– Это иноходка.
– Иноходка?
– Да. Она рысит не так, как другие кони: в седле качает, а не трясет. Князь Игорь повелел отдать ее тебе. Ты ведь когда-то любила скакать по опушкам.
– Да. Любила.
Странно она сказала, будто с грустной улыбкой, хотя и не улыбнулась. Он хотел было напомнить ей еще об одной детской забаве: игре в королеву русов, но Ольга опередила его:
– В твоих словах есть намек, будто я пленница в своем тереме. Но это не так. Идем, я покажу тебе его.
– Я знаю здесь все переходы. Я охранял его целый месяц, когда ты уезжала с князем Игорем на осенние ловы.
– Я покажу тебе то, чего ты не знаешь, но должен знать, – негромко сказала она, не глядя на него.
Провела его по всему дому, по саду, через скрытую калитку в частоколе вывела к прудам в кувшинках. А он старательно запоминал все ходы и переходы, будто сохранял надежду, что они когда-то могут понадобиться. Но они не могли ему понадобиться. Он это понимал, однако переходы зачем-то запомнил. Равно как и потайную калитку.
А у пруда с кувшинками супруга великого князя совершенно неожиданно вдруг распрощалась с ним. Даже не пригласив отобедать или хотя бы выпить чарку доброго меду на дорогу. И странное смущение ее он тоже тогда запомнил.
Потом он часто вспоминал это неожиданное свидание, для чего-то дозволенное непредсказуемо подозрительным князем Игорем. Вспоминал все переходы, ходы и выходы, заросшие кувшинками тихие пруды и беззвучную калитку в дубовом частоколе. Но забот ему хватало, воспоминания эти приходили все реже и реже, и постепенно все забылось как в частых войнах, так и в хозяйских хлопотах. А в собственной семье подрастали дети, и все воспоминания со временем потускнели и почти изгладились в его памяти.
5Великий князь Игорь нагрянул в терем супруги в тот же вечер и совершенно неожиданно. Если бы Ольга не умела жестко держать себя в руках, встреча эта могла бы иметь совершенно непредсказуемые последствия, но один из ее многочисленных природных талантов как раз и заключался в редкой для женщины способности не только скрывать свои чувства, но и вести себя с улыбчивым и хорошо контролируемым спокойствием.
– О мой супруг! Ты – нечастый, а потому особо желанный гость.
Знал бы «желанный гость», о чем думала, о чем мечтала за секунду до его появления его супруга! Но он был целиком захвачен внутренней борьбой с собственной тяжелой застенчивостью, а потому и не обратил внимания на ее лихорадочно блестевшие глаза. А когда малость пообвык, блеск этот в глазах великой княгини уже погас.
А горькие думы и сладостные мечтания пришли к ней после посещения Свенельда. Вначале, увидев его, она растерялась, что ей было совершенно несвойственно. Она никогда, ни при каких обстоятельствах не теряла головы, но внезапное появление наиболее яркого друга детства оказалось сильнее всех ее нравственных оков, хорошо закаленных умными наставниками, готовившими ее не столько к материнству, сколько к руководству огромным государством. Так повелел ее отец, Великий Киевский князь Олег, и после его повеления женщины исчезли из числа ее воспитателей. Их заменили думцы, старые друзья отца, военные вожди и дипломаты. В совсем еще детскую голову девочки ежедневно вдалбливались законы, по которым существует государство, правила дипломатического этикета, основы управления народом и войском. Ее готовили к Великому Киевскому Столу, и за золоченой парчой этого будущего она перестала видеть, ценить и любить окружающих. Будущее было предопределено, маленькая Ольга готовилась к нему с недетским упорством и недетскими стремлениями, почему и неминуемую, как ступеньку к вершинам власти, свадьбу с князем Игорем, стариком, по ее детским представлениям, встретила не просто как должное, но – почти с восторгом.
Восторг исчез в первую брачную ночь. Остался долг – родить наследника. И к исполнению долга Ольга тоже была отлично подготовлена.
И вдруг появился воевода Свенельд. О его личной отваге пели гусляры, а успехи увеличивали дани и земли Великой Киевской Руси, которая и так была весьма велика по тем временам.
Ему много приходилось работать мечом, метать копья и дротики, увертываться от ударов противника, управлять конем в сражениях одними ногами. Плечи его раздались, налившись мужской силой, а талия стала узкой, как у женщины.
И Ольга на какое-то время потеряла голову, коротко и невпопад отвечая на его вопросы. И поняла, только тогда и поняла, что с детства любила этого необыкновенного человека и воина.
