— ИДЕТ!
Каждое слово врезалось в Лауру, лишало очередной частички самоконтроля. Волна паники и страха поднималась все выше, грозя накрыть ее с головой.
Лампы на кухне пульсировали, тускнели, тогда как зеленый дисплей радиоприемника прибавлял в яркости, как будто «Сони» приобрел не только разум, но и у него проснулся жуткий электрический голод, вот он и высасывал из проводов весь электрический ток. Но такого просто не могло быть: сколько бы киловатт ни потреблял радиоприемник, дисплей освещала лампочка малого накала, которая не могла обеспечить такую яркость. Однако обеспечивала. И по мере того как тускнели лампы под потолком, ослепляющие изумрудные лучи пробивались через плексигласовую панель, освещая лицо Эрла Бенсона, отражаясь от хромированных частей плиты и холодильника, расходились по сумраку кухни: создавалось впечатление, будто ее вдруг перенесли под воду.
— …РАЗДИРАЮЩЕЕ…
— …НА ЧАСТИ…
Воздух леденил тело.
— …РАЗРЫВАЮЩЕЕ…
— …НА ЧАСТИ…
Лаура не понимала этот фрагмент послания, знала лишь, что речь идет о физическом насилии.
«Сони» вибрировал все сильнее. Наконец запрыгал на столике.
— РАЗРУБАЮЩЕЕ… НАДВОЕ…
* * *
— Если я выступлю публично, — продолжил Дэн, — Тед Гирви, возможно, захочет последовать моему примеру. Может, еще кто видел тебя не на белом коне, Росс. Может, они тоже выступят, как и мы. Может, у них тоже есть совесть.
И, судя по выражению лица Мондейла, люди, которые могли загубить его карьеру, были. В его голосе не слышалось самодовольства, когда он ответил:
— Один коп никогда не доносит на другого, черт побери!
— Ерунда. Если один из нас убийца, мы его не покрываем.
— Я — не убийца, — возразил Мондейл.
— Если один из нас вор, мы его не покрываем.
— Я никогда не украл ни цента.
— И если один из нас трус и хочет стать начальником всего полицейского управления, мы должны перестать покрывать его до того, как он займет кабинет, в который рвется, и начнет бросаться жизнями других людей. Так частенько поступают трусы, когда получают власть и более не должны принимать участие в бою.
— Ты же знаешь наш кодекс. Мы против таких!
— Что ты такое говоришь, Росс? Минуту тому назад ты утверждал, что каждый выпутывается сам.
Но Мондейл уже отделил свое поведение у дома Лейки от кодекса чести полицейского, став вдруг его ревностным приверженцем. А потому повторил:
— Мы против таких, черт побери!
Дэн кивнул:
— Все так, но, говоря «мы», я не имею в виду и тебя. Ты и я просто не можем принадлежать к одной и той же группе людей.
— Ты уничтожишь свою карьеру.
— Возможно.
— Точно. Управление внутренней безопасности захочет знать, почему ты так долго скрывал так называемое нарушение служебных обязанностей.
— Неправильно истолкованная верность одного человека в форме другому человеку в форме.
— Этого будет недостаточно.
— А мы посмотрим.
— Они оторвут тебе яйца.
— Кого они прищучат, так это тебя. Моя моральная безответственность — пассивное действие, пассивный грех. Меня могут на какое-то время отстранить от выполнения служебных обязанностей, объявить взыскание. Но из полиции за это не выгоняют.
— Может, и нет. Но очередного повышения по службе тебе не видать.
Дэн пожал плечами:
— И что? Желания подниматься выше по служебной лестнице у меня нет. Я — не карьерист, Росс, в отличие от тебя.
— Но… если ты пойдешь на такое, тебе больше никто не будет доверять.
— Будут, можешь не сомневаться.
— Нет, нет. Не будут, после того как ты заложил другого копа.
— Если бы это был другой коп, не ты, я бы с тобой согласился.
Мондейл вскипел:
— У меня есть друзья!
— Да, тебя любят наверху, и понятно почему. Там ты всегда говоришь то, что они хотят слышать. Ты знаешь, как манипулировать ими. Но любой коп-патрульный знает, что ты — говнюк.
— Глупости! У меня друзья везде. От тебя все отвернутся, ты будешь в изоляции, изгоем.
— Даже если ты говоришь правду, хотя это не так, что с того? Я все равно одиночка, помнишь? Ты сам это сказал. Ты сказал, что я — одиночка. И ты думаешь, я буду нервничать, став изгоем?
И впервые ненависть на лице Мондейла в немалой степени сменилась тревогой.
