Через минуту, когда костер уже победно стрелял искрами и кружил пламя, Кашка спросил:
– Это ведь не в последний раз, да? Мы потом ведь еще можем разжечь?
– Хоть каждый день… Ты, Кашка, садись. Садись рядом.
И Кашка сел. Он сел так, что плечом чувствовал Володин локоть.
– Я стихи придумал, – вдруг сказал Кашка. – Про костер. – Он смотрел в неяркое дневное пламя и напряженно ждал, что скажет Володя. Волны теплого воздуха перекатывались через ноги, а спине было холодно. Поэтому Кашка немного вздрагивал.
– Стихи? – переспросил Володя. – Сам придумал?
– Ага…
– Надо же… Я один раз пробовал стихи сочинить… Для одной девчонки. Ну, ничего не получилось. А у тебя получилось?
– Ага, – снова сказал Кашка.
– Почитай, а?
Нет, Кашка не мог так сразу. Неловко было и страшно.
– Я не умею. Я лучше напишу и отдам. Тебе… Ладно?
– Ну ладно. Только не забудь…
«…Только не забудь», – сказал Володя и вдруг понял, что ему в самом деле интересно, какие стихи получились у Кашки. И приятно, что Кашка сказал ему об этих стихах. И еще он с удивлением почувствовал, что плевать ему на любые насмешки насчет нянек и всякой ерунды. То есть не совсем плевать. Кто будет дразниться, тот получит. Но Кашку от себя Володя прогонять не станет и бегать от него не будет.
И вот еще что странно: никогда никому Володя не рассказывал, что однажды пытался сочинить стихи для Надежды, а Кашке сказал об этом сразу, спокойно и доверчиво…
– Ты не забудь написать, – повторил он. – Я твои стихи домой увезу. На память…
«Домой увезу», – сказал он, и Кашку вдруг кольнуло предчувствие близкой беды. Именно беды.
Ведь совсем скоро придет день, когда Володя уедет в город. А Кашка – в Камшал. В разные стороны.
В разные стороны…
Он до сих пор не думал об этом. Но сейчас начал думать и понял, что уже никак не прогнать это ожидание близкого печального отъезда. Никак. Потому что все равно придет этот день. Дни идут быстро.
Ну почему, почему он и Володя живут так далеко друг от друга?
– Во-лодя… – встревоженно начал Кашка. – Знаешь что, Володя? Я придумал. Поедем к нам в гости. Когда лагерь кончится.
Он только сейчас это придумал. Сию минуту. Но это был выход. Если Володя поедет, ему, может быть, понравится в Камшале. И тогда, может быть, он захочет приехать еще раз. И еще. А ему понравится! Там они каждый день будут жечь большие костры…
Володя вынул из огня обожженную тросточку. Она дымилась, и по обугленной коре бегали искры.
– Ну, Кашка… – неуверенно сказал Володя. – Ты и придумал… Тебе, наверно, дома влетит. Скажут, кого это ты притащил…
– Не! Не скажут!
– И мне влетит. Все домой приедут, а меня нет. Знаешь, какой переполох будет!
– А ты письмо напиши. Если напишешь, тоже влетит? – упавшим голосом спросил Кашка.
– Если напишу? Нет, тогда не влетит… Ну, я не знаю. Там видно будет, ладно, Кашка?
– Ладно… А что видно?
– Мало ли что. До конца смены еще вон сколько дней. Вдруг что-нибудь случится! Или ты раздумаешь. Или еще что-нибудь.
– Не раздумаю, – с отчаянной твердостью сказал Кашка. – Володя! А если не случится? И если ни что-нибудь? Тогда поедешь?
– Ну, посмотрим… Камшал отсюда сколько километров? Сорок? Сорок – это недалеко, ладно… Ты садись как следует. Возьми куртку, а то у тебя зубы стучат.
– Тепло, – лениво сказал Кашка, чувствуя громадное облегчение и усталость от прошедшей тревоги.
– Ногам тепло, а спине холодно. Дай накрою…
Куртка пахла смолой и березовым дымом.
