— Да не хотел я его убивать! — стал я оправдываться. — Не знаю, как получилось. Хотел просто по роже треснуть, а он с кровати свалился.
— Ладно, я все видел. Проехали! Впредь будь осмотрительней, — посоветовал капран. — Этот говнюк сам напросился. Но смотри, он может мстить или его дружбаны.
— Я понял!
Но Абдуразак был трусом, тем более на моей стороне был Тони со своими прихлебаями и Титти со своими кулаками. Больше он ко мне не приставал и делал вид, что ничего не произошло. Я тоже вынес урок. И когда приходилось кого-то бить, старался сделать так, чтоб было без особого криминала.
В тюрьме выживают и верховодят сильнейшие, слабых бьют и над ними издеваются. Отсидеться в стороне не удастся, ну если ты, конечно, не заключен в одиночную камеру. Приходит время, когда ты должен показать, на что способен. Мне повезло в этом отношении — первая стычка — и противник потерял сознание. Это по местным меркам очень круто!
В тот же день пришлось еще раз доказать, что русские ребята не пальцем деланные и могут за себя постоять. Во время вечерней прогулки один из дружбанов моего визави грубо толкнул меня. Я видел, что он сделал это специально. Боковым зрением уловил, как десятки глаз стали смотреть за моей реакцией. Я догнал наглеца:
— Зачем ты меня толкнул? Чего ты хочешь?
— Ты — русская свинья! — прошипел обидчик и принял боксерскую стойку, поигрывая буграми мышц под смуглой кожей.
Дело принимало нешуточный оборот, мои покровители находились в другом конце дворика и не успевали прийти на помощь. Драться с ним было подобно самоубийству, он был силен и свиреп, но я не стал боксировать, а без размаха, от земли впечатал ему ногой в пах. Ойкнув, боксер согнулся пополам, схватившись руками за причинное место. Не давая ему опомниться, добавил локтем в голову. Больше не дали, четверо повисли на мне и оттащили в сторону, я делал страшное лицо и кричал по-русски, что он труп.
Неделю назад я наблюдал, как вальяжно развалившийся на кровати уголовник с двенадцатилетним стажем обучал тюремным премудростям молодого восемнадцатилетнего вора, впервые переступившего порог камеры. Не бойся, мол, никого, если наезжают — бей! Не давай никому спуску, а то весь срок будешь чмырем. Через три дня «ученик» надел на голову «учителю» ящик с молоком. Старый вор начал ругать молодого, тот вспомнил науку и шарахнул «учителя» по голове. А молоко там, кстати, — страшный дефицит, его покупают, нагревают на «фитиле» и разводят кофе, так что еще и в убыток ввел. Но и меня тот случай многому научил.
Не знаю, может, я и жестоко обошелся с забиякой, только почти месяц меня никто не доставал, что на фоне ежедневных побоищ было значительной победой. В дальнейшем, если не удавалось избежать выяснений отношений и дело доходило до кулаков, я старался напасть первым и бил на поражение.
Все драки, как правило, быстро разнимали и растаскивали ссорившихся по разным углам. Была вероятность исподтишка получить лезвием бритвы по лицу, но меня всегда сахби предупреждали о нападении на стадии подготовки. Предупрежден — значит, вооружен, но в открытое единоборство кидаются только тупые и недалекие.
У арабов свой восточный менталитет, они хитры и коварны. Опасны не те дебилы, которые открыто идут на тебя с кулаками, а те, которым ты перешел дорогу, но они не высказывают при этом видимого беспокойства. Эти жалят, как скорпионы, — незаметно, но смертельно. Слава всевышнему, находились люди, которые отводили от меня смертельную опасность. Как ни странно, но этими людьми были ваххабиты, воины Аллаха.
В свое время СССР очень много помогал арабским странам, в том числе и оружием. Наши военнослужащие принимали участие в многочисленных вооруженных конфликтах против евреев на стороне арабов в Египте, Ливане, Сирии. Помогали арабам Йемена и Палестины, выступали против американской агрессии в Ираке. А по большому счету, где только наши спецы не засветились, как военные, так и гражданские. Кому только не оказывали помощь наши соотечественники, кому только не помогали в свое время построить государство с прокоммунистическим строем, и это в данной ситуации сыграло мне на руку.
Сидящие в неволе ваххабиты не отличались особыми познаниями в политической истории всех арабских стран, но о том, что русские много сделали и продолжают делать для стран Ближнего Востока и Магриба в плане помощи, особенно военной, они знали не понаслышке.