— Вот видишь? — Дэн широко улыбнулся. — У тебя нет выбора. Ты должен позволить мне проводить это расследование так, как я считаю нужным, не вмешиваясь, пока я не обращусь к тебе с какой-либо просьбой. А встанешь у меня на пути, я тебя уничтожу, и да поможет мне в этом бог. Пусть при этом и у меня возникнут проблемы.
* * *
Лампы под потолком потускнели еще больше. А зеленый дисплей обрел такую яркость, что у Лауры заболели глаза.
— …ОСТАНОВИТЕ… ПОМОГИТЕ… БЕГИТЕ… ПРЯЧЬТЕСЬ… ПОМОГИТЕ…
Плексигласовая панель дисплея внезапно треснула посередине.
Радиоприемник так вибрировал, что начал двигаться по столику.
Лаура вспомнила кошмарный образ, несколько минут тому назад возникший перед ее мысленным взором: лапы краба, вылезающие из пластикового корпуса.
Дверца холодильника вновь открылась сама по себе.
И тут же, со скрежетом петель, одновременно распахнулись дверцы всех буфетов, столиков, полок. Одна ударила Эрла по ногам, и от неожиданности он едва не упал.
Радиоприемник перестал выкрикивать отдельные слова, вырванные из передач различных станций. Теперь из динамиков доносился невероятно громкий, просто оглушающий треск атмосферных помех.
* * *
Росс Мондейл сидел на деревянном ящике, закрыв лицо руками, словно плакал.
Дэну Холдейну оставалось только удивляться. Он-то полагал, что Мондейл просто не способен на слезы.
Капитан не издавал никаких звуков, не всхлипывал, не рыдал, а когда оторвал руки от лица, Дэн увидел, что глаза у него сухие. Мондейл не плакал, а думал, отчаянно пытался найти выход из тупика, в который его загнали.
И на лице его теперь появилось новое выражение: одну маску он сменил на другую. Страх и тревога полностью исчезли. Даже ярость спряталась, оставшись на виду разве что в глазах капитана. Теперь на лице господствовало дружелюбие.
— Хорошо, Дэн. Хорошо. В свое время мы были друзьями, может, станем ими вновь.
«Мы никогда не были друзьями», — подумал Дэн. Но ничего не сказал. Ему хотелось посмотреть, как Мондейл сможет сыграть эту новую для себя роль.
— По крайней мере мы можем начать, попытавшись работать вместе, и я готов этому помочь, признав, что ты — чертовски хороший детектив. Мало того, что ты не упускаешь никаких деталей, так у тебя еще удивительная интуиция. Мне не следовало и пытаться направлять тебя. Не мешают же охотничьей собаке бежать по зову ее носа. Хорошо. В этом расследовании ты сам себе хозяин. Иди куда хочешь, смотри что хочешь, когда хочешь. Только изредка ставь меня в известность о том, что тебе удалось раскопать. Я буду тебе очень признателен. Может, нам обоим стоит чем-то поступиться, в чем-то пойти навстречу друг другу, и тогда ты поймем, что не только сможем работать вместе, но и снова станем друзьями.
Дэн решил, что злость и неприкрытая ярость Мондейла нравятся ему больше, чем это слащавое дружелюбие. Ярость капитана отражала его сущность. Мед в голосе не успокоил Дэна, говоря точнее, от него по коже побежали мурашки.
— Но могу я задать тебе один вопрос? — Мондейл, по-прежнему сидя на ящике, наклонился вперед.
— Какой?
— Почему это расследование? Почему тебе так хочется и дальше им заниматься?
— Я просто хочу делать свою работу.
— Мне кажется, здесь что-то большее.
Дэн промолчал.
— Дело в той женщине?
— Нет.
— Она очень симпатичная.
— Дело не в той женщине, — ответил Дэн, хотя красота Лауры Маккэффри произвела на него должное впечатление. Но в действительности она лишь в малой степени повлияла на его решимость и дальше вести расследование, хотя он не собирался говорить об этом Мондейлу.
— Тогда в девочке?
— Возможно.
— Ты всегда прилагал особые усилия в расследовании тех дел, где ребенку причиняли вред или угрожали.
— Не всегда.
— Нет, всегда, — покачал головой Мондейл. — Причина в случившемся с твоими братом и сестрой?
* * *
Радиоприемник вибрировал все сильнее. Прыгал по поверхности столика с такой силой, что едва не разбивал пластиковое покрытие, а потом взлетел в воздух. Повис, трепыхаясь, на конце провода, совсем как наполненный гелием воздушный шар, привязанный за нитку.
Лаура уже перестала чему-либо удивляться. Просто наблюдала, парализованная благоговейным трепетом. Она больше не боялась, холод и невероятность того, что происходило у нее перед глазами, превратили ее тело в статую.
Треск электронных помех становился все более пронзительным, напоминая записанный на магнитофонную пленку вой падающей бомбы.