Володя ножиком снимал с палки остатки коры. Черные кубики и треугольники сыпались Кашке на колени. Свежая белизна узора ярко выделялась на дереве, потемневшем от огня.
Глава девятая
Ночью Кашка писал письмо. Попросил у Вальки – Обезьяньего Царя – фонарик, укрылся с головой и выводил в тетрадке крупные буквы:
«Здрастуй мама. Я жыву здесь хорошо. Мама у меня есть друк. Ево зовут Валодя. Мама можно Валодя приедет вгости мы будем вместе гулять и за ягодами. Мама я жыву хорошо патамушто Валодя. Я сочинил стихи…»
После стихов писать было нечего. Кашка с облегчением вздохнул и поставил такую точку, что проколол бумагу.
Но тут он вспомнил, что обещал подарить стихи Володе. Что же, писать еще раз? Столько слов! Таких длинных! Сочинить все это было, пожалуй, легче, чем написать…
Кашка подумал и аккуратно оторвал половинку письма со стихами. Маме он их и так расскажет, когда приедет. А это – Володе…
А утром, когда позавтракали, Кашка исчез.
Серафима ходила по лагерю и тихо рычала от злости. Больше всего она не любила, когда кто-нибудь из малышей пропадал из виду…
– Пусть уж лучше на головах пляшут, только чтобы у меня на глазах, – часто повторяла она.
Кашка никогда не дрался и на голове не плясал. Это было просто чудесно. Правда, в последнее время начал он где-то пропадать, но потом выяснилось, что он уходит с Володей, и Серафима успокоилась.
Однако сегодня он исчез один. Володю Серафима увидела на веранде первой дачи, а Кашки там не было.
– Слушай, где твой оруженосец? – раздраженно заговорила Серафима. – Целый час бегаю по лагерю, высунув язык. Не могу найти ни его, ни тебя. У меня по плану разучивание песни, а твой Голубев…
– Не говори так много слов, – сквозь зубы отозвался Володя. Он сидел на перилах веранды и зашивал покрышку волейбольного мяча. Иголка не хотела втыкаться в толстый панцирь и втыкалась в пальцы.
– Где Кашка? – повторила Серафима.
– Что я, на цепи его держу? У-ых… ф-ф-ф… – Он сунул в рот палец и с ненавистью уставился на иголку. Нитка выскочила из ушка.
– Дьявол тебя проглоти! – в сердцах сказал Володя.
– Меня? – возмутилась Серафима.
«Тебя – само собой», – подумал Володя, но вслух попросил:
– Вдерни мне нитку… пожалуйста.
– Ну тебя с ниткой!
Она пустилась дальше на поиски.
Конечно, Серафима не догадывалась, что и Володю встревожило исчезновение Кашки. Он проводил вожатую глазами и прыгнул в траву, проклиная бестолкового оруженосца, Серафиму, мячи, нитки, иголки и белый свет. Исколотый палец болел зверски. Покрышку Володя забросил в угол, а иголку забыл на перилах (потом на нее сядет Генка Молоканов, но это не входит в наш рассказ).
Кашку Серафима увидела неожиданно. Его и Мишку Зыкова вела навстречу Тося Крючкова. Она двигалась с суровым видом и держала мальчишек за воротники. Кашка шел покорно, только сопел, а Зыков лягал Тосю босыми пятками, возмущенно вскрикивал и хотел вырваться. Старался он зря: Тося была самой большой девчонкой в лагере. Посильнее многих мальчишек из первого отряда. Ростом с Серафиму.
– Получай, Сима, своих гавриков, – хриплым басом сказала Тося. – Дрались, понимаешь, в кустах, аж сучья трещали. Еле расцепила. Особенно вот этот, – она тряхнула Кашку. Голова у Кашки мотнулась.
– Спасибо, – вздохнула Серафима. – Ты их, Тося, пусти. Не сбегут сейчас… Ну, что скажете?
Кашка ничего говорить не собирался. Зато у Мишки слова рванулись, как барабанная дробь. Частые, горячие, убедительные:
– Серафима Павловна! Он как бешеный! Мы сидим, а он – раз! Мы сидим с Валькой, разговариваем, а он – трах! На меня! Как сумасшедший! Ни за что! Мы про него даже не говорили, сидим с Валькой на полянке у кустика, а он как выскочит! Трах по спине! Я думал, он играет, а он опять – раз! Изо всей силы, только мимо…
Столпившиеся вокруг свидетели подтвердили, что так и было. Кашка будто зверь набросился на невиноватого Зыкова.
– Я его отпихну, а он опять лезет. Я ему раз – прием! А он опять лезет! Он же драться не умеет, а сам лезет! – Честные Мишкины глаза смотрели без обиды и злости, было в них только удивление и жажда справедливости.
– Ладно, идите все, не мешайте, – решила
Серафима. – Мы тут с ним разберемся. Идите, идите…
Зрители и свидетели нехотя разбрелись. Мишка отошел на три шага и нерешительно затоптался. Не знал, относятся ли слова Серафимы и к нему.
Серафима приступила к допросу:
– В чем дело, Голубев?
Кашка повертел головой так, будто легонький воротник рубашки натирал ему шею. И промолчал, конечно.
– Ну?
Кашка проглотил слюну и стал разглядывать землю.
– Будешь ты говорить в конце концов? – сдерживаясь, спросила Серафима. – Что у вас случилось? Ты первый начал драку? Сам?
– Сам, – тихонько сказал Кашка.
Ну и ну! И это тихий, послушный Кашка Голубев, с которым не было ни забот, ни беспокойства!
– В чем же дело? – почти жалобно проговорила Серафима. – Была какая-нибудь причина?
Кашка подумал и нерешительно ответил:
– Была…
– Какая?!
Кашка прочно смотрел в землю.
– Может, он заболевший? – участливо спросил Мишка. Он был вполне доволен честными Кашкиными ответами и теперь уже сочувствовал ему.
Но Кашка не оценил такого благородства. Мрачно покосился на Зыкова.
– Ты сам заболевший…
Вот так и стояли они на широкой аллее, на самом солнцепеке и вели какой-то бесполезный разговор. И это наконец совсем разозлило Серафиму. Она опять взялась за Кашку:
– Ты сам заболевший…
Вот так и стояли они на широкой аллее, на самом солнцепеке и вели какой-то бесполезный разговор. И это наконец совсем разозлило Серафиму. Она опять взялась за Кашку:
– Клещами я из тебя слова тянуть буду? Или говори сейчас же, или… – Что «или», она еще не придумала и сбилась. – Или… Встань, пожалуйста, как следует, когда с тобой говорят! Разболтались совсем… Что ты за живот держишься? Стукнул он тебя, что ли, по животу?
– Не стукал я! – возмущенно откликнулся Мишка.
– Не, не стукнул, – подтвердил Кашка.
Серафима редко брала своих малышей «в обработку», но сейчас решила не отступать.
– Опусти руки и подними голову, – деревянным голосом сказала она.
Кашка шевельнул руками, но совсем их не опустил и продолжал прижимать к животу локоть. Серафима сжала губы, решительно взяла Кашку за ладони и вытянула его руки по швам.
Тогда раздался тихий шелест, и из коротеньких Кашкиных штанин посыпались мятые конверты. Кашка подпрыгнул и уставился на них с таким испугом, словно это было что-то кусачее и ядовитое.
– Так… – тихо сказала Серафима. – А это что такое?
Но Кашка снова молчал, и опять вмешался его противник:
– Это письма. Он на почту, наверно, бегал. Да, Кашка?
– Да? – сурово спросила Серафима.
– Ага… – выдохнул Кашка.
– А кто тебе разрешил?
Никто ему не разрешал, зачем зря спрашивать. Просто не терпелось Кашке отправить свое письмо. Ведь до конца смены не так уж много дней осталось, а Кашке надо было дождаться из дома ответа. Ну просто обязательно надо! А вдруг не успеет ответ? Эта мысль грызла Кашку с вечера, а утром беспокойство сделалось сильнее всяких страхов. Он скользнул из столовой и пустился в путь.