В свое время ливийский лидер Муаммар Каддафи, поддерживаемый Советским Союзом, построил в своей стране подобие коммунизма. По крайней мере, те ливийские граждане, что попадались мне на жизненном пути, довольно лестно отзывались о своем лидере.
В Ливии есть много нефти, и все доходы от ее реализации он кладет не только в свой карман, но и распределяет часть доходов между всеми гражданами государства. Старается, чтоб Ливия процветала. Бензин там очень дешев, по-нашему порядка четырех рублей за литр.
Есть магазины, где цены на товары занижены. Телевизор, например, стоит порядка 250 долларов, а там продается за сто, недостающие 150 долларов компенсирует государство. Но это касается только граждан Ливии, иностранцы платят полную стоимость.
Одно время Каддафи разрешил на своей территории строить лагеря, где готовили боевиков-арабов для борьбы с Израилем и Америкой. Я разговаривал с человеком, который прошел подготовку в этих лагерях. В них можно было встретить представителей практически всех арабских стран, объединяло их одно — желание убивать неверных, немусульман, кяфиров, к которым они в первую очередь причисляли евреев и американцев.
Я как-то спросил одного фанатика, за что он так ненавидит евреев и вообще видел ли он когда-нибудь живого представителя народа Израилевого. Тот поначалу растерялся, так как истинному мусульманину негоже говорить неправду, но, немного подумав, ответил, что видеть их не видел, но все равно ненавидит, так как евреи враги арабов.
Араб любой страны относится с состраданием к представителям своей нации, хотя бы на словах, где бы те ни находились. Я наблюдал слезы на глазах матерого уголовника, отбывшего 12 лет за разбой, увидавшего по телевизору убитых арабских детей Газы, когда там произошло очередное столкновение между арабами и евреями в этой части Израиля. Мне рассказывали, как тунисские парни выходили на улицу и били туристов возле отелей в знак солидарности с арабами униженной Палестины. Я слышал, как насылали кару небесную в адрес евреев и американцев, когда по телевизору показывали растерзанную англо-американской бронетехникой землю Ирака.
Везде, где страдают арабы, будь то Судан или Йемен, Кувейт или Мавритания, тунисцы выражают свои проклятия их обидчикам. И в то же время жители Ливии, Алжира, Марокко, Мавритании, Судана, которых я встречал за решеткой, не могли похвастаться радушным приемом — поколачивали их тунисские «коллеги» почем зря.
Меня же, по странному стечению обстоятельств, минула чаша сия. Не сказать, что местные уголовники настроены пророссийски, но и сказать, что испытывают чувство ненависти или вражды, тоже нельзя. Просто, видно, никогда с русскими не сталкивались и с интересом присматривались и изучали меня, я, впрочем, проделывал то же самое.
Но мир уголовников жесток, поэтому приходилось подстраиваться под их законы, где уважают силу и бесстрашие, ну и не последнюю роль играют земляки.
Все паханы из других камер, прослышав про меня, приходили знакомиться. Я становился своего рода легендой. За полгода своего пребывания в этой камере я принял участие больше чем в сотне драк и ни разу серьезно не пострадал, мне фантастически везло. Несколько раз был на волоске от смерти, но всегда оставался невредим.
В основном драки провоцировали вновь прибывшие зэки, которые, видя во мне неараба, пытались самоутвердиться, набив мне лицо. Текучесть «кадров» была большая — каждый день, кроме воскресенья, камеру покидало 2–3 человека и столько же, если не больше, поступало. Осмотревшись, новичок начинал вести себя со мной непочтительно. Получал по роже, затем мои друзья нас разнимали и приступали к переговорам, которые, как правило, заканчивались принесением мне извинений и заверений в вечной дружбе. Такой ход вещей мне подходил — я бил по лицу злодея, а потом он еще и извинения приносил.
Были иногда и осечки, когда битый оказывался земляком какого-нибудь «авторитета», а еще хуже родственником, тогда было гораздо сложней примирить стороны. Троих даже пришлось перевести в другие камеры, до того сильно я их обидел. Хотя я первым никогда не нарывался, а лишь защищался. Я не силен в арабском, поэтому приходилось предъявлять другие аргументы.
Лучший метод защиты — нападение. Именно этому и научился в первую очередь. И учился у ваххабитов. Были среди них те, кто воевал в Чечне, но я объяснил, что являюсь всего лишь доктором и политикой, a уж тем более войной не интересуюсь и никогда не был в Чечне и не стрелял в братьев-мусульман.
Ваххабиