Он чувствовал подступающий прилив жара – предвестник приступа депрессии.
– А твои клиенты, они кто?
Серано наклонился к его уху, приставив сложенную лодочкой ладонь:
– Я не настолько надрался, чтобы выдать тебе имена.
– Это фонды? Горнопромышленные компании? Рейдеры?
– Одно могу тебе сказать, и это самое странное: они хотят «Колтано», и ничего другого.
Под ритмы техно, которое перемешивало толпу, как барабан стиральной машины, всплыла истина: сенсационная новость об открытии новых месторождений как-то просочилась. Геологи? Сообщники отца, которые работали на местности? Но как они вышли на банкиров и инвесторов?
Лоик попробовал прозондировать в другом направлении:
– А у нас боятся поглощения…
– Какое там! – прыснул трейдер. – Они просто хотят свой кусок пирога!
– Какого пирога?
Ответа он не услышал. Дурнота усиливалась. Пот на висках, тошнота, сердцебиение подстроилось под сто двадцать в минуту, в ритме танцпола…
Лоик поднялся и поставил стакан.
– Ты уверен, что ни о каких согласованных действиях речь не идет?
– Насколько я знаю.
Серано угостился в очередной раз:
– За твою империю!
Лоик машинально задержал дыхание, чтобы не вдохнуть миазмы яда. Он не пил уже почти десять лет, но его порок не постарел ни на одну морщинку. Не дыша, Лоик опустил глаза и увидел, как Серано хихикает, глядя на свою промежность, а его подружка с отвращением отдергивает руку. Она достала его прибор, а трейдер воспользовался этим, чтобы облегчиться: этот козел писал под стол!
– Хо-хо-хо-хо!
Лоик рванулся к выходу, а танцующие, сами того не зная, продолжали шлепать по все расползающейся луже мочи. Он проталкивался сквозь лица, искаженные светом, сквозь смех, переходящий в сверхвысокий визг, сквозь рты, растягивающиеся в кровавые раны, и наконец нашел дверь.
Геологи… Забравшись в свой «астон-мартин», Лоик, дрожащий, продрогший и в то же время исходящий жаром, сказал себе, что один из этих ублюдков наверняка заговорил. Африканский след никуда не ведет. Если отец, как Лоик и преполагал, начал разработку рудников, то не иначе как с помощью негров, затерянных в глубине джунглей. Он открыл почту, проверяя, не отозвался ли кто-нибудь из его экспертов: ни одного сообщения.
Заодно подсчитал: отец звонил ему за ночь восемь раз.
Одна отдушина. Он запустил руку в бардачок. Калька и белый порошок. Прямо на приборной панели он провел три дорожки и занюхал их, не переводя дыхания. Его скрутила судорога, голова ударилась о подголовник.
На этот раз пробрало.
66
На обратном пути Гаэль не сказала ни слова. Эрван вел молча. Клуб «держи язык за зубами» или что-то в этом роде. Пока накручивались километры, он раз за разом принимал анальгетики – и чтобы унять боль, и чтобы унять гнев. На заднем сиденье Гаэль, завернувшись в плед, нацеливала свое молчание ему в затылок, как оружие.
От нее несло бойней, кровью животных и экскрементами, но он не решался проветрить из боязни, что она простудится. А еще от нее несло ненавистью и распутством, хотя это чувствовалось не сразу – сам слой был более плотным, застарелым, как фундамент, объясняющий все остальное.
Оказавшись у сестры дома, он прежде всего затолкал ее под душ и пообещал, что заслуженную выволочку она получит, как только выйдет из ванной. Теперь он слушал, как струи воды бьются о кафель, и гнев его понемногу утихал.
Кока-кола. Мобильник. Наконец-то он мог связаться со своей командой.
Сначала Тонфа, по-прежнему сидевший в Институте судебной медицины на вскрытии. И работы у Рибуаза до завтрашнего утра, учитывая количество гвоздей и осколков, которыми нашпиговано тело.
– Они нашли ногти, волосы?
– Нет еще. Сначала они должны провести полный внешний осмотр и только потом начнут обследовать брюшную полость.
Эрван не собирался учить медэксперта его делу. Впрочем, он все меньше и меньше верил в возможность вовремя выяснить имя следующей жертвы. Если они и обнаружат органические фрагменты, это будут фрагменты трупа.
Первые полученные данные подтверждали полное совпадение деталей преступления со способом действий Человека-гвоздя. Убийца обрил голову Анн Симони, оставив только несколько прядей, без сомнения, чтобы можно было установить связь между находками под ребрами Виссы и волосами новой жертвы. Чтобы активировать свой фетиш, он использовал гвозди, стеклянные и металлические элементы, волокна, истинную природу которых еще предстояло определить. Он вонзил два осколка зеркала в глазные орбиты и изъял органы – аутопсия вскоре уточнит, какие именно. Рибуаз также подтвердил изнасилование с помощью режущего предмета – и, без сомнения, с двусторонними лезвиями. Молодая женщина еще при жизни испытала на себе все чудовищные измышления своего палача. Время ее смерти с точностью установить не удалось. Кровоизлияние, субдуральная гематома или сердечный приступ, но ее сердце перестало биться во время истязаний.
