– Не знаю. – Я медленно качаю головой, смотрю в окно на стоянку, допиваю кофе. – Похоже, я не гожусь для таких времен.
– Не скажи, малыш, – возражает она. – По-моему, ты чуть ли не единственный, кто для них годится.
* * *Я просыпаюсь в четыре утра, выныриваю из абстрактного сновидения с ходиками, песочными часами и рулетками и не могу снова заснуть, потому что меня осенило. Хоть один кусочек встал на место, хоть что-то!
Я надеваю блейзер и слаксы, ставлю варить кофе, засовываю в кобуру полуавтоматический служебный пистолет.
Слова медленно кружат у меня в голове.
Какова вероятность?
Сегодня у меня будет много дел.
Надо позвонить Виленцу. Надо добраться до Хазен-драйв.
Я смотрю на толстую, яркую и холодную луну в ожидании рассвета.
5
– Простите? Доброе утро, здравствуйте. Мне нужно сделать анализ образца.
– Ну что ж, это наша работа. Секундочку, пожалуйста.
– Мне нужно прямо сейчас.
– Я же сказал, секундочку.
Это тот ассистент ассистента, о котором говорила Фентон, – он теперь заведует государственной лабораторией на Хазен-драйв. Он молодой, взъерошенный, опоздал на работу, а на меня смотрит будто впервые увидел полицейского. Пробираясь к своему столу, он кивает на ряд жестких оранжевых стульев, но я не спешу садиться.
– Мне нужно прямо сейчас.
– Черт возьми, парень, секунду, а?
Он сжимает в руке пропитынный маслом пакет с пончиками, он смотрит воспаленными глазами, он не брит с похмелья.
– Сэр?
– Я же только вошел. Десять утра вроде бы.
– Десять сорок пять. Я жду с девяти.
– Да ведь мир же идет к концу…
– Да, я слышал, – говорю я.
Сегодня неделя, как был убит Питер Зелл, и у меня наконец появилась ниточка. Одна зацепка. Одна мысль.
Я постукиваю по столу токсиколога. А он тяжело отдувается и неловко усаживается на вращающееся кресло, и тогда я выкладываю перед ним образец. Пробирку с темно-красной кровью из сердца Питера Зелла. Утром я достал ее из домашнего холодильника и запаковал в герметичную коробку, в которой ношу на работу завтрак.
– Слушай, парень, она же не помечена. – Сотрудник подносит пробирку к бледной галогенной лампочке. – Нет ярлыка, нет даты. Может, там шоколадный сироп, парень?
– Нет.
– Да, но так не положено, офицер.
– Да ведь мир же идет к концу, – говорю я и получаю в ответ кислый взгляд.
– Должен быть ярлык, должен быть приказ. Кто заказывает анализ?
– Фентон, – говорю я.
– Серьезно?
Он опускает пробирку, щурит обведенные красным глаза. Скребет в затылке, и на стол осыпается перхоть.
– Да, сэр, – говорю я, – она предупреждала, что здесь у вас кавардак. Все время пропадают приказы.
Я ступаю по тонкому льду и сознаю это. Парень смотрит на меня опасливо, и я ловлю себя на том, что сжал кулаки и стиснул челюсти. Мне нужно узнать, есть ли в крови морфий. Нужно знать, правду ли сказала Наоми Эддс. Я ей верю, но должен знать наверняка.
– Пожалуйста, друг, – мягко говорю я, – сделай анализ. Просто сделай.
* * *– Брат? – окликает меня бородатый очкарик средних лет. Я иду от гаража через Скул-стрит, направляюсь в участок и прокручиваю в голове варианты, располагая их на оси времени. – Слышал благую весть?
– Да, – вежливо улыбаюсь я, – конечно, слышал. Спасибо.
Мне надо войти внутрь, рассказать коллегам, что я наработал, определить план действий. Но прежде завернуть к Виленцу, получить результаты проверки, ради которой я вызвонил его без четверти девять. А бородатый сектант стоит у меня на дороге. Подняв глаза, я вижу, что они сегодня собрали все силы. Целое стадо верующих в черных пальто щедро раздает во все стороны улыбки и брошюры.