До деревни, где почта, всего-то два километра. И дорога прямая, не заблудишься. Кашка то шагом, то вприпрыжку двигался через лес. В одной руке письмо, в другой – березовая ветка и четыре копейки. И никого он не встретил на пути. Только на краю деревни хотели атаковать Кашку жирные нахальные гуси. Они выстроились поперек дороги шеренгой и выжидательно поглядывали на голые Кашкины ноги.
Гуси, они и есть гуси. Дурни… Кашка не спеша подошел поближе, рванулся вперед и на всем скаку врезался в белогусиный строй. Ветка будто сабля!
Он уже подлетал к почте, а сзади, вдалеке, все не смолкало бестолковое гусиное гоготанье.
На почте, в тесовой комнатенке, скучала за окошечком девушка, немного похожая на Серафиму. Тоже веснушчатая и светлобровая. Увидела Кашку и оживилась:
– Тебе что нужно, молодой человек?
«Молодой человек» протянул копейки.
– Конверт…
Девушка взяла деньги.
– Ага… А знаешь, ничего не выйдет. Денег-то мало. Это одна марка четыре копейки стоит, а конверт с маркой – пять.
Вот этого Кашка никак не ждал!
И такое, наверно, несчастное сделалось у него лицо, что девушка засмеялась и сказала:
– Ладно. Хочешь заработать конверт? На, получай. А за это отнесешь в лагерь письма. Тут восемь штук… Ты ведь из лагеря?
Кашка осторожно признался, что да, из лагеря. Он минут пять еще трудился над адресом, потом отдал девушке заклеенный конверт, получил письма и выпрыгнул на крыльцо.
– Не потеряй! – услышал он вслед.
– Не!
Он не потеряет! Все будет хорошо! Отлично все получилось! И лишь недалеко от лагеря с размаху остановила его тревожная мысль: а как же он отдаст письма? Ведь тогда узнают, что он бегал без спросу на почту.
Кашка растерянно затоптался в травянистой колее. Просто хоть обратно неси эти письма. Но ведь не понесешь же, в самом деле. И тут пришло счастливое решение: «Отдам Володе. Он что-нибудь придумает».
Кашка спрятал конверты под рубашку и двинулся к лагерной калитке.
Он был уже у отрядной дачи, и уже наперебой говорили ему, что Серафима ходит злая и разыскивает его. И он уже успел испугаться и расстроиться, потому что Серафимы боялся, а Володю не нашел. И вдруг в одну секунду позабылись испуг и тревога. Кашка услышал Мишкины слова. Мишка сидел среди кустиков и беседовал с Обезьяньим Царем. И они говорили такое!.. В общем, Кашка замер сперва, а потом в нем что-то сорвалось.
И он ринулся в битву так же стремительно и без оглядки, как недавно врубался в гусиные ряды…
– Кто тебе разрешил? – повторила Серафима. – Кто позволил без спроса уходить из лагеря? Знаешь, что за это бывает?
Кашка точно не знал. Наверно, что-то жуткое. Неужели исключат? А вдруг правда отправят сейчас домой? И не поедет к нему Володя…
Страшная беда, неминучая, нависла над Кашкой. И казалось, не было спасения.
Но оно было. Оно пришло. Появился Володя.
Он тоже смотрел на Кашку не очень-то ласково. Но смотрел внимательнее и увидел то, что Серафима не заметила сгоряча.
– Подожди, – хмуро сказал он Серафиме. – Не видишь, он весь в крови?
Конечно, Кашка не весь был в крови. Просто рука у него оказалась расцарапанной выше локтя. Кровь ползла медленными струйками.
– Покажи, – велел Володя. – Дрался, что ли?
– Это он сам о ветки расцарапался, честное октябренское, – жалобно заговорил Мишка Зыков. – Я его даже не стукнул ни разику.