– После смерти членовредительство продолжалось?
– По всей видимости, да, и довольно долго. Многие раны не кровоточили.
– Сколько всего ран?
Тонфа присвистнул. Физическая масса жертвы позволила убийце зверствовать с размахом. Так набитая боксерская груша никогда не отклоняется от своей оси.
– Сотни, сконцентрированные на манер… кустов. Соцветия гвоздей. По словам Рибуаза, когда их вбивали, даже кости треснули. Весь скелет превратился в крошево. А мышцы, нервы, вены и артерии – все разодрано. Настоящая бойня.
– А относительно орудий Рибуаз ничего не может сказать?
– Он только констатировал, что железо ржавое, а стекло старое. Исключительно винтаж.
– Ты их уже отправил в идентификацию?
– Первая порция уже у них для анализа ДНК, как ты велел.
– Гениталии были изъяты?
– Вроде бы да. На месте полового органа зияющая дыра.
– Но Рибуаз уверен, что изнасилование имело место?
– Без сомнений. Он прошел через заднюю дверь: ректальные ткани в ошметках.
Сексуальный след на сегодняшний день был единственным отличием от образа действий в семидесятых годах. Возможно, именно благодаря этому расхождению убийца себя разоблачит…
– Ну, радость моя, – закончил Эрван жизнерадостно, чтобы подбодрить Тонфа, – мужайся! Увидимся завтра утром в бюро. Надеюсь, Рибуаз к тому времени закончит.
– О’кей, шеф.
Новый номер: Одри.
– Пока ничего, – подвела итог Белесая Моль. – Рестораны, магазинчики – на рассвете все закрыто. Одна надежда была на «Ситадин», у них там портье…
– Что за «Ситадин»?
– Аппарт-отель для заезжих бизнесменов. Но никто ничего не видел.
– Говорила с патрулями, которые дежурили в ту ночь?
– Конечно. Пока дохлый номер. Но мне еще осталось опросить нескольких парней.
Эрван глянул на часы: три ночи. Он решил передать ей ту часть, которую оставил для себя: все, что касалось Сены.
– Позвони в речную и скажи, пусть проверят у себя.
– А ты не сделал?
– Позвони им и закрой тему.
– Ладно, – не стала она вредничать.
– А потом поспи, сколько сможешь. Встречаемся в девять у станка.
– Сержант звонил много раз.
– Кто?
– Капитан Сержант. Тот, кто проводил первичный осмотр.
– И что?
– Фитусси велел ему присоединиться к нам.
Никакой возможности и дальше не подпускать парня к делу. Эрван сталкивался время от времени с молодым полицейским в коридорах: робкий новичок с забитым видом.
– Ты его знаешь?
– Не особо.
– И что о нем думаешь?
– Тихоня, но трудяга.
– Пусть приходит на летучку. Поможет тебе с опросом, или кинем его на расшифровку разговоров.
Он отсоединился и на одном дыхании позвонил заодно и Сардинке. Эрван был удивлен его результатами: тот уже опросил коллег Анн Симони по работе в управлении, определил ее нынешних приятелей и нашел тех, кто остался в бурном прошлом. А еще он добыл из архивов ее дело.
– Начни с бэкграунда.
– Родилась в восемьдесят шестом в Монтелимаре, отец неизвестен, мать из Квебека; мать исчезла сразу после ее рождения. Приюты, детские центры, приемные семьи. Очень быстро пошла по кривой дорожке. Кражи, драки, наркотики. И в то же время училась хорошо. Степень бакалавра по литературе. В следующий раз она обнаруживается уже в СБИ.[110] Первый приговор после ее совершеннолетия – четыре месяца условно…
– Причина?
– Участвовала в демонстрации антиглобалистов и кому-то врезала. Потом два года тишина. Ни работы, ни прочего. Дальше ее пару раз задерживают за приставания и хранение героина. Стандартный случай: проституция ради дозы. В 2006-м – вооруженное ограбление, и она гремит на нары сразу на семь лет.
– Подробности выяснил?
– Пустяковый налет, который плохо обернулся. Ее сообщники начали стрелять. Охранник был ранен. Остался инвалидом на всю жизнь.
– Парней нашел?
– Ребята из Виши. Бродячие полуцыгане-полупанки. Полное чмо.
– Парней нашел?
– Ребята из Виши. Бродячие полуцыгане-полупанки. Полное чмо.