Лаура посмотрела на Мелани и увидела, что девочка наконец-то начинает выходить из ступора. Она еще не открыла глаза, наоборот, плотнее сжала веки, но подняла маленькие ручки к ушам и открыла рот.
Змейки дыма вырвались из чудесным образом подвешенного в воздухе радиоприемника. Он взорвался.
Лаура закрыла глаза и опустила голову в самый момент взрыва. Осколки пластика пролетели над ней, угодили в руки, голову, кисти, правда, не нанеся особого вреда.
Несколько больших кусков, соединенных с проводом, с грохотом упали на пол: невидимые руки больше не поддерживали радиоприемник. Штепсель выскочил из розетки, провод пополз по столику, тоже упал на пол рядом с обломками «Сони» и застыл.
Когда раздался взрыв, Мелани наконец-то отреагировала на происходящее на кухне. Соскочила со стула еще до того, как перестали падать летящие обломки, на руках и коленях добралась до угла у двери во внутренний дворик. Усевшись там, закрыла голову руками и разрыдалась.
В тишине, которой сменился вой радиоприемника, очень уж напоминающий крики баньши, рыдания эти проникали особенно глубоко. Каждое достигало сердца Лауры, толкая ее в пучину отчаяния и ужаса.
* * *
Когда Дэн не отреагировал, Мондейл повторил вопрос. Вроде бы интересовался из чистого любопытства, но определенно преследовал какие-то свои, только ему ведомые цели.
— Ты всегда прилагаешь особые усилия в расследовании тех дел, где ребенку причинен вред, из-за случившегося с твоими братом и сестрой?
— Возможно. — Теперь Дэн сожалел о том, что рассказал Мондейлу о семейной трагедии. Но тогда они были молодыми копами, ездили на одной патрульной машине, и во время долгих ночных смен частенько говорили о своей жизни. Он многое поведал Мондейлу, слишком многое, прежде чем понял, что Мондейл ему не друг и никогда им не станет. — Возможно, это одна из причин, по которой я не хочу отказываться от этого расследования. Не хочу отказываться и из-за Синди Лейки. Неужели ты не видишь, Росс? Это еще один случай, когда женщина и ребенок в опасности, когда матери и дочери угрожает маньяк. Как он угрожал Френ и Синди Лейки. Так что, возможно, это мой шанс искупить грех. Шанс реабилитироваться за мою неудачу в попытке спасти Синди Лейки, шанс снять с себя хоть малую часть груза той вины.
Мондейл в изумлении уставился на него.
— Ты чувствуешь себя виноватым за смерть Синди Лейки?
Дэн кивнул:
— Мне следовало пристрелить Данбара в тот самый момент, когда он повернулся ко мне с пистолетом в руке. Не следовало ждать, не следовало давать ему шанс бросить пистолет. Если бы я сразу пристрелил его, он бы не вошел в дом.
Мондейл заулыбался:
— Но, послушай, ты же помнишь, какая тогда была ситуация. Еще хуже, чем сейчас. Большое жюри рассматривало не менее полудюжины обвинений в чрезмерной жестокости, выдвинутых против копов. И каждый говняный политический активист считал своим долгом подать в суд на все управление полиции. Хуже, чем сейчас. Даже когда не было сомнений в том, что коп стрелял, защищая свою жизнь, они требовали его голову. У всех тогда были права… за исключением копов. Копам предлагалось только стоять и получать пулю в грудь. Репортеры, политики, борцы за гражданские права, все воспринимали нас как жаждущих крови фашистов. Черт, ты же не можешь этого не помнить!
— Я помню, — ответил Дэн. — Именно поэтому и не пристрелил Данбара, когда мог. Я же видел, что он очень возбужден, опасен. Интуитивно я знал: этим вечером он обязательно кого-нибудь убьет, но постоянно помнил о том, какое на нас оказывают давление, какие обвинения выдвигают против копов, нажимающих на спусковой крючок, и понимал: если я его пристрелю, мне придется держать за это ответ. А учитывая сложившуюся обстановку, меня никто бы не стал слушать. Мною бы пожертвовали. Я опасался потерять работу, опасался, что меня выгонят из полиции. Опасался загубить свою карьеру. Вот я и ждал, пока он вытащит пистолет, пока нацелит его на меня. И дал ему лишнюю секунду, потому что никак не мог решить, положиться ли на интуицию или на разум, а в результате он получил шанс убить Синди Лейки.
Мондейл покачал головой:
— Но твоей вины в этом нет. Винить нужно этих чертовых реформаторов, которые никак не желали понять, с чем мы каждодневно сталкиваемся, не знали, что творится на улицах. Винить нужно их. Не тебя. Не меня.