Серафима поморщилась:
– Еще не легче! Теперь в медпункт его тащить. Бинты, йод, писк…
– Какой там писк, – сказал Володя. – Кашка, иди к Райке. У девчонок есть бинт. Да скажи, чтоб промыли. Ну, бегом, чего стоишь?
Кашка моргнул, приоткрыл рот, словно спросить хотел что-то. И сорвался с места.
Серафима растерянно посмотрела вслед. Потом запоздало возмутилась:
– Ты, Новоселов, собственно говоря, что распоряжаешься?
– Тебя пожалел, – усмехнулся Володя. – Сама же говоришь, что боишься писка.
– Не лагерь, а орда, – печально сказала Серафима. – Ну ладно. Я с вами еще разберусь.
– Разбирайся со мной, – серьезно попросил Володя. – А с Кашкой я разберусь сам.
– Великолепно! – Серафима подбоченилась и наклонила набок голову. – Может быть, теперь ты вожатый, а не я? Может быть, ты за мой отряд отвечаешь? Или я все-таки?
– Ну, ты… – мрачно согласился Володя. – А если ты… Если ты отвечаешь, то отвечай как надо, а не хватай сразу человека за шиворот! Ты знаешь, зачем он бегал на почту? Ничего не знаешь. А сразу ругаешься! А может быть, он какое-то важное письмо ждет! – Володя почувствовал, что нашел слова, с которыми трудно спорить. И продолжал почти весело: – Может быть, у него дома что-нибудь случилось, может, он по ночам не спит… Ты его про это спросила?
– Не спит он, как же… – неуверенно проворчала Серафима. – Другой бы на его месте взял бы тогда и объяснил все. А он стоит и молчит…
– Другой на его месте, – ядовито сказал Володя, – взял бы да сунул все эти письма под пень в лесу или в яму какую-нибудь. И концы в воду. Никто бы и не узнал, что он на почту бегал. А он принес…
Может быть, Серафиме нечего было возразить. А может быть, она взглянула на рассыпанные по песку письма и увидела среди них то, которое очень ждала. В общем, она торопливо наклонилась, собрала конверты, проворчала, что все равно это дело Кашке, а заодно и Зыкову так не пройдет, и ушла.
Володя весело засвистел. Победа была за ним. Он уже хотел покинуть «поле битвы», но заметил у края аллеи, в траве, свернутый листик бумаги. Записка, что ли, какая-то? Она шевелилась под ветром, словно хотела выбраться из путаницы стебельков и листьев.
Володя развернул бумажку и увидел:
Стихи для Валоди
Володя аккуратно, уголок к уголку, свернул листик и спрятал в карман. Улыбнулся и пошел туда, где перевязывали раненого оруженосца.
Но Кашка уже сам летел навстречу. Распущенный бинт реял за ним, как вымпел.
Сзади с возмущенными криками бежала Райка, а за ней еще три девчонки.
– Во-лодя… – Кашка остановился и никак не мог отдышаться. – Тут бумажка… с письмами была… Я потерял…
Володя вынул стихи.
– Эта?
Кашка начал улыбаться. Улыбка была смущенная и вопросительная.
– Я прочитал, – негромко сказал Володя. – Хорошие стихи. Правда, Кашка, хорошие. Честное слово… Ну, давай я завяжу руку.
– Вот придумал! – вмешалась Райка. – Нужен стерильный бинт. Смотри, он этот в песке извозил. Сорвался как сумасшедший. Девочки, дайте йод.
Она развернула новый моток бинта. Кашка послушно подставил локоть. Смотрел он не на Райку, а на Володю. Равнодушный к боли и совсем счастливый.
– Кашка, а зачем тебя на почту понесло? – поинтересовался Володя.
– Чтоб скорей письмо отправить. Чтобы мама скорей ответ написала… – Кашка замялся. Неудобно было объяснять Володе, что без маминого разрешения он побаивался везти к себе гостя.
– А дрался зачем?
Кашка насупился. Покосился на Райку.
– Я потом… скажу.