло МЕРОПРИЯТИЕ! Октябрь стоял сухой и теплый, потому Димитриева решила ехать в свет в босоножках, которые ей очень шли и были действительно дороги: купила когда-то на распродаже, но надевала пару раз. (Куда и надевать-то 12-сантиметровые шпильки?)
Если бы проблема решалась одними босоножками! Есть ведь еще голова, платье, макияж. «Может, ну его, мероприятие, к лешему?» — малодушно пискнула привычная мыслишка, но Катя подлую провокаторшу отогнала. Она должна схватиться за нынешний шанс — сделать большой репортаж для «Желтушки» с роскошного вечера поэзии Серебряного века, который был страшно разрекламирован. Событие под названием «Слава Цеху поэтов!» планировало привлечь не просто сливки общества, а сливки сливок — взбитых и украшенных шоколадом и экзотическими фруктами.
Срочную работу Димитриевой подарила старая знакомая, корреспондентка Зинка Правдина (с подлинной фамилией Коллонтай). Сама она свалилась с гриппом, но заверила редактора, что «опытная» Катерина сварганит репортаж в лучшем виде. Насчет лучшего вида Катя сомневалась, но прилив энтузиазма испытала, приняв предложение. Впрочем, энтузиазм иссякал на глазах.