Последний полицейский - Бен Х. Уинтерс

Бен Х. Уинтерс Последний полицейский

Ben H. Winters

The Last Policeman

© 2012 by Ben H. Winters. First published in English by Quirk Books, Philadelphia, Pennsylvania

© Галина Соловьева, перевод, 2015

© Дарья Кузнецова, иллюстрация, 2015

© ООО «Издательство АСТ», 2015

Лауреат премии «Эдгар» за лучший детектив

Одна из лучших книг 2012 года по версии сайта «Amazon»

«Последний полицейский», странная, красивая и пронзительная книга, один из моих самых любимых детективов.

Сюжет «Последнего полицейского» ни разу не сбивается с ритма и полон неожиданных поворотов… Бен Уинтерс – это настоящий мастер детали.

Надо сразу уточнить, что «Последний полицейский» – это не научная фантастика, а криминальный, детективный роман. Уинтерс проделал большую работу, и все полицейские процедуры и методики расследования показаны им, а не объяснены… Этот роман – увлекательная история с прекрасно организованным и волнующим сюжетом.

Я читала эту книгу до семи утра, потому что не могла остановиться. Полный захватывающих сюжетных поворотов, интересных, вызывающих сочувствие персонажей и печальной красоты, «Последний полицейский» – это настоящая жемчужина среди детективов.

Эта книга ставит серьезные вопросы о цивилизации, обществе, отчаянии и надежде. И не дает скоропалительных, шаблонных ответов.

Детектив с жестко выверенным сюжетом, убедительными персонажами и прекрасными диалогами… неминуемый апокалипсис – это не просто декорация для романа, это ключевой элемент в головоломке, которую пытается решить Пэлас.

Бен Уинтерс создал великолепный роман с запоминающимися персонажами, которые убедительно смотрятся на фоне изменчивого и разрушающегося мира вокруг…

Невероятный роман – блестящий, неожиданный и, принимая во внимание сюжет, удивительно оптимистичный.

«Последний полицейский» – это не только блестящий детектив с необычным главным героем и интригующим сюжетом, но и метафорическая история про конец света.

Часть первая Город висельников

Вторник, 20 марта

Прямое восхождение 19 02 54.4

Склонение –34 11 39

Элонгация 78.0

Дельта 3.195 а. е.

1

Я таращусь на страховщика, а страховщик таращится на меня холодными серыми глазами сквозь старомодные очки в черепаховой оправе. Мне жутко, радостно и тревожно, потому что, как ни крути, это по-настоящему, а я не знаю, готов ли. Право же, не готов.

Я щурюсь, беру себя в руки и снова осматриваю его, присев на корточки, чтобы лучше видеть. Глаза, очки, безвольный подбородок, залысина, узкий черный ремешок, завязанный узлом и затянутый под подбородком.

Это на самом деле. Правда ли? Не знаю.

Я глубоко вздыхаю, приказываю себе сосредоточиться и забыть обо всем, кроме трупа, – забыть грязный пол и тихонький рок-н-ролльчик из дешевого динамика под потолком.

Запах меня убивает: назойливый и очень неприятный, словно в хлеву пролили подгорелое масло. В этом мире еще остались усердные и умелые работники, но ночной уборщик круглосуточной забегаловки не из таких. Я это к чему: страховщик несколько часов провел здесь, между унитазом и темно-зеленой стеной кабинки, пока его не обнаружил зашедший по нужде патрульный Майкельсон.

Конечно, Майкельсон сразу сообщил о 10–54 С – с виду так и есть. За последние несколько месяцев я усвоил одно: самоубийцы редко вешаются на люстре или стропилах, как показывают в кино. Если они это всерьез, а в наши дни серьезны почти все, то цепляют веревку к дверной ручке, или крючку вешалки, или, как вот этот страховщик, к поручню, установленному для удобства инвалидов. А потом наклоняются вперед, затягивая петлю своим весом и перекрывая дыхательные пути.

Я тоже наклоняюсь вперед, переступаю на корточках, старясь уместиться в тесном пространстве вместе со страховщиком и не заляпать при этом все вокруг собственными отпечатками. За те три с половиной месяца, что я проработал детективом, у меня таких было девять человек, но я все никак не привыкну к тому, что творит смерть от удушья с человеческим лицом: глаза выпучиваются, словно в ужасе, и затягиваются паутиной красных жилок, язык вываливается на сторону, губы западают и синеют по краям.

Я закрываю глаза, тру их кулаками и снова смотрю, пытаясь представить, каким был страховщик при жизни. Красивым не был, это сразу видно. Лицо одутловатое и все пропорции лица чуточку искажены: слишком маленький подбородок, слишком большой нос, глаза за толстыми стеклами почти как бусинки.