А он достался другой. И она досталась другому.
Но он должен был достаться ей. Хотя бы тайно, хотя бы всего на одну ночь.
Она не думала об этом. Об этом безмолвно кричали все ее женское естество, вся ее женская тоска и неудовлетворенность. Только тогда, только тогда она испытала бы неземное блаженство и стала счастливой хотя бы раз в жизни. Именно поэтому она, повинуясь скорее не холодному разуму, а чувству, и показала Свенельду все тайные ходы и переходы и даже калитку в частоколе.
И – ждала. Безотчетно, даже не думая, кого она ждет.
Но вместо Свенельда заявился законный супруг. И Ольга играла в любовь и преданность, все время видя перед глазами своего Свенди. Свою неосознанную детскую любовь.
– Да, да, Свенельд утром привел иноходку. Благодарю тебя, супруг мой.
Она отвечала торопливо, порою путано, но смятение, охватившее ее, постепенно исчезало. Она освобождалась от него, стремясь как можно скорее перехватить беседу в свои руки.
«Он останется ночевать. Что же делать? Что делать? Сказаться больной?.. Сослаться на женское недомогание и попросить прийти через три дня?..»
– Византия боится меня, – говорил тем временем Игорь. – Они-то знают, что я отошел только потому, что не хотел оставлять свои суда под греческим огнем.
– Я уверена в этом, супруг мой.
– Они прислали мне прекрасный подарок…
Великий князь вовремя спохватился и замолчал.
– Ромеи очень коварны, супруг мой. Берегись их подарков, они – данайцы по натуре своей.
«Порошок!.. – вдруг вспомнилось и обожгло. – Дать кубок вина, а потом – приласкать…»
Игорь еще что-то говорил, но Ольга, обожженная внезапно мелькнувшей мыслью, перебила его:
– Челядь слишком долго возится в трапезной. Я сама подам тебе вина, супруг мой.
Не ожидая его ответа, поспешно вышла. Наткнулась на боярскую дочь, шедшую к ней с приглашением оттрапезовать, необдуманно сказала, что трапезовать они не будут, дождалась, пока девушка удалилась, и юркнула в свою спальню. Достала припрятанный там сверток с зельем ведуньи, вернулась в палату.
– Я отослала девушек, мой супруг. – Она заставила себя многообещающе улыбнуться. – Но сначала мы выпьем вина.
– У тебя есть доброе вино?
Игорь спросил с оживлением, но не потому, что любил выпить – хотя, скажем прямо, уже начинал испытывать к этому излишнее пристрастие, – а потому лишь, что питье хоть как-то разряжало обстановку. И даже встал, выражая готовность помочь.
– Я сама налью и подам тебе, – сказала Ольга, стоя к нему спиной у открытого поставца.
Она изо всех сил пыталась развязать тугой узел мешочка, но он упорно не поддавался. А она говорила и говорила, больше всего боясь, что он окажется за ее спиной.
– Я никогда не ездила на иноходке, но я справлюсь. Главное, на ней не трясет. Это же обыкновенная кобыла, правда?
– Не знаю. Русские князья ездят только на жеребцах.
Наконец-то узел поддался. Ольга отмерила две щепоти дрожащими то ли от развязывания узла, то ли от страха, что старая ведьма подсунула ей отраву, пальцами. Борясь сама с собой – она очень боялась отравить Игоря, очень! – налила полные кубки густого вина. Кубки были подарены им на свадьбу воеводой Зигбьерном, выглядели совершенно одинаково, и Ольга твердила про себя, что ей надо подать князю тот кубок, который был в правой руке. В правой… В правой…
– Прошу, мой супруг. За нас двоих – до дна. Я так загадала, и гаданье мое, если оно сбудется, обрадует тебя больше любой победы.
«Правый!..» – строго наказала она себе и протянула мужу правую руку.
– Ох уж эти гадания, – проворчал Игорь. – Перед походом на Византию волхвы нагадали мне легкую победу. С той поры я как-то не очень верю во всяческие гадания и загадывания.
– Мое загадывание – общее для нас обоих. – Ольга почти не слышала собственных слов из-за гулкого биения сердца. – За него надо, обязательно надо выпить до дна.
Великий князь вздохнул:
– Коли настаиваешь.
И первым осушил кубок до дна. Ольга смотрела на него во все глаза. А сердце ее билось так, как никогда доселе не билось.
– Ну?.. – почему-то спросила она.
– Славное вино, – сказал Игорь и вдруг нахмурился, грозно сдвинул брови. – Почему ты не пьешь?
