Честно сказать, я тебя уже не ждал. Я был уверен, что тебя менты замели еще там, в метро, после того, как я порезал этого вашего педрилку. Я уже позволил себе расслабится, и ты мог бы застать меня врасплох со своим игрушечным пистолетом. Но мне позвонили, и я насторожился. Так скажи, кому из нас помогает Бог?
"Скорее дьявол, - подумал Семен, - Богу вообще нет никакого дела до того, что творится тут, на земле".
- Потом я принялся за вашего азербайджанца, - продолжил свой рассказ Голубеев. - Долго наблюдал за ним и его работниками и даже часто покупал у него шаверму. Я знал, где он живет, догадывался, сколько денег он хранит дома. Его предала женщина, которая у него работала. Безжалостно и не поколебавшись ни минуты, за шестьсот баксов. Мне не жалко было этих денег для несчастной хохлушки, которую трахали бесплатно все азербайджанцы с рынка, которых приводил Алик. К тому же я спокойно забрал у него дома во много раз больше денег, чем отдал женщине. Потому что после того, как проткнул его вертелом, я взял у него ключи из кармана и спокойно пошел к нему домой, где до утра отыскал все что было мне нужно. Я вообще не люблю черных. Особенно азербайджанцев. Их всех нужно уничтожить как нацию. Да и нации-то такой нет. Есть скопище ублюдков, рожденных когда-то от одного черного папы с атрофированным мозгом.
Семену стало жутко. Вот идет сзади него с ружьем человек, для которого он, Семен не более чем фишка в игре. Он совершенно спокойно лишит его жизни и будет жить себе дальше гордясь исполненным долгом по отношению к своей мертвой дочери. Но сам-то он чем лучше их шестерых сопляков, убивших тогда его дочь по случайности, по глупости и чувству безнаказанности, присущей молодым. Нет, они не хотели ее смерти! Так получилось. Конечно, они виноваты. Они унизили и лишили жизни его любимого человека. Но не преднамеренно, не с трезвым мозгом и не по плану. Кроме того они уже понесли наказание! Поэтому, какое право имеет Голубеев судить их всех шестерых, разных и непохожих друг на друга по одной мерке, всем вынося смертный приговор? Он что - господь бог?
Голубеев, как ни в чем ни бывало, продолжал свое повествование:
- Утром, покончив с Аликом, я поехал на работу, а по дороге заехал в гости к Татьяне. Не нужно говорить, что и ее жизнь я знал досконально. Знал даже то, что она беременна. Ты думаешь, это меня остановило? Нет, даже подхлестнуло! Инна тоже могла бы иметь детей. Настоящих, чистых. А не выродков, которые могут родиться у такой шлюхи, как ваша Танька. Что может вылезти из чрева, где побывало столько мужских членов, что можно выгородить густой и высокий забор вокруг моего картофельного поля? Может оттуда выйти хороший ребенок? - спросил Голубеев сам у себя и тут же ответил. - Нет!
Я заманил Таньку в свой рабочий рефрижератор и стал катать по городу. Она кричала и стучала в стены изнутри. Но никому нет дела до того, что творится рядом. Никто даже не оглянулся ни разу. Людям наплевать на чужую боль, главное, чтобы это не коснулось их лично. У меня в фургоне температура минус восемнадцать. И влажно. Почти, как в ту ночь на улице, когда вы выбросили Инну в колодец. Я заставил Таньку повторить мучения моей дочери. Сначала я хорошенько побил ее о стены фургона, а потом полуживую возил до вечера, пока она не превратилась в кусок мороженого мяса. Потом она стала мне неинтересна, и я ее выбросил в канаву.
Голубеев так спокойно и весело, с юморком, рассказывал об своих убийствах, что Семену сделалось по-настоящему жутко. Они все шли и шли мимо чернеющих кустов и высоких густых зарослей. Куда они шли, Семену было непонятно.
- Ну, с этим педиком Кириллом все ясно, - как ни в чем не бывало разглагольствовал Голубеев. - Ему записку в дверь, тебе записку в дверь, и обе написал я. Кстати, за вами обоими я следил так же тщательно, как и за другими. Я и про вас все знал. Все ваши повадки. Мне ради того, чтобы выследить вашего пидараса пришлось пару раз пойти в гей-клуб.
- Тьфу! - громко сплюнул Голубев. - Омерзительно! Вот тебя прикончу и за педиков примусь! Взорву их вместе с их вертепом! Всех уничтожу! Ненавижу их! Поэтому этого вашего Кирилла-Педрилла мне убивать было омерзительно. Я не люблю пидарасов. К тому же вы его оболгали, а он из вас всех был единственным, кто Инну не насиловал. Это я потом, позже узнал. От него же. Разговорчивый был Шоколадный Принц. За то, что он не насиловал, а только стоял рядом, я убил его быстро и практически не больно. Он умер без мучений, со светлым взглядом в небеса, где ему не бывать. Я думал тебя тут же схватят. Но ты смог убежать. Жаль. Мне бы хотелось, чтобы тебя посадили за все эти убийства и расстреляли впоследствии. Ну, что ж, значит, это нужно Ей, чтобы тебя убил именно я, а не чужой дядя из казенного нагана. К тому же тебе могли дать пожизненный срок, а это немножко не то, что я для всех вас готовил. Ну, вот мы и пришли, - сказал Голубеев и дернул за веревку, привязанную к шее Семена.
Они вышли на опушку маленького лесочка. Полумесяц тускло освещал блестящие лезвия железной дороги, делавшей в этом месте резкий поворот. Впереди была насыпь, на ней пути, а за путями пригорок. И густой рослый лес. Семен остановился. Голубеев подошел к нему спереди и ткнув ружьем в живот произнес:
- Есть у меня тетрадка, где я записывал, все, что тебе рассказал. Это для меня, как письма Инне. Она у меня всегда с собой, - Голубеев постучал себя левой рукой по груди ближе к сердцу, - вот здесь. И осталась там одна страничка. Она твоя. Вот сейчас, когда все закончим с тобой, я вернусь домой и допишу эту одну страничку. А потом тетрадку сожгу. И все. Никаких улик. Я буду жить дальше, а тебя уже не будет.
Голубеев выключил фонарик, отпустил веревку и толкнул стволом ружья Семена к рельсам. Семен уперся.
На фиг, на фиг! Самому идти на рельсы! До последнего момента он все-таки надеялся, что с ним все будет не так, как с остальными, а вот тебе на - Голубеев решил из него сделать Анну Каренину. Пусть лучше застрелит.
И тут Семен нутром почувствовал, что опять ему на голову летит, рассекая воздух, приклад. Он отскочил в сторону, и старик Голубеев потерял равновесие, промазав своей двустволкой мимо цели. Зато Семен крепко стоял на ногах. Он снизу вверх поддал ногой по руке Голубеева, держащей ствол, ружье отлетело в сторону и покатилось вниз по насыпи. Голубеев припал на одно колено, но тут же вскочил и бросился на Семена. Он бежал, растопырив руки, словно собираясь схватить его за шею и душить! Семен ждал приближения противника до самого последнего момента, а потом резко выбросил вперед правую ногу, прямо между рук у Голубеева. Удар получился классный! Как в кино! Прямо каблуком по зубам, с хрустом и последующим воем от боли.
Конечно, Семен и сам не удержался на ногах и покатился вниз по насыпи, но это ему было и нужно. Он должен был первым добраться до ружья. Семен вскочил на колени и огляделся. Двустволки нигде не было видно. Он пополз на коленях вдоль канавы, отчаянно шаря глазами в поисках оружия, но безрезультатно. И тут на него сзади мешком навалился Голубеев и прижал к земле. Семен хотел вывернуться, но со скованными руками не смог ничего сделать. Разъяренный Голубеев крепко схватил Семена за волосы и несколько раз сильно ударил о большой плоский камень.
23
Семен очнулся от похлопывания по левой щеке. Под правой находилось что-то холодное и гладкое металлическое. Он открыл глаза и увидел, что лежит на рельсе лицом вниз.
- Ошнулся, гондон, - прошепелявил над ухом Голубеев, - я к нему, как к шеловеку, покормил, поговорил, а он драться лезет. Хорошо, што рушье не потерялошь. Нашел.
Похоже было, что Семен выбил Голубееву передние зубы. Но дела это не спасало, потому что Семен был опять прикован, но на этот раз уже к железной дороге. Цепочка наручников проходила под рельсом, Семен сел на него и, не обращая внимания на Голубеева, попытался освободиться. Попытка была наиглупейшей. Голубеев даже громко начал смеяться, но потом ойкнул от боли в челюсти и замолчал.
Дело обстояло так - Семен сидел, а его руки, вытянутые вперед, были прикованы наручниками к рельсу. Если поедет поезд, можно наклониться в сторону, но сантиметров на тридцать, не больше - мешает высота рельса. Согнуть локоть? Вряд ли это спасет, поезд зацепит одежду и накрутит его на колесо, да и головой треснет так, что башка разлетится. Смерть получится еще страшней. Но все-таки это шанс, хотя бы один из ста, чтобы выжить. Наверняка машинист остановится посмотреть, что произошло, и тогда Голубеев уже не подойдет.
Голубеев с разумностью маньяка выбрал место для казни - поезд вылетит из-за леса на всей скорости. Машинист не успеет остановиться, потому что здесь крутой поворот, и человека на рельсах он заметит слишком поздно. Семена раскромсает на части, как колбасу в гастрономе нож продавщицы. Голубеев сидел рядышком на рельсе и молчал.
- Вше, - неожиданно сказал он, - шопой чувштвую, едет электришка. Тошно по рашписанию, гляди ты, - добавил он, взглянув на часы, - чуть мы ш тобой не опошдали.
- Вше, - неожиданно сказал он, - шопой чувштвую, едет электришка. Тошно по рашписанию, гляди ты, - добавил он, взглянув на часы, - чуть мы ш тобой не опошдали.
- Ну, бывай, - сказал он, вставая и похлопывая Семена по плечу, передай там швоим вше, что я тебе рашкашывал. Шла ни на кого не дершу, вшех прощаю. Увидимшя в аду.
Поезд загудел недалеко, и Голубеев заторопился:
- Ты не отчаивайшя, я тебя не брошу, - сказал он, - я тут буду рядышком, на горочке. Пригляшу ша тобой, чтобы не шбежал.
И он полез наверх, роняя камешки по склону. Семен покрылся испариной. Он чувствовал, как дрожит рельс, слушал уже стук колес, он видел, как выскакивает из-за поворота огромная махина и несется прямо на него, визжа тормозами и голося гудком, а он, парализованный страхом, не двигается, и безжалостные колеса в мгновение ока сминают его молодое красивое тело в безобразный фарш.
Семен дернулся еще раз, пытаясь оторвать рельс. Бесполезно! Из-под цепочки наручников покатились по откосу камешки. И тут его осенило! Ломая пальцы, он стал выкидывать из-под рельса камни, землю, щебень. Бешено колотилось сердце, еще сильнее стучали по рельсам колеса, Семен торопился. Он порезал пальцы острыми краями камней, но не обращал внимания ни на боль, ни на страх. Поезд уже выскочил из-за поворота и на всех парах несся прямо на Семена. Фонарь ослепил глаза, и тут же раздался пронзительный гудок. Слишком поздно, поезд не остановить! Он несется стеной, и колеса не слушаются тормозов. Из-под пальцев Семена летят камешки. Пора!
Левая рука ныряет в тоннель под рельсом, который вырыли пальцы, Семен падает всем телом на обочину за кончики шпал, а правая рука натягивает цепочку наручников прямо над рельсом. Он, как может, вжимается в землю. Левая рука немеет от боли, изогнутая как крюк, правая мгновенно затекает, схваченная железным браслетом. Сильный ветер от движущего поезда налетает с хлопком, и тут же рядом с головой Семена проносятся несколько десятков тонн металла. Первое же колесо разрывает, как пластилиновую, стальную цепочку браслетов. Сильная отдача едва не ломает руки Семена, правая рука, отпружинив, летит в сторону откоса. Левая рука тут же вылетает из самодельного тоннеля, и Семен катится вниз, катится, не замечая, что он плачет, как ребенок.
Электричка пронеслась мимо, сверкая желтыми окнами и перестукивая колесами, и скрылась за поворотом. Семена трясло, как в лихорадке. Он только что родился во второй раз.
Когда электричка скрылась за лесом, и снова стало тихо-тихо, Семен медленно поднялся с земли. В ушах громко, как африканские тамтамы, звучали удары пульса. Семен огляделся по сторонам, но совершенно ничего не увидел, так было темно. Семен сорвал с губ скотч и вдохнул ртом полную грудь воздуха. Какое наслаждение! Наверху на горке ярко вспыхнул фонарик, и его дрожащий луч стал суетливо бегать по железнодорожному полотну. Семен вжался в землю. Голубеев не ушел, он ищет его, Семена, останки. Фонарик приближался, было слышно, как шуршат под ногами идущего камешки и замерзшая листва. Голубеев вышел на рельсы и тихо пробормотал, сплюнув:
- Шертовшина какая-то, где он?!
Семен понял, что изрядно выбил зубов господину мстителю. Голубеев скользнул фонариком вниз по откосу, еще немного, и он осветил бы Семена, но тот ждать не стал, а вскочил на ноги и побежал в темноту, прочь от фонарика и от его хозяина.
- Штой! - закричал Голубеев. - Штой, шука, заштрелю!
Семен не слушал и, петляя, как заяц, бежал вперед. Он несколько раз упал, но снова вскочил на ноги и побежал дальше. Голубеев поймал вдалеке фонариком спину Семена и с правой руки пальнул наудачу. Естественно, он не попал даже рядом, но Семен машинально упал и сильно ударился ногой о камень. Тут же Голубеев перехватил ружье обеими руками и, отбросив фонарик, прицельно саданул в то самое место, где только что мелькала спина Семена. Если б Семен не ушиб так больно ногу, он бы, конечно, уже вскочил и бежал дальше, и тогда бы господин Голубеев продырявил его насквозь, но, похоже, что удача отвернулась от великого мстителя. Пока Семен, валяясь на земле, корчился от боли, шляпки от гвоздей благополучно со свистом пролетели мимо, даже не царапнув его.
Сколько еще было патронов у Голубеева, Семен не знал. Может быть, только два, а может, и полный патронташ. Проверять это на себе Семену не хотелось, и он, поднявшись с земли, согнувшись, побежал к черневшим недалеко кустам. Фонарик опять вспыхнул, разрезав предрассветную темноту, и Семен понял, что Голубеев решил его догнать.
- Штой! - снова закричал Голубеев, услышав, как Семен продирается сквозь кусты, но не выстрелил, а просто побежал за ним, светя фонариком. Уже начало светать.
Семен увидел впереди на пригорке силуэт большого здания, похожего на церковь. До него было метров триста, но бежать придется по чистому полю. Все вокруг стало серым, медленно вступало в свои права утро, но это не радовало Семена, потому что если у Голубеева еще остались патроны, то он легко подстрелит беглеца по дороге к церкви. Еще минут пять, и станет еще светлее. Выбора у Семена не было, и он побежал. Он бежал и думал о том, что если даже у Голубеева остались патроны в стволе, то вряд ли он станет стрелять рядом с церковью. Стрельба - шумное занятие, а попы люди не трусливые.
Но Голубеев выстрелил. Сзади грохнул выстрел, и Семен почувствовал, как что-то сильно ударило в левое плечо и руку. Джемпер моментально стал мокрым от крови, и Семен упал. Голубеев сзади громко рассмеялся. Семен подумал, что можно было бы притвориться мертвым, а потом напасть, когда он подойдет и наклонится над ним. Нет, это полная ерунда. Такой трюк проходит только в кино. Нет никакой гарантии, что Голубеев, подойдя поближе с трех метров, не всадит второй заряд Семену прямо в живот.
Нужно бежать, все равно бежать к церкви. Если там есть люди, они помогут. Семен вскочил и побежал дальше, прыгая из стороны в сторону, приседая и вскакивая. Голубеев пальнул второй раз, но, видно, поторопился и промазал. Семен мысленно перекрестился. Пока подонок перезарядит свою двустволку, Семен успеет добежать. Он терял кровь, и от этого слабел. Оставалось не так много - каких-нибудь сто шагов.
Церковь глянула на него пустыми глазницами окон. Полуразрушенные стены, купола без крестов и ржавый замок на облезлых воротах. Церковь была заброшенной и в ней никого не было. Ни попов, ни чертей. Судя по лесам, приткнувшимся с одной стороны, ее начинали реставрировать, но почему-то бросили. Семен попытался протиснуться в щель между створками дверей, но она была крайне мала. Он сам не понимал, зачем лез в эту заброшенную церковь, как будто это могло его спасти.
Прямо у щели с внутренней стороны помещения лежала большая куча человеческого кала. Значит, люди как-то попадают внутрь. Немыслимо было представить, чтобы кто-то открыл дверь для того, чтобы накакать прямо на порог. Нелогично было бы думать также, что кто-то какал в щель в двери дерьмо лежало не слишком близко, где-то сантиметров в тридцати от дверного проема, и даже очень худопопый человек вряд ли смог бы так извратиться. Значит, где-то был еще один вход. Семен обежал церковь вокруг и не нашел больше никакой двери. Со стороны железной дороги медленно приближался Голубеев. Он не спешил. Знал, что Семену деться некуда. "Неужели все? подумал Семен. - Спасения нет?".
Самое время было отчаяться и принять все, как есть. Но Семен не умел отчаиваться и поэтому стал мучительно искать выход из создавшегося положения. Вернее говоря, он стал искать вход. И нашел!
Нижний ряд окон был заколочен досками, но одно из окошек было открыто. Если залезть на нижний уровень лесов, то легко можно было проникнуть внутрь церкви. Зачем? Этого Семен не знал, но что-то его тянуло внутрь. Он зацепился здоровой рукой за леса и вскарабкался на них. Пройдя по шатким доскам, дошел до окна и заглянул внутрь. Ничего не увидел, в церкви было темно. Но у Семена не было выбора, он вскочил на подоконник и прыгнул внутрь.
Глухо стукнули доски пола, который оказался значительно ниже, чем предполагал Семен. Он упал лицом вниз и вдобавок ко всему ударился головой о какие-то железки, сложенные грудой на полу. Ощупав их рукой, он понял, что, вероятно, эти ржавые железяки предназначались для ограды или для ворот. Они были острые с одной стороны, очень тяжелые, и тут Семена осенило. Он даже рассмеялся тихо своей гениальной идее, пришедшей к нему так внезапно. Схватив железку здоровой рукой, Семен подтащил ее к открытому окну и, подняв как можно выше, с силой воткнул в пол прямо под окном. Пол был подгнивший, железяка вошла глубоко, но держалась непрочно. Оконный проем возвышался над полом на высоте человеческого роста, и из окна штыря не было видно. Теперь важно было заманить убийцу внутрь.
Снаружи по настилу лесов застучали шаги, Семен отошел назад к дальней стене и спрятался за колонну. В проеме окна появился силуэт Голубеева. Он прикрепил фонарик к стволу ружья и, заглянув, сразу осветил внутреннее пространство церкви. Луч фонарика скользнул по полу, по стенам, по колоннам и остановился.