С виду все выглядит так, словно страховщик покончил с собой при помощи длинного черного ремня, привязав один конец к перилам, а на другом сделав затяжной узел, который теперь жестоко врезается ему в кадык.

– Эй, малыш, так кто же твой дружок?

– Питер Энтони Зелл, – спокойно отвечаю я, оглядываясь через плечо на заглянувшего в дверь Дотсета. Тот ухмыляется, на нем яркий шарф-шотландка, в руках исходит паром чашечка макдоналдсовского кофе.

– Мужчина, европеоид. Тридцать восемь лет. Работал страховым агентом.

– Попробую угадать, – подхватывает Дотсет, – съеден акулами. Нет, погоди! Покончил с собой. Верно, самоубийство?

– Похоже на то.

– Я в шоке! Ужасно!

Денни Дотсет – помощник главного прокурора, боевой конь с седой гривой и круглой жизнерадостной физиономией.

– Ой, ну ладно, извини, Хэнк. Кофе хочешь?

– Нет, сэр, спасибо.

Я докладываю ему обо всем, что смог узнать, порывшись в бумажнике из кожзама, найденном в заднем кармане потерпевшего. Зелл работал на компанию «Мерримак: жизнь и пожары», размещающуюся на Игл-сквер в здании Уотервест. Небольшая коллекция корешков от билетов в кино, все за последние три месяца. Вкусы у него были как у подростка: ремейк «Властелина колец», две серии научно-фантастического сериала «Далекий белый блеск», что-то из разряда «Супергерои против колдовства» в широкоформатном «Хуксетте». Никаких признаков семьи, никаких фотографий. Восемьдесят пять долларов пятерками и десятками. Водительские права с местным адресом: Южный Конкорд, проезд от Мэттью-стрит, 14.

– А, точно, знаю этот район. Симпатичные особнячки. У Ролли Льюиса там дом.

– И его били.

– Ролли?

– Потерпевшего. Смотрите.

Я поворачиваюсь к искаженному лицу страховщика и указываю на желтоватые кровоподтеки на правой скуле:

– Кто-то его хорошенько приложил.

– А, да, это точно.

Дотсет, зевнув, прихлебывает кофе. Ньюгэмпширские власти давно добивались, чтобы на каждый труп вызывали кого-нибудь из прокуратуры. Чтобы, если это окажется убийством, прокурорские с самого начала были в курсе дела. В середине января власти штата ответили на это отказом, сочтя требование излишне обременительным при нынешних необычных обстоятельствах: коллеги Дотсета воронами летели через весь штат на каждый труп, который вовсе не был убийством. Теперь сообщать или не сообщать о 10–54 С оставили на усмотрение следователя. Я обычно иду им навстречу и вызываю прокурорских.

– Еще что новенького, молодой человек? – спрашивает Дотсет. – В сквош до сих пор поигрываешь?

– Я ракетку в руках не держал, сэр, – рассеянно отвечаю я, рассматривая мертвеца.

– Да? С кем же это я тебя перепутал?

Я в задумчивости постукиваю пальцем по подбородку. Зелл был малорослым, примерно пяти футов шести дюймов. Коренастый толстячок. Надо же, мысли неудержимо вертятся в голове. Это потому, что с трупом что-то не так – с трупом или с самоубийством, – и я все пытаюсь сообразить, что именно.

– Телефона нет, – бормочу наконец.

– Что?

– Бумажник на месте и ключи тоже, а мобильного нет.

Дотсет пожимает плечами:

– Выбросил в помойку. Бет свой тоже выкинула. Так паршиво работал, что она решила избавиться от этой дряни.

Я киваю, приговаривая: «Конечно, конечно…» – а сам все разглядываю Зелла.

– И еще, нет записки.

– Да ну? – Он опять пожимает плечами. – Может, ее найдет друг. Или начальник. – Дотсет с улыбкой допивает кофе. – Этот народ всегда оставляет записки. Хотя вроде бы такое дело нынче в объяснениях не нуждается, а?

– Да, сэр, – бормочу я, поглаживая усы, – да, конечно.

На прошлой неделе тысячи паломников со всей Юго-Восточной Азии собрались в Катманду и взошли на костер. Монахи выстроились в круг и возносили молитвы, а потом бросились в пламя. В Центральной Европе продаются DVD с мастер-классами вроде «Как правильно набить карманы камнями» или «Как смешать коктейль из барбитуратов у себя на кухне». На американском Среднем Западе: в Канзас-сити, Сент-Луисе, Де-Мойне – в моде огнестрелы, большинство вышибает себе мозги из дробовика.

А наш Конкорд почему-то стал городом висельников. Тела обнаруживают в кладовках, в сараях, в недостроенных подвалах. В прошлую пятницу один владелец мебельного склада испробовал голливудский метод – привязал к изгибу водосточной трубы пояс от банного халата. Только труба не выдержала, и он свалился во двор живым, переломав все четыре конечности.

– Все равно это трагедия, – равнодушно заявляет Дотсет. – Каждая смерть – трагедия.

Он бросает взгляд на часы: ему пора. Но я все сижу на корточках, все щурюсь на труп страховщика. Питер Зелл выбрал на последний день жизни мятый коричневый костюм и голубую рубашку. Носки в тон, но не совсем: коричневые – только один темный, а другой посветлее. Оба с растянутыми резинками, съехали на лодыжки. Ремень на шее – то, что доктор Фентон назвала бы «лигатура», – хорош: блестящая черная кожа, на золотой пряжке выгравировано «B&R».

– Эй, сыщик! – окликает Дотсет, и я моргаю, подняв на него глаза. – Ты еще что-то хотел сказать?

– Нет, сэр, спасибо.

– Не напрягайся. Работай в охотку, молодой человек.

– Только… постойте!

– Извини?

Я выпрямляюсь, разворачиваюсь к нему:

– Ну вот я намерен кое-кого убить…

Пауза. Дотсет разыгрывает долготерпение мученика – забавляется.

– И живу я в такие времена и в таком городе, где люди то и дело убивают себя. Направо и налево. Это – город висельников.

– Так-так…

– Не стоит ли мне, убив жертву, изобразить самоубийство?

– Возможно.

– Значит, возможно?

– Да-да, возможно. Только вот это… – Дотсет тычет большим пальцем в обмякший труп, – это самоубийство.

Он, подмигнув, толкает дверь туалета и оставляет меня наедине с Питером Зеллом.

– Так что, Тянучка, вызываем тележку мясника или сами вскроем подарочек?

Я отвечаю Майкельсону суровым неодобрительным взглядом. Терпеть не могу это наигранное бездушие, жесткий юморок вроде «тележки мясника» и всяких там «подарочков», а Ричи Майкельсон знает, что я этого терпеть не могу, и нарочно меня дразнит. Он дожидался под дверью туалета. Теоретически охранял место преступления, а практически жевал яичный макмаффин прямо из желтой целлофановой обертки и капал светлым жиром на форменную рубашку.

– Брось, Майкельсон. Здесь человек умер.

– Прости, Тянучка.

От этой клички я тоже не в восторге, и это Ричи прекрасно известно.

– Через час сюда подъедет кто-нибудь от доктора Фентон, – говорю я, и Майкельсон кивает, рыгнув в кулак.

– Отдашь ей? – Он комкает и бросает в мусор обертку от завтрака. – Я думал, она больше не занимается самоубийцами.

– На усмотрение следователя, – отвечаю я, – а я считаю, что в данном случае вскрытие показано.

– Да ну?

– Вот и «ну»!

Ему, в сущности, все равно. А Триш Макконнелл тем временем уже работает. Она в дальнем конце зала – маленькая подвижная женщина с черным хвостиком волос из-под форменной фуражки. Приперла к сифону с содовой компанию подростков и снимает показания. Ручка так и летает над блокнотом. Макконнелл не ждет указаний следователя, а предугадывает их. Макконнелл мне нравится.

– Хотя, знаешь, – тянет Майкельсон просто разговора ради, хочет меня достать, – сверху велели, чтобы мы сворачивались побыстрее.

– Знаю.

– Стабильность и единство населения, вся эта мура…

– Да.

– К тому же владелец вот-вот взорвется – клиентам руки помыть негде.

Майкельсон показывает глазами на прилавок, из-за которого на нас пялится краснолицый хозяин «Макдоналдса». Его грозный взгляд довольно смешон на фоне ярко-желтой рубахи и жилетки в цвет кетчупа. Для него каждая минута в присутствии полиции – потерянная выручка, и понятно, что этот тип уже тыкал бы пальцем мне в лицо, не опасайся он ареста по статье шестнадцатой. Рядом околачивается юнец, который, прикрываясь отросшими волосами, стреляет глазами то на сердитого начальника, то на пару полицейских, решая, кому уделить больше презрения.

– Обойдется, – говорю я Майкельсону. – В прошлом году часов на шесть или даже двенадцать закрыли бы все место преступления, а не только мужской сортир.

– Новые времена, – пожимает плечами Майкельсон.

Я, поморщившись, поворачиваюсь к хозяину спиной. Пусть себе кипятится. Это ведь даже не настоящий «Макдоналдс». Настоящая фирма схлопнулась в августе прошлого года, когда девяносто четыре процента ее капитала испарились за три недели рыночной паники. От нее остались сотни тысяч ярких витрин, и многие из них, вроде этого заведения на главной улице Конкорда, захватили пираты. Такие вот предприимчивые местные жители, срывающие куш на торговле съестным без утомительных выплат по франшизе.

Настоящих «Севен-Элевен» тоже не осталось, как и «Данкин Донатс». Булочные «Панера» кое-где еще существуют, хотя супружеская пара, которой принадлежала сеть, ударилась в духовные практики и сменила весь персонал на единоверцев, так что не стоит туда заходить, если вы не в настроении послушать Новое Евангелие.

Я даю отмашку Макконнелл, показывая ей и Майкельсону, что классифицирую дело как «при подозрительных», и получаю в ответ от Ричи саркастически поднятую бровь. А вот Макконнелл с благодарностью кивает в ответ и перелистывает страничку блокнота. Я раздаю работающим на месте преступления необходимые указания. Макконнелл – закончить с опросом свидетелей, а потом отыскать и уведомить родных потерпевшего. Майкельсону – дальше сторожить дверь, пока за трупом не приедут от Фентон.

– Разумно, – одобряет Макконнелл, закрывая блокнот.

– Делать тебе нечего, – ворчит Майкельсон.

– Брось, Ричи, – примирительно возражаю я, – человек умер.

– Да, Тянучка, – отвечает он, – ты это уже говорил.

Я салютую коллегам, киваю на прощание и вдруг замираю, едва приоткрыв ту дверь, что выходит из зала на парковку. Через площадку торопится к нам взволнованная женщина в красной зимней шапочке, но без пальто и без зонтика, защитившего бы от густого снегопада. Будто она только что выскочила откуда-то и вот скользит легкими прогулочными туфельками по слякоти. Она видит меня, встречает мой взгляд, и я улавливаю момент, когда она узнает во мне полицейского. Женщина озабоченно хмурится и тотчас разворачивается на каблуках, чтобы поспешить прочь.

Я еду на север от «Макдоналдса» по Драйв-стрит, мой служебный «Шевроле-импала» осторожно маневрирует по толстой наледи на дороге. Вдоль улицы выстроились машины – припаркованные и забытые, заваленные снегом по ветровое стекло. Проезжаю «Центр искусств», красивое здание из красного кирпича с большими окнами. Заглядываю мимоходом в набитую битком кофейню, открытую кем-то напротив. Перед магазином стройтоваров Кольера змеится очередь, должно быть, у них новые поставки. Лампочки, лопаты или гвозди. На стремянке стоит мальчишка-школьник, переправляет ценник на картонке и вписывает новые товары черным маркером.

«Сорок восемь часов», – думаю я. Большая часть дел об убийствах раскрывается или становится «висяком» в первые сорок восемь часов после преступления.

Моя машина – одна из немногих в городе, поэтому прохожие оборачиваются мне вслед. К забитой досками двери агентства недвижимости и закладных «Уайт-пик» привалился какой-то пьянчуга. У вестибюля с банкоматами болтается стайка подростков – передают по кругу косяк с марихуаной. Парнишка с дрянной козлиной бородкой лениво выдыхает дым в холодный воздух.

На стеклянной витрине бывшего офисного здания-двухэтажки на углу Стэйт и Блейк-стрит нацарапано граффити. Буквы высотой по шесть футов гласят: «ВРУТ ВРУТ ВСЕ ВРУТ».

Я жалею, что так набросился на Ричи Майкельсона. К тому времени, как я получил свою должность, жизнь у патрульных уже была несладкой, и прошедшие с тех пор четырнадцать недель ее не улучшили. Да, у копов сейчас самые надежные и оплачиваемые рабочие места в стране. И да, в сравнении с прошлым годом серьезного роста преступности в Конкорде по большинству категорий не отмечается, за несколькими заметными исключениями. Согласно «Акту о безопасности и стабильности» в Соединенных Штатах теперь запрещено производство, продажа и покупка всех видов огнестрельного оружия, но прививается этот закон туго, особенно в штате Нью-Гэмпшир.

Все же на улицах в настороженных глазах граждан постоянно ощущается возможность насилия, и это ощущение медленно перемалывает и выжигает изнутри сотрудников действующего патруля, как солдат на войне. На месте Ричи Майкельсона я бы тоже устал, перегорел и временами огрызался на людей.