– Не бойся, – говорит, возникнув передо мной, некрасивая женщина с косящими глазами. На ее зубах пятнышки красной помады. Они все одинаково одеты, три женщины и двое мужчин, все прилежно сияют и сжимают пальцами в перчатках брошюры.
– Спасибо. – Я больше не улыбаюсь. – Большое спасибо.
Они не иудеи – те носят шляпы. И не свидетели Иеговы – те тихо стоят, подняв повыше листовки. Кто бы они ни были, я поступаю как обычно: смотрю в землю и по возможности не останавливаюсь.
– Не бойся, – повторяет женщина, а остальные выстраиваются за ее спиной неровным полукругом, зажимая меня, как хоккеиста на поле. Я делаю шаг назад и спотыкаюсь.
– Собственно, я и не боюсь. Впрочем, спасибо.
– Истина тебе не принадлежит, не тебе ее и отбрасывать, – скороговоркой трещит женщина, впихивая мне в руку брошюрку. Я рассматриваю книжицу – только бы не смотреть в стеклянные глаза – и вижу обведенную красным строчку. «Молиться просто!» – гласят буквы заголовка, и в самом низу строка повторяется: «Молиться просто!».
– Прочти, – настаивает другая, маленькая полная афроамериканка в лимонном платке с серебряной брошкой. Куда ни повернись – широкие полы пальто, блаженные улыбки. Я разворачиваю книжечку, и в меня пулей вбивают:
ЕСЛИ МОЛИТВА ДЕСЯТИ ЧЕЛОВЕК
МОЖЕТ ИЗЛЕЧИТЬ СЛЕПОТУ,
ТО МОЛИТВА МИЛЛИОНОВ СПАСЕТ
ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ОТ ГИБЕЛИ.
Я не согласен с заявкой, однако читаю дальше. «Если многие отрекутся от греха и преклонят колени в любви к Господу, то огненный шар отвернет с пути своего и проплывает по небу, не причинив вреда». Очень хорошо. Но мне просто нужно войти. Свернув брошюру, я сую ее первой женщине, той, что со стеклянными глазами и красными зубами.
– Спасибо, не надо.
– Оставь себе, – ласково и твердо просит она.
– Прочти ее! – подхватывает хор.
– Позвольте спросить, сэр, – заговаривает афроамериканка в платке, – вы верующий человек?
– Нет. Родители верили.
– Благослови их Бог! А где теперь ваши родители?
– Умерли, – говорю я. – Убиты. Позвольте, пожалуйста…
– Оставьте его в покое, шакалы! – гремит раскатистый голос. Я поворачиваю голову в сторону спасителя, детектива Макгалли с откупоренной бутылкой пива в руке и сигарой в зубах. – Хотите молиться, помолитесь Брюсу Уиллису из «Армагеддона»!
Макгалли отдает мне честь, а в адрес истинно верующих поднимает средний палец и помахивает им.
– Насмехайся пока, грешник, но зло будет наказано! – обращается к Макгалли адепт с помадой на зубах, но сама пятится. Из открытой книжечки у нее вылетает листовка, трепеща, опускается на мостовую. – Ты увидишь тьму, молодой человек!
– Знаешь, что я тебе скажу, сестра? – Макгалли передает мне бутылку «Сэм Адамс» и складывает руки рупором: – Ты тоже!
* * *– Это проценты.
– Что-что?
– То число, – говорю я. – Это 12,375 процента.
Я расхаживаю взад-вперед, зажав под мышкой, как футбольный мяч, обувную коробку Питера Зелла, набитую сведениями об астероиде, с кружками и двойными подчеркиваниями важных мест. Я выкладываю ее перед коллегами, объясняя им, что накопал и что надумал. Макгалли морщит лоб, откидывается на стуле, крутит между ладонями пустую бутылку из-под пива. Калверсон в жестком серебристом костюме, прихлебывая кофе, обдумывает услышанное. Андреас прикорнул в своем темном углу.
Дремлет. «Отдел совершеннолетних»…
– Как только появился Майя, как только его обнаружили и начали отслеживать, Питер стал собирать информацию.
– Питер – это твой висельник?
– Да, потерпевший.
Я достаю первую вырезку, от 2 апреля – ту, где шансы на столкновение оцениваются как один к двум миллионам ста двадцати восьми тысячам, – и передаю ее Калверсону.
– А вот другая, несколькими днями позже.
Я вытаскиваю обтрепанный листок бумаги для принтера и зачитываю:
– «Хотя объект обладает значительными размерами, диаметром до шести с четвертью километров, астрономы оценивают вероятность его столкновения с Землей немногим выше нуля. Доктор Кэти Голдстоун, профессор астрофизики Аризонского университета, говорит, что такая вероятность едва превышает „пренебрежимую“». Это число – шесть с четвертью – мистер Зелл тоже подчеркнул.
Я достаю листок за листком. Зелл не просто следил за Майя, за траекторией, за оценками плотности и состава. В его коробку попадали все сведения о связанных с астероидом социальных переменах, новых законах и экономических сдвигах. Он отслеживал все данные, записывал числа на обороте листка, подсчитывал – длинные колонки цифр заканчиваются восклицательными знаками, – а потом заносил в таблицу.
– Твою же мать, – вдруг произносит Калверсон.
– Чью мать? – отзывается Макгалли. – И почему?
– Так вот, видите ли… – Я запинаюсь.
Тогда Калверсон гладко и четко заканчивает свою мысль:
– Значительную вероятность смерти при глобальной катастрофе можно сравнить с вероятностью смерти от несчастного случая в связи с употреблением спиртного.
– Да… – говорю я, – да, так.
– Что – да? – рокочет Макгалли.
– Висельник Пэласа занимался оценкой рисков.
Я сияю. Калверсон одобрительно кивает мне, а я закрываю коробку крышкой. Сейчас одиннадцать тридцать, время пересменки. Из комнаты отдыха через пару дверей от нас слышны сварливые голоса «ежиков», еще не сдавших дубинки после ночного патруля. Они гремят посудой, орут друг на друга, хлещут из банок энергетики, расстегивают бронежилеты. Пребывают в полной готовности взять на мушку любого злоумышленника или выхлестать питьевой бачок.
Я сияю. Калверсон одобрительно кивает мне, а я закрываю коробку крышкой. Сейчас одиннадцать тридцать, время пересменки. Из комнаты отдыха через пару дверей от нас слышны сварливые голоса «ежиков», еще не сдавших дубинки после ночного патруля. Они гремят посудой, орут друг на друга, хлещут из банок энергетики, расстегивают бронежилеты. Пребывают в полной готовности взять на мушку любого злоумышленника или выхлестать питьевой бачок.
Я предполагаю, что Зелл очень давно принял решение: если шансы на столкновение превысят некий математически определенный уровень, он рискнет совершить что-нибудь опасное, нарушить закон. Пойдет на то, что прежде считал непозволительным из-за слишком высокого риска.
В начале июня вероятность превысила установленный им порог, и Зелл отправился к старому другу Туссену, который знал, где что можно достать. После этого они вместе парили в небесах.
Но ближе к концу октября Зеллу стало плохо, или настроение изменилось, или наркотики кончились. Он отказался их принимать.
На этом месте Макгалли поднимает руку, ехидно подражая вредному школьнику, изводящему вопросами учителя математики.
– Извините, детектив. Позвольте? Как эта печальная история доказывает, что парень пал жертвой убийства?
– Ну не знаю. Именно это мне и хотелось бы выяснить.
– Блеск. Прекрасно! – Макгалли хлопает в ладоши и вскакивает. – Едем к твоему Туссену, загребем поганца.
Я поворачиваюсь к нему. Сердце бьется чуть чаще.
– Ты думаешь?..