– Их уже выпустили?
– По моим сведениям, только двоих, но…
– Ты проверил их алиби?
– Нет еще. Один где-то на Лазурном Берегу, второго я еще не вычислил. Но мы с Крипо проверили разговоры и связи девчонки. Скорее всего, ни с кем из них она больше контактов не поддерживала.
– А что в последнее время?
– Спокойная тихая жизнь. Коллеги по работе, вечеринки, парень.
– Кто-нибудь из префектуры?
– Ни боже мой, несчастный! – засмеялся Сардинка. – Диджей, работающий во многих модных клубах.
– Ты с ним связался?
– Я даже лично объявил ему о случившемся.
– Твое мнение?
– Он чист. Я оставил его в слезах за кулисами «Рекса». Вряд ли он встанет сегодня ночью за свой пульт.
Эрван задумался над метаморфозой, происшедшей с девушкой. От налетчицы до чиновницы – дорога наверняка была долгой.
– Расскажи, что с ней было после тюрьмы.
Сардинка заколебался. Эрван решил слегка ему помочь:
– Я в курсе про моего отца.
Он услышал, как марселец с облегчением выдохнул, прежде чем ответить:
– Он очень помог с досрочным освобождением в 2009-м. Потом поддержал, когда она захотела вернуться к нормальной жизни: жилье, работа… Он даже внес залог за ее квартиру.
Старик в качестве доброго самаритянина – такое трудно было проглотить.
– Она сразу начала работать в префектуре?
– Нет. Сначала отпахала год в мэрии Нантера.
– Мой отец ее туда пристроил?
– Я еще не связывался с мэрией, но…
– Но что?
– Нам скоро придется поговорить с твоим отцом.
– Я сам этим займусь. Ты связался с офицером по надзору?
– Ну да. Он думает, девчонка действительно выправилась.
– Ее больше никогда не задерживали?
– Ни разу.
– А клиенты к ней не захаживали?
– Я у нее под кроватью не сидел, но вроде нет.
– А наркота?
– Тот же случай. Больше не прикасалась.
Криминальное прошлое не внушало оптимизма с точки зрения возможной социальной реабилитации. Как говаривал отец: «Зачем поливать дюны?» Но первым хватался за лейку.
– А что говорят коллеги?
– Ничего особенного. Приятная девушка.
– В последнее время не переменилась?
– Они ничего не заметили.
– Непохоже было, что она чего-то боялась?
– Нет.
Все вышесказанное возвращало к предположению о ловушке или о похищении: выбор пал на Анн Симони или из-за ее особых отношений с Морваном, или из других соображений, связанных с ее физическими данными или ее прошлым.
– Связи в социальных сетях?
– Я забрал ее комп из квартиры. Скопирую жесткий диск. А потом передам машинку экспертам. Еще у меня есть ее записная книжка, но сейчас все спят.
– А как у нее дома?
– Похоже на все остальное: вылизано и ничего не навевает.
Похоже, Анн Симони становилась слишком хорошей, чтобы быть настоящей.
– С обыском порядок?
– С утра поедем вместе с Одри.
– А пока постарайся поспать хоть немного. Летучка в отделе в девять часов.
Эрван повесил трубку. Прислушался: вода в ванной больше не лилась, но позвякивания заставляли предположить, что Гаэль приводила себя в порядок.
Самое лучшее на закуску: Крипо.
Трубадур уже получил из Сети все видео, которые могли восстановить последние перемещения Анн Симони.
– У нас есть ее изображения до моста Арколь. А потом – ничего.
– Как это «ничего»?
– Не знаю. Видно, как она поднимается на мост, чтобы перейти на Правый берег, но так и не доходит. Словно испарилась на середине. Во всяком случае, в метро у мэрии она так и не вошла.
Сумасшедшая мысль: Анн Симони спустилась на берег и убийца посадил ее на свой «Зодиак».
– Проверка разговоров?
– Отслеживаем каждый контакт. Пока ничего любопытного.
– А что в архивах? Есть убийцы с таким же образом действий?
– Ни следа убийцы с гвоздями. Когда я ввел несколько ключевых слов, центральный компьютер выдал мне единственное слово: «Леруа-Мерлен».
– Стройматериалы? Нашел время шутить.
– Все, что я нарыл, – это случаи домашней жестокости с применением молотка и отвертки.
– Ты где сейчас?
– Дома. Составляю первые отчеты.
– Постарайся найти все, что можешь, связанное со словом «беспредел».
– Мы что, так там и застряли? – бросил Крипо, думая о программе Ди Греко.
Эрван проигнорировал вопрос и продолжил:
– Проверь, нет ли каких-нибудь особых собраний с таким названием в Париже или еще где.
– Садомазо, ты хочешь сказать?
