Однако дошли они без приключений, на ходу обсуждая, как бы объяснить спелеологам свой поздний визит в лагерь.
— Ты молчи, Кать, я сама что-нибудь совру, — сказала Краснова и вздохнула:
— А Катьку снова мама из садика забрала. Наверное, решила — я на свидание помчалась. Знаешь, после развода она как-то ко мне изменилась, что ли... Не знаю, что она думает, но... У меня сейчас никого нет. Не везет мне что-то. А мама... вдруг среди ночи позвонит: ты одна? Или рано-рано утром, когда мы с Катюш кой еще спим, вдруг нагрянет. Вроде бы по пути на базар, а сама... Такое ощущение, что она меня контролирует, что ей неприятно, если у меня вдруг кто-то появится.
— Она просто беспокоится за тебя.
— Да, конечно, но... Мне двадцать восемь лет, жизнь уходи г. Катька растет, а я... Мама не понимает, что уходит, улетучивается моя жизнь. Ей же все кажется, что мне шестнадцать. А при слове «презерватив», когда она но телевизору его слышит, ее всю коробит.
Катя помалкивала. Краснова редко изливала душу. Если откровенничала, то в основном о своем бывшем муже. О своих непростых отношениях с матерью не говорила никогда. Словно чувствовала: в этом Катя не судья и не советчик.
Сквозь деревья они увидели яркие отблески костра. Так Кате и запомнилась эта ночь: стволы сосен, блики багрового пламени на коре, костер, в который то и дело кто-то из спасательниц подбрасывал хворост. Искры взлетали в небо ярким снопом, валил густой белый дым.
— Нет, главную роль тут все же играет страх. Парализуется сама возможность искать выход из положения. А физическое состояние тут вообще ни при чем. Страх всему причина, — громко говорил кто-то из сидевших вокруг костра.
Катя увидела Полный Сбор: вокруг огня сидели человек двадцать — на лапнике, на пнях, на спальных мешках, на «пенках». Все это были молодые девицы. «Воительницы», — отчего-то подумалось Кате. Свет пламени ложился на их лица. Почти все были одеты по-походному — в спортивные костюмы, джинсы. Но от жара костра многие сняли куртки и сидели в лифчиках от купальников. Загорелые, гибкие, сильные, молодые тела.
Катя увидала Гордееву. Да, теперь, без каски, без уродливого комбинезона, она бесспорно признала в ней ту, которая, как заправская нудистка, загорала на лесной поляне. Гордеева курила сигарету, щурилась на огонь. Слушала болтавших у костра. Загорелая ее рука покоилась на плече темноволосой девушки. Катя уже встречалась с ней и помнила, что ее имя Женя.
А в самом центре этого девичьего цветника на пне восседал единственный мужчина. Швед, в джинсах, тельняшке, с початой бутылкой пива в руке. Именно тельняшка бросилась Кате в глаза. Ну, как же, она уже видела ее на снимке. За тем, собственно, и приехала сюда. Этот Швед, христианского имени которого она до сих пор не знает...
Швед был пьян. В траве рядом с ним валялось много пустых пивных бутылок. Навеселе были и некоторые из спасательниц И от этого Кате стало неприятно Как? Ведь слова «спелеолог», «спасатель» всегда ассоциировались у нее с неустанным подвигом — самоотверженным, напряженным, бесконечным. Ей казалось: спасатели на месте ЧП работают как заводные, как роботы, без сна и отдыха. Так, по крайней мере, о них говорили. А тут... Пустые бутылки, посиделки. Словно обычные заезжие туристы. Пьяницы!
— Девчонки! Привет! — с ними, увидев их первой, поздоровалась спасательница Женя. Гордеева убрала с ее плеча руку, расслабленно и вместе с тем стремительно поднялась.
— Добрый вечер, какими судьбами так поздно к нам?
Варвара сильно покраснела и забормотала что-то про лодочную прогулку до Черного леса, про ребят на моторке, про сломанный лодочный мотор.