– Еще бы не думать! – Похоже, он в восторге, и мне вспоминается Макконнелл с ее философским замечанием: «Мне ведь больше не представится случая гнаться за преступником с воплем „Стоять, ублюдок!“»
– Но мне нечего ему предъявить, – возражаю я и снова поворачиваюсь к Калверсону в надежде, что он мне возразит, скажет: «Как же нечего, сынок?», но Калверсон задумчиво помалкивает в своем углу.
– Нечего предъявить? – возмущается Макгалли. – Господи, парень, обвинений хоть лопатой греби! Скупка и распространение запрещенных веществ – срок автоматом. «Акт о безопасности», статья девятая, – так, знаток? И обман офицера полиции. То же самое не помню по какой статье. Уйма статей!
– Ну я только думаю, что он этим занимался, но точно не знаю. – Я обращаюсь к Калверсону, единственному настоящему профессионалу в этой комнате. – Нам ордер дадут? На обыск дома?
– Ордер? – Макгалли простирает руки к небесам, к стенам, к обмякшей фигуре детектива Андреаса, который приоткрыл глаза и рассматривает что-то на столе.
– Постой-постой, знаешь что? У него же машина на органическом сырье? Он же это признал, так? На растительном масле?
– Ну и что?
– Что? – Макгалли ухмыляется до ушей и снова воздевает руки. – В статью восемнадцать только что внесли три дополнения. О распределении природных ресурсов и экономии. – Он выскакивает из-за стола, хватает последнее издание, толстую черную книжицу с американским флагом на обложке. – С пылу с жару, mis amigos! Если твой дружок мешает масло для фритюра с соляркой, это открытое нарушение закона. Я качаю головой.
– Закон обратной силы не имеет. Не могу же я арестовать его за давнее нарушение свежевыпущенного установления.
– О, агент Несс, как вы нерешительны! – Макгалли показывает мне средний палец, да еще и язык для полноты впечатления.
– У тебя еще одна проблема, – подает голос Калверсон.
Я знаю, что он скажет. Я к этому готов. Я даже немножко радуюсь заранее.
– Ты вчера говорил мне, что твой Туссен чист как стеклышко. Рабочий человек. Трудяга. Предположим, Зелл имел с ним дело, предположим, хорошо его понимал. Но с какой стати он пошел за наркотиками к нему?
– Отличный вопрос, детектив, – я расплываюсь в улыбке. – Смотрите!
Я показываю полученную от Виленца распечатку. Я забрал ее по дороге – результат проверки досье на Туссена-отца. Потому что вспомнил и нашел в своих записях слова, сказанные Джей-Ти о своем старике. «Он был художник?» – «Да, кроме всего прочего». Я наблюдаю, как Калверсон просматривает сводку. Роджер Туссен, он же Рустер Туссен, он же Маркус Килрой, он же Тутс Койриг. Хранение. Хранение с целью распространения. Хранение с целью распространения. Нарушение прав несовершеннолетнего. Хранение.
Так вот, когда Питер Зелл решил попробовать наркотики – когда шансы на столкновение решили за него, – он вспомнил старого друга, у которого отец торговал наркотиками.
Калверсон наконец кивает и медленно поднимается с места. Сердце у меня пускается вскачь.
– Ну что ж, – говорит Калверсон. – Идем.
Я киваю. Чуть помешкав, мы все трое одновременно шагаем к двери. Трое полицейских готовы к действию – проверяют наплечные кобуры, натягивают пальто. Под ложечкой у меня такой восторг предвкушения, что он, перевернувшись, превращается в ужас. О таких моментах я мечтал всю жизнь. Трое полицейских встали и выходят на задержание, ощущая, как напряжены колени, как растекается по жилам адреналин.
По дороге к двери Макгалли задерживается у стола Андреаса:
– Идешь, красавчик?
Но последний сотрудник отдела никуда не собирается. Он застыл на стуле перед полупустой чашкой кофе, на голове у него воронье гнездо, а перед глазами мятая брошюрка «МОЛИТЬСЯ ПРОСТО!».
– Брось, – уговаривает его Макгалли и выхватывает мятые листки. – Новичок раздобыл нам злодея.
– Идем, – зовет Калверсон.