– Ну?.. – почему-то спросила она.
– Славное вино, – сказал Игорь и вдруг нахмурился, грозно сдвинул брови. – Почему ты не пьешь?
Ольга спохватилась и поспешно, не отрываясь, выпила кубок.
– Это спасет нас, спасет… – задыхаясь от залпом выпитого вина, проговорила она.
– Спасет!.. – настороженно спросил он.
– Да, да, – забормотала Ольга, перепуганная неосторожно выскочившим словом. – Спасет Великокняжеский Стол, супруг мой. Я так загадала.
– Если бы вино помогало… – недовольно буркнул Игорь.
«Умрет или заснет? – лихорадочно думала Ольга. – Что подсунула мне эта проклятая колдунья? Сонную одурь или отраву?..»
– Свенельду легко, у него нет моих забот, – продолжал тем временем разглагольствовать великий князь. – Одна у него забота – война в свое удовольствие…
Что-то он еще говорил – Ольга не слушала и даже не слышала, со страхом ожидая, что сейчас случится: свалится Игорь в глубоком сне или уже без дыхания…
– Мне не нравятся его отношения с древлянами. Добрый человек донес, что он отправил князю Малу какое-то послание. Что…
Это не прозвучало вопросом. Просто оказалось последним словом, произнеся которое, великий князь Игорь вдруг согнулся в кресле и рухнул на ковер лицом вниз.
6На следующий день Великий князь Киевский появился на людях с весьма задумчивым лицом. Это было новостью, скорее испугавшей челядь, поскольку она привыкла видеть его по утрам помятым и раздраженным. А тут вдруг – задумчивость и какая-то чересчур уж приметная заторможенность. При этом он не кричал, не гневался, а скорее прислушивался к себе, часто переспрашивая, что именно ему сказали. Это было непривычно, и кто-то из наиболее решительных шепотом доложил о странностях великого князя Кисану.
Озадаченный Кисан прибыл немедленно. Увидев его, Игорь обрадовался, выгнал всех из личной палаты и тихо спросил верного друга и наперсника:
– Знаешь, где я проснулся? На ложе в тереме княгини. И она лежала рядом.
Кисан насторожился:
– А помнишь ли ты, как и когда прилег на это ложе, мой князь?
– Нет, но это меня ничуть не беспокоит. В душе какая-то странная радость и… – Великий князь улыбнулся не одними губами, к чему все, а Кисан в особенности, уже привыкли, а как бы изнутри самого себя. – Умиротворение. Не хочется спорить, не хочется распекать челядь… Да ничего мне сейчас не хочется. Я – сыт, если тебе понятно, о чем я говорю.
– Если бы мой князь спросил о моей первой мысли, мы бы порадовались вместе. Но, мой князь, я умоляю тебя никогда не доверять своей первой мысли. Она всегда – не от разума. Отринь ее и призови на помощь разум.
– А мне не хочется его призывать.
– Вот это-то меня и пугает. Что-то тут не так. – Кисан задумался. – У меня есть проверенный человек. Устрой так, мой князь, чтобы он попал в ближайшее окружение твоей супруги, и мы будем знать о ней все. Лучше всего, если она сделает его своим советником.
– Ему можно доверять?
– Вполне, я выкупил его из рабства. Он – ученый византиец, будет учить великую княгиню философии, государственной мудрости, правилам державного поведения. Его зовут Асмус. Он отрекся от христианства и вернул себе старое родовое имя.
– Это – добрый совет, – подумав, согласился Игорь.
– Я осмелюсь дать тебе еще один совет, мой князь. Покинь на время Киев. Надо присмотреться, как поведет себя великая княгиня. Лучше всего поезжай на свои охотничьи ловы, это не может вызвать никаких подозрений.
На следующий день князь Игорь уехал на охоту. Причем так стремительно, что даже не высказал Свенельду своего отношения к его удачному налету, который воевода делал по его же повелению, позволив себе, правда, некоторое несогласие с решением великого князя.
В последнее время Свенельд окончательно понял, что Киев упорно следует чьим-то совсем не бескорыстным советам, расплачиваясь жизнями собственных дружинников. Об этом он и сказал князю Игорю, когда тот объявил, что собрался на охоту. Сказал с привычной для него прямотой, поскольку чувствовал за собою угрюмое ворчание своих воинов. О тех же подозрениях тускло шептались вельможи за спиною князя, уже громко и настойчиво кричали жители на вечах славянских городов, но никто еще не осмеливался высказать неудовольствие сыну Рюрика прямо. В бледные, вечно недоверчиво настороженные глаза.
– Я сказал тебе правду, великий князь. Решай сам, прислушаться тебе или отрубить мой язык вместе с головой.
– Говорящий правду умирает не от старости, Свенельд… – Великий князь ощерился в улыбке.
– Знаю. Чаще всего он умирает от укуса змеи. Подумай о ропоте воинов, великий князь.
– И ты подумай, воевода, о дерзости своей, пока я буду объезжать ловы.
Свои ловы, равно как и полюдья, великий князь всегда объезжал со старшей дружиной, в которой теперь в основном служили развеселые друзья детства и затяжной юности. А у правого стремени, отстав на полкорпуса коня, держался Кисан. Странно, но в боевые походы великий князь не брал его никогда, хотя тайный его советник неплохо владел мечом.
Свенельд понимал, что злопамятный Рюрикович не забудет этого выпада и что оставил сейчас его как бы без внимания только потому, что разгоряченные победным походом дружинники Свенельда еще не распущены на отдых. В княжеском совете подумать заключалась не только угроза, но и желание дать своему не в меру удачливому полководцу возможность отступить с честью, принеся глубокие извинения. И он – думал, но думал совсем не о том, на что намекал и на что, может быть, надеялся великий князь Игорь.
Его старший сын Мстислав – Мстиша, как его звали в обиходе – впервые участвовал не только в воинском походе, но и в двух добрых схватках с врагом. К отроческому своему возрасту он уже очень неплохо владел мечом и копьем, знал приемы рукопашного боя, но выказал в сражении такую неустрашимую ярость, что старший дружинник и закадычный друг детства Свенельда Ярыш сказал с удивленным восхищением:
– Да ты, Свенельдыч, лют!..
Так это прозвище за Мстишей и осталось. Тем более что впоследствии он закрепил его кровавым, редким даже для тех жестоких времен деянием.
Пора, пора было рассказать Мстише о великой тайне их рода и о великом долге его, Мстиши Свенельдыча, пред родом своим. Вот о чем думал Свенельд в то знойное августовское утро. Думал и колебался, что было совершенно несвойственно ни его нраву, ни тем более его суровой профессии. Да, его сын оказался лютым в своем первом сражении, но этого было недостаточно для исполнения родового долга. Там требовались хладнокровие, выдержка, терпение и, главное, чувство очищения через расплату. А то, что Ярыш назвал его лютым, еще ничего не объясняло. Лютым можно стать, и испытывая ужас в первой битве или вполне естественную растерянность. Надо бы подробнее расспросить Ярыша, что он приметил во Мстише в первом сражении: он приглядывал за ним в той схватке.
Воевода привык доверять своим решениям, не откладывал их, а потому тотчас же и послал за преданным другом детства. И – кто знает! – если бы не их внезапная беседа, как бы обернулись судьбы всего Великого Киевского княжества…
Ярыш был всегда рядом со Свенельдом: даже ложась спать, воевода знал, что верный друг чутко дремлет где-то совсем неподалеку. Их троих – Свенельда, Берсеня и Ярыша – связывали общее детство, общие забавы, радости, горести и даже влюбленности. Берсень ушел в думцы, надевая броню только в случае серьезной войны, а Ярыш так и остался дружинником без родственных связей, не считая, конечно, тайного побратимства с самим знаменитым воеводой. То, что он – единственный сын легендарного, ушедшего в былины разбойника, знал только один Свенельд, потому что и Неждана, и Ставко к тому времени уже оставили этот суетный свет. Где-то на окраине Киева жила жена Ярыша с двумя дочерьми, но он о них не говорил, ничего никогда не просил, лишь однажды бросил как бы мимоходом:
– Я мечтал подготовить себе смену, воевода.
Но Свенельда тогда отвлекли, разговор забылся, и Ярыш никогда более к нему не возвращался. И до сей поры умело и расчетливо прикрывал левую сторону своего побратима и полководца.
– Нет, это не из-за первого страха, – сказал он, выслушав опасения Свенельда. – Парень отважен и жесток, но жестокость пройдет, жестокость воина в первом бою – от неуверенности в своем собственном мече, воевода.
– Приглядывай за ним, Ярыш.
– Да, но тогда тебе придется почаще поглядывать самому на свою левую сторону, – усмехнулся Ярыш.
– Ты утратил этот навык?
– Это ты, воевода, утрачиваешь навыки собственной хитрости, – многозначительно произнес собеседник.
– Мне стал непонятным наш разговор.
– Ты не держишь во внимании своем тайного шептуна князя Игоря, которого зовут Кисан.