В голове Эрвана промелькнуло зрелище покрытых шрамами тел пилотов из К76. «Беспредел» не всегда бывает маскарадом.
– Поищи по всем направлениям. На службе завтра в девять утра.
Он дал отбой и осознал, что в ванной комнате наступила тишина.
Белокурая бестия вот-вот появится.
67
– Доволен собой?
Он обернулся и увидел Гаэль, завернутую в белое банное полотенце. Казалось, душ ее ошпарил. На руках и плечах ярко алели прожилки, а лицо отбрасывало багровые отсветы на всю комнату.
Горячая вода, но еще и гнев.
– Очень доволен, – ироничным тоном ответил Эрван. – Ты исчезла на два дня, родители места себе не находят, я вынужден плюнуть на работу и кинуться тебя искать и нахожу всю в потрохах и дерьме, в окружении почтенных граждан, которые дрочат в костюмах Зорро. Куда уж дальше.
– Это моя жизнь.
– А я-то побоялся, что ты заговоришь о карьере.
Она зашла на кухню и тоже взяла кока-колу – все Морваны с опаской относились к алкоголю из-за Лоика, который выпил за всю семью.
– Мне осточертела твоя паршивая морда героя, – пробормотала она, прикладывая ледяную банку к щеке. – Тебе не надоело быть самым правильным? И всегда на стороне хороших парней? Ты сам от себя не устал?
На ее махровом полотенце был вышит золотой логотип шикарной парижской гостиницы, где ее наверняка трахали. Иногда у Эрвана возникало ощущение, что сестре нравится барахтаться в извращениях, как свинье в своем корыте.
И в то же время он невольно восхищался ее округлыми плечами, изящными точеными икрами, аппетитной попкой – из тех, что «как орех, так и просится на грех». Эрван, как и все Морваны, видел, как она худела, пока не превратилась в мешок костей. Сегодня, что бы она ни выкидывала, что бы ни говорила, само ее тело несло добрую весть: она выздоровела.
– Когда ты хоть немного повзрослеешь? – заметил он. – Ты позволяешь мазать себя, голую, куриной кровью перед какими-то провинциальными толстосумами?
– Шесть тысяч евро, недоумок. Два месяца твоей дерьмовой зарплаты.
– Я зарабатываю больше. И не говори мне, что ты это делаешь ради денег. Залезь в свою пожизненную ренту и возьми хоть десять раз по столько.
Она уселась на диван и со щелчком открыла банку.
– Я не желаю тех денег. У меня есть принципы.
– Ты меня успокоила, – бросил он.
Она пила медленно, с остановившимся взглядом.
– Я живу в мире войны.
– Какой войны?
– Между мужчинами и женщинами.
– И за что воюем?
– За деньги.
– Какое оружие?
– Желание.
Он присел рядом с ней, словно чтобы урезонить капризничающего ребенка. Вдохнул запах мыла и крема, исходящий от ее тела.
– Ну что ты несешь, – сказал он куда спокойней. – Ты торгуешь своим телом, вот и все.
– Я не приемлю логику буржуазии.
– Ты проводишь время, попивая шампанское в номерах люкс, так что не надо мне тут рассказывать про классовую борьбу.
– Буржуазия – это совсем другое.
– Неужели?
– Это стареть, глядя, как растут твои дети. Это всем пожертвовать ради комфорта и спокойствия. Это скучать, но не подвергаться никакой опасности. Поверь, мой мир не слишком комфортабелен. Он воинственный, враждебный, конкурентный. Мужчины там должны быть всегда еще богаче, а женщины еще красивей. Они спят в одной постели, но в глубине души ненавидят друг друга.
– Мир клиентов и шлюх.
– Эрван, ты умнее, чем хочешь казаться.
Однажды он подвез ее на улицу Линкольна, в Восьмом округе. С некоторым опозданием до него дошло, что он сам доставил ее к клиенту на сеанс: все ее поведение в машине, смесь возбуждения и опаски, необходимость немедленно освежить макияж… Он выскочил из тачки, нашел продюсерскую компанию, где у нее была назначена встреча, и явился в приемную, держа руку на пушке. И быстро понял, насколько неуместным оказалось его появление. Все здесь прекрасно знали Гаэль и привыкли к ее свиданиям с боссом. Свободный мир взаимопонимания. Он ретировался почти со стыдом.
– Какая разница между матерью семейства и содержанкой? – продолжала Гаэль. – Только в том, что у второй прикид круче.
– А любовь? Дети? Создание семьи?
– Ты хочешь сказать: как у наших родителей?
Слово вылетело. С момента, когда она доросла до того, чтобы понять – то есть чтобы бояться, – Гаэль стала воплощением протеста. Сначала против собственной семьи, потом против лицемерной системы, допускающей подобную ложь.