И я тоже зову.
Андреас чуть разворачивается в нашу сторону и неразборчиво бормочет.
– Что? – переспрашиваю я.
– А если они правы? – громче повторяет Андреас. Он кивает на брошюрку, и я не выдерживаю.
– Они не правы! – Я твердо беру его за плечо. – Давай сейчас не будем об этом думать. – Не будем об этом думать? – с круглыми глазами жалобно повторяет Андреас. – Не думать об этом?
Я быстрым взмахом руки сбиваю стоящую на столе чашку, и холодный кофе заливает ему брошюрку, пепельницу, бумаги и клавиатуру.
– Эй, – тупо произносит Андреас, отъезжая от стола и разворачиваясь ко мне. – Эй!
– Знаешь, что я сейчас делаю? – серьезно спрашиваю я, глядя, как коричневая лужица подбирается к краю стола. – Я думаю: «Ох, только не это! Кофе сейчас прольется на пол! Я так расстроен. Давай поговорим об этом!»
В это врем с края стола начинает струиться кофейный водопадик. Он забрызгивает Андреасу ботинки и собирается лужицей под столом.
– Ты смотри, – удивляюсь я, – все равно пролился!
* * *Все здесь как было. Собачья конура, колючие кусты и дуб, лестница у стены. И белая собачонка, Гудини, беспокойно суетящаяся под лестницей. Здоровяк Туссен все приколачивает черепицу, все в тех же коричневых штанах и черных башмаках. Он оглядывается на хруст гравия с дорожки, и я замечаю, как он изменился в лице. Похож на робкого зверька, застигнутого охотниками в логове.
– Доброе утро, мистер Туссен! – окликаю я. – У нас к вам еще пара вопросов.
– Что?
Он распрямляется в полный рост и, чуть покачнувшись, встает на крыше. Солнце светит ему в спину, окружая фигуру бледным сиянием. За моей спиной хлопает дверь, Макгалли и Калверсон вышли из машины. И Туссен сникает, отступает на шаг, спотыкается.
Он вскидывает руки, чтобы удержать равновесие. Я слышу крик Макгалли «Пистолет!» и оборачиваюсь, чтобы сказать «Да нет же!», потому что это не оружие, а просто строительный пистолет.
Но у Макгалли и Калверсона в руках служебные «Зиг-зауэры Р 229».
– Замри, гад! – орет Макгалли, но Туссен не может замереть.
Его башмаки скользят по черепичному скосу, он размахивает руками, округляя глаза. А Макгалли все кричит, и я тоже кричу: «Нет, нет, не надо!..» и мотаю головой, потому что не хочу его смерти. Я хочу знать.
Туссен разворачивается на каблуках в надежде скрыться за коньком крыши. Макгалли стреляет, от трубы отлетает кирпичная крошка, и Туссен, развернувшись, падает на газон.
* * *– Твой дом провонял собачьим дерьмом.
– Давайте сосредоточимся на материальном, детектив Макгалли.
– Давайте. Хотя здесь и вправду воняет.
– Прошу вас, детектив!
Джей-Ти пытается что-то сказать или просто простонать, но Макгалли велит ему заткнуться, и он затыкается. Туссен лежит на полу в гостиной – распростерся во весь гигантский рост на грязном ковре, зарылся лицом в дорожку. Лоб кровит – он, падая, зацепился за карниз. Макгалли сидит у него на спине, покуривая сигару. Детектив Калверсон стоит у камина, я расхаживаю по комнате. Все молчат – это мое шоу.
– Ну что ж. Давайте… просто поболтаем, – говорю я, и меня сотрясает озноб.
Это выходят остатки адреналина после выстрелов, после рывка вперед по грязному снегу. Успокойся, Пэлас. Расслабься.
– Мистер Туссен, оказывается, при нашем предыдущем разговоре вы умолчали о некоторых подробностях ваших отношений с Питером Зеллом.
– Да, – резко вставляет Макгалли, смещаясь так, чтобы всем весом навалиться Туссену на копчик, – дрянь такая!