Дэн зыркнул на него:
— Не смей ставить нас на одну доску. Не смей. Ты сбежал, Росс. Я напортачил, потому что думал о своей заднице, о своей пенсии, в конце концов, тогда как следовало думать только об одном: как наилучшим образом выполнить порученную мне работу. Вот почему я продолжаю винить себя. Но не смей говорить, что вина у нас, что моя, что твоя, одинаковая. Не одинаковая. Это чушь собачья, и ты это знаешь.
Мондейл пытался изобразить на лице сочувствие и понимание, но ему со все большим трудом удавалось сдерживать ярость.
— А может, ты этого не знаешь, — продолжил Дэн. — И вот это, пожалуй, еще хуже. Может, ты не просто прикрываешь свою задницу. Может, ты действительно думаешь, что всегда виноват кто-то другой, но не ты.
Не отвечая, Мондейл поднялся с ящика и направился к двери.
— Твоя совесть действительно чиста, Росс? — спросил его спину Дэн. — Да поможет тебе бог, я чувствую, ты в этом не сомневаешься.
Мондейл обернулся:
— В этом расследовании ты делаешь все, что хочешь, но не попадайся мне на пути.
— Ты ни разу не мучился бессонницей из-за Синди Лейки, так?
— Я сказал, не попадайся мне на пути.
— С радостью.
— Я больше не хочу слушать твои слюнявые речи.
— Будем надеяться, что не услышишь.
Мондейл, не отвечая, открыл дверь.
— С какой ты планеты, Росс?
Мондейл переступил порог.
— Готов спорить, на его родной планете есть только один цвет, — сообщил Дэн пустой комнате. — Коричневый. В том мире все должно быть коричневым. Вот почему он носит только коричневое. Такая одежда напоминает ему о доме.
Шутка получилась так себе. Может, поэтому он и не смог заставить себя улыбнуться. Может, поэтому.
* * *
На кухне все застыло.
Ни единый звук не нарушал тишину.
Воздух снова согрелся.
— Все закончилось, — констатировал Эрл.
К Лауре вернулась способность двигаться. Панель радиоприемника хрустнула под ее ногой, когда она пересекла кухню и опустилась на колени рядом с Мелани.
Нежными словами, поглаживанием и похлопыванием она успокоила дочь. Вытерла слезы с лица ребенка.
Эрл начал уборку, подбирая с пола куски «Сони», что-то бормоча себе под нос, недоумевая, еще не придя в себя от изумления.
Лаура тем временем села на пол, усадила девочку себе на колени, обняла ее, принялась покачивать, безмерно радуясь тому, что ребенок по-прежнему с ней. Ей очень хотелось вычеркнуть из памяти события нескольких последних минут. Она бы многое отдала, чтобы сказать, что ничего такого не было и в помине. Но она была слишком хорошим психиатром, чтобы позволить себе даже подумать о том, что произошедшее на кухне — игра ее воображения, фокусы разума. Это было паранормальное явление. Сверхъестественный феномен не объяснялся тем, что органы чувств дали сбой. Они работали, как часы, четко и аккуратно фиксировали только то, что происходило у нее на глазах, хотя такого просто не могло быть. Она не смешивала некую последовательность реальных событий с событиями, которые происходили только в больном воображении, как случалось с шизофрениками. Да и Эрл видел, слышал, ощущал то же самое, что и она. Речь не могла идти о разделенной галлюцинации, массовом обмане. Случившееся попахивало безумием, отдавало невозможным… но случилось. В радиоприемник… что-то вселилось. Некоторые куски «Сони» еще дымились. Воздух пропитался запахом горелого.
Мелани застонала. Дернулась.
— Успокойся, сладенькая, успокойся.
Девочка посмотрела на мать, и Лауру потряс визуальный контакт. Мелани не смотрела сквозь нее. Она опять вернулась в реальность из своего темного мира, и Лаура молила бога, чтобы на этот раз девочка вернулась навсегда, хотя надеяться на это не приходилось.
— Я… хочу, — прошептала Мелани.
— Что, сладенькая? Что ты хочешь?
Глаза девочки не отрывались от глаз Лауры.
— Мне… нужно.
— Все, что угодно, Мелани. Все, что хочешь. Только скажи. Только скажи мамику, что тебе нужно.
— ОНО доберется до них всех. — Голос Мелани осип от ужаса.
Эрл оторвался от дымящихся обломков радио, повернулся к матери и дочери.
— Что? — спросила Лаура. — Что доберется до них, сладенькая?
— А потом оно… доберется… до меня.
— Нет, — быстро ответила Лаура. — Ничто не доберется до тебя. Я позабочусь о тебе. Я…
— ОНО… идет… изнутри.
— Изнутри чего?
— …изнутри…
— Что это, сладенькая? Чего ты боишься? Что это?