— Немного до яхт-клуба не дотянули, заглох, они нас высадили, сами лодку ремонтируют, а мы на автобус, да вот костер ваш увидели.
«А еще хвалилась, что умеет врать», — с досадой подумала Катя.
— Я знала, что это ваш лагерь, — сказала она.
— Садитесь, — Гордеева пригласила их как гостеприимная хозяйка. — Чаю с малиной хотите?
— Они ж с реки, замерзли, промокли, наверное. — Швед, покачиваясь, поднялся. — А ты, Алечка, им чай... Им спирту надо дать. — Он наклонился, явно намеренно задев при этом Краснову, и извлек откуда-то бутылку водки. — Евгения, подай гостям наши фирменные фужеры.
Женя ушла в одну из палаток и принесла две огромные алюминиевые кружки. Швед щедро налил из бутылки при гробовом ехидном молчании спасательниц.
— Речной русалочий коктейль. — Он галантно поднес «фужер» сначала Красновой, а потом и Кате. Краснова спокойно взяла кружку.
— Ваше здоровье, — пискнула она тоненько и залпом выпила. Не закашлялась даже. — Водка, — констатировала она. — Или самогон?
— А ты что, солнышко, тоже из милиции? — Швед смерил ее взглядом, она доходила ему лишь до плеча. — Нет, вот кто у нас лицо официальное, при погонах. — Он отвесил Кате шутовской поклон.
— Выпейте, это водка, вы согреетесь. А ты, Пашка, прекрати трепаться.
Гордеева сказала как отрезала. Голос у нее был приятный, мелодичный, грудной, но все же очень даже командирский. Катя глотнула из кружки. Ничего, не умерла. Спирт огнем ожег горло, а по телу сразу разлилось тепло.
— Садитесь к огню. — Кто-то из спасательниц притащил «пенку».
Они сели в круг. Несколько минут царило неловкое молчание, как бывает, когда в сплоченной компании появляются чужие. Потом потихоньку разговор возобновился. Швед открыл еще одну бутылку пива.
— Алина, новости какие-нибудь есть? — спросила Катя.
Гордеева отрицательно покачала головой.
— А сегодня вы туда спускались? Гордеева кивнула.
— Все по тому же маршруту шли?
Гордеева снова молча кивнула. Лицо ее стало задумчивым, почти угрюмым. Она наклонилась к Жене, что-то тихо сказала. Та снова встала, направилась в палатку и вернулась с тремя крошечными пузырьками в руках. Подошла вплотную к костру и вылила по несколько капель из каждого пузырька в пламя.
В воздухе тут же разлился свежий терпкий аромат.
— Ароматерапия, — сказала Женя, поймав вопросительный Катин взгляд. — Пять капель бергамота, три базилика, пять мелиссы. На сегодняшний вечер это оптимальное сочетание.
— А на другой вечер сочетание масел будет другим? — спросила Краснова. Женя улыбнулась.
— Она настоящий травник, — сказала Гордеева. — Целую коробку экстрактов с собой всюду возит.
Видимо, ароматерапия возымела действие: разговор оживился. Спасательницы и Швед заговорили о дне предстоящем. Швед настаивал на том, что надо проверить какой-то девятый маршрут. А часть спасательниц, среди которых громче всех говорила уже знакомая Кате Майя, возражали: на девятом, мол, осыпи, опасные участки. И уровень прохода настолько сложен, что трудно поверить, что новички (Катя поняла, что под этим словом подразумевались пропавшие) сунулись бы именно туда.
— Я не понимаю, почему ты так упорно избегаешь седьмого маршрута, — воскликнула Майя. — То есть понимаю, конечно, но все это глупости, Пашка, дикость! С кем не бывает случайностей!
Швед смотрел в огонь. Катя видела: он пьян.
— Алина, ну скажи хоть ты ему!
— Он наш проводник, он и решает, — устало откликнулась Гордеева.
— Я почти треть седьмого маршрута одна прошла, почти до самой камеры добралась, а он...
— Дура, — процедил Швед и швырнул пустую бутылку из-под пива через костер. Она со звоном разбилась о ствол сосны.
— Камера... надо же какое название. — Катя усмехнулась. — Я думала, только у нас такие в ходу, но никак уж не в спелеологии. Что за камера?
— Камера Царицы, — ответил Швед.
— Не слушайте его. — Женя снова капнула на хворост в костре ароматные масла. — Он просто пьян. И просто болтает. Рад каждому свежему слушателю повторять свои сказки.
— Обожаю сказки, — призналась Катя, улыбнувшись Шведу.
— Ну, знаете, подобные места всегда полны слухов, легенд. Заброшенные шахты, катакомбы, усадьбы, замки, старые дома — все это со временем обрастает разной фантастической шелухой. — Гордеева говорила негромко, хорошо поставленным голосом, словно лекцию студентам читала. — И в пещерах так же. Кто занимается спелеологией, частенько с этим сталкивается. И в каждом месте придумывают про пещеры что-то свое. Не бывали в Новоафонской, нет?
Катя и Варвара в один голос ответили «нет».
— Туда туристов раньше возили, очень популярно было. И все там внутри оборудовали: маршруты, электричество, подсветка. Но и там каждый гид обязательно рассказал бы вам историю о местных духах, привидениях О святом отшельнике, о замурованных в горе влюбленных, которые до сих пор не находят покоя.
— А в Саблинских катакомбах рассказывают о Белом Дьяволе, — сказала Майя.
И до Кати дошло: они присутствуют на классическом вечере отдыха и сказок под названием БАЙКИ У КОСТРА.
— Саблинские катакомбы, где же это? — поинтересовалась Краснова.
— Под Питером у нас, мы там стажируемся каждый год. А про Белого Дьявола говорят, что встреча с ним под землей к неминуемому обвалу и затоплению шахты. И перед тем, как идти вниз, надо ему жертву принести — оставить на камне хлеб, сигареты, водку, если есть, или значок. Значки он очень уважает, коллекционирует, наверное. — Майя фыркнула.
— Под Питером у нас, мы там стажируемся каждый год. А про Белого Дьявола говорят, что встреча с ним под землей к неминуемому обвалу и затоплению шахты. И перед тем, как идти вниз, надо ему жертву принести — оставить на камне хлеб, сигареты, водку, если есть, или значок. Значки он очень уважает, коллекционирует, наверное. — Майя фыркнула.
— Но ты ведь сама, сама ему пачку сигарет на камень однажды положила, — усмехнулась Женя. — Я видела.
— Господи боже, девки, да это ж традиция! Ну, это как бросить монетку в фонтан, чтобы вернуться в город на следующий год, — Майя всплеснула руками. — Ну скажите, что дурного в том, чтобы свято соблюсти традицию?
— Порой это не только традиция.
— А какой он — Белый Дьявол? Они произнесли это в один голос: Гордеева и Катя. Но Катин вопрос прозвучал громче.
— Белый весь, белый, в саван закутан призрак ужасный, с глазами как плошки, горящими во тьме. С клыками и когтями, завывающий, рычащий. Кровожадное чудовище, — просвистела Женя.
— Знаете, девочки, что там, под землей, самое страшное? — спросила вдруг Катю Гордеева. — Темнота. Даже когда у тебя надежный, мощный источник света, она... Ну, когда в двух шагах от тебя ни зги не видно, когда на стенах колышутся тени от твоей лампы, поневоле в голову лезет разная чушь.
— А у меня там трижды без видимой причины гас свет, — сказал громко Швед.
— Где там? — спросила Краснова.
— В камере Царицы. Сначала погасла карбидная лампа. Новая, исправная, которую я осматривал как раз перед спуском. Я зажег карманный фонарь, через две минуты погас и он, хотя батарейки были новые Я зажег спичку, погасла и она. Я остался один в темноте. Мне потребовалось три дня, чтобы вслепую выбраться наружу.
— Из Съян? — Катя невольно похолодела. — Значит, и вы, проводник, там однажды заблудились?
— Если б я там заблудился, наружу бы не вышел. Направление я не терял. Инстинкт подводника, — Швед невесело усмехнулся. — Но у меня без видимой причины три раза гас свет. На одном и том же месте. Возле ее камеры.
— На вашем месте я бы ни за что больше в катакомбы не пошла, — Краснова испуганно смотрела на Шведа. — Значит, вы там остались без света? Один?
— Один.
— А зачем вы туда пошли один?
— Да потому что идиот. Из любопытства.
— Павел... Вас Павел зовут? — спросила Краснова, и он кивнул. — Расскажите, пожалуйста, что это за Царица... Я здесь живу, но никогда...
— Где живешь? — быстро спросил Швед.
— На проспекте Космонавтов, новые дома знаете? Но я никогда ничего раньше не слышала о призраках Съян.
— Потому что это тебя не касалось. Потому и не слышала. Тебя-то как зовут?
— Варвара, Варя.
— Расскажите, Павел, — попросила и Катя.
— Лучше я расскажу, — сказала Женя. — А то он заведет сейчас свою шарманку. До утра не закончит. А я коротко, конспективно. Значит, так: камень здесь добывали чуть ли не со времен Ивана Калиты, нарыли ходов, шахт, штолен под землей. Говорят, даже проложили подземный ход из городища Спас-Испольска до самой реки и дальше под дном на тот берег, в деревню Кисели. Якобы для того жители это сделали, чтобы во время татарских набегов спасаться. Так вот, при Грозном во время набега на Москву один большой татарский отряд прошел с юга, взял Спас-Испольск приступом, городище сжег, разграбил окрестные села. И хотел двинуться дальше. Но тут начались сильные дожди, и река разлилась, затопив луга. И орда застряла в здешних краях. И вот хан, возглавлявший отряд...
— Темир-Кутлуй. В нашем краеведческом музее я спрашивал, мне сказали, что так его звали, — вмешался Швед.
— И вот хан с таким именем впал в хандру по причине дождя и бездействия. Делать ему было абсолютно нечего, только развлекаться с гаремом. И когда он перетрахал всех своих жен и наложниц, то положил глаз на свою старшую сестру. — Женя подбросила в костер хвороста. — Ну, мол, люблю, не могу, умираю и все такое. Сестра была ему ровня, из рода самого Чингисхана, да к тому же был у нее уже жених — тоже хан из Золотой Орды, к нему, кстати, ее и везли. Она должна была стать ему главной женой и царицей. Братец после ее категорического «нет» впал в пьяное буйство и публично на пиру сестру изнасиловал. Она была в ярости. Когда ее отпустили стражники, которые ее держали, она бросилась на брата с ножом и ранила его. Он думал, смертельно, кровь текла рекой, и он перепугался, что ему конец. Закричал, что пусть она не радуется, потому что не доедет до Золотой Орды, а умрет раньше его. И ее казнили у него на глазах.
— С живой содрали кожу, — деловито уточнил Швед.
— Да. Но перед смертью она прокляла брата и весь мужской род и обещала мстить из гроба. Тогда тело ее, без кожи, окровавленное, забросили в здешние каменоломни. Хан-насильник вроде бы начал оправляться от раны, скомандовал орде трогаться в поход на Москву, но наутро его нашли в шатре мертвым. Все кругом было в крови — подушки, ковры. С него же была словно чулок содрана кожа. Орда в испуге снялась с места и повернула назад в степь. А в здешних местах в подземелье с тех пор бродит призрак женщины с содранной кожей, которая кричит жутким голосом. И говорят, что встреча с ней там, внизу, влечет мучительную смерть.
— А как звали татарскую княжну? — спросила Катя.
— Луноликая, — ответил Швед. — Но иногда ее зовут Царица. Кстати, легенда эта здесь ходит давным-давно. Там, внизу, есть подземная камера, а посреди нее камень, грубо обтесанный под фигуру женщины. Вместо лица красной краской намалеван круг — намек на содранную кожу. В камеру ведет узкий коридор. Так вот там, наверху на камнях, копотью нарисовано множество крестов, причем самые старые выбиты на камне и по виду похожи на кресты староверов. Это те, кто спускался в Съяны за камнем, пытались таким способом запереть Луноликую в камере, чтобы она не нападала на них из тьмы.
— Вы так это говорите... серьезно. — Катя смотрела на Шведа.
— Между прочим, кресты я сам видел, своими глазами, прежде чем у меня свет погас, — ответил Швед.
— Ну вот ты там пробыл три дня. Разорвали там тебя черти на клочки? — спросила Майя. — А что лампа погасла и фонарь... Швед, ну что говорить. Положа руку-то на сердце — ты трезвый туда спускался, а?
— Если бы пьяный был, наверх бы не поднялся. А я вышел. А про свет я правду говорю: три раза без всякой причины. Раз — и погасло, словно задул кто. Помню, была кромешная темнота и вода где-то капала — кап, кап...
— Ну и нервы у тебя, естественно, сдали. — Майя встала и потянулась, как кошка.
Катя наблюдала за Гордеевой. Она почти не участвовала в разговоре. Слушала сказку о Луноликой, курила.
— Это не первый случай, когда здесь, в Съянах, люди пропадали, — не сдавался Швед, видимо, решив доконать гостей страшилками. — Мне дед рассказывал: и до войны такое случалось, и позже, в шестидесятых, семидесятых. Да когда я в третьем классе учился, у нас в доме был мужик, так он...
— Так ты сам говорил: по катакомбам всякая пьянь и бомжи табунами бродят, бутылки ищут, что туристы оставляют. И туристы тоже туда, как видишь, забредают, — возразила Майя. — Всякое с непрофессионалами может случиться, на то это и лабиринт.
Швед вяло кивнул, словно ему надоело и пугать, и препираться. Демонстративно зевнул. Где-то в роще совсем близко раздался громкий, заунывный и протяжный крик. И все невольно вздрогнули.
— Так воет Луноликая, когда выбирается из земли наружу и выходит на охоту. — Женя подняла голову, обратила лицо к яркому месяцу и вдруг издала протяжный волчий вой:
— А-у-у!
Он эхом прокатился по полю до самой опушки леса.
Тот звук снова повторился. Но уже дальше Катя посмотрела в темноту. Ночная птица, черт бы ее побрал, пугает... В костре багровели угли, словно чьи-то злые красные зенки стерегли, таращились. Она невольно подумала: как они с Варварой будут домой возвращаться? Не ночевать же тут, в лагере? Или... Гордеевой в ножки поклониться?
Вдали на шоссе послышался шум одинокой машины. Гордеева вздрогнула, прислушалась.
— Кажется, к нам еще гости, — сказала она.
— Олег Георгич, — Женя вздохнула. — Не спится ему.
В ночи мелькнули желтые фары. Автомобиль остановился под дубом: большая квадратная иномарка, похожая на катафалк. Джип.
Швед вскочил, поднялась и Гордеева. Они направились к машине. Все сидящие у костра задвигались. Кто дремал в пивной нирване, и тот проснулся.
Негромкие голоса.
Швед:
— Добрый вечер, Олег Георгич. Так и подумали, что это вы. Да сегодня... Прошли от и до... По плану, конечно... Лариса Дмитриевна, осторожнее, тут споткнуться можно.
Женский голос ответил ему:
— Мы из Москвы, припозднились. Олега задержали дела. Ехали мимо, он сказал, надо заглянуть, узнать. Он дважды звонил вам. Что-то с телефоном?
— Батарея разрядилась. — Катя услышала голос Гордеевой.
В полосу света от костра вступили Швед, Гордеева, Женя. Следом шел, как уже Катя догадалась, Олег Островских, а с ним темноволосая женщина в темно-синем деловом платье и черном пиджаке. Катя и ее видела раньше. Это она приезжала сюда с Островских и матерью Маши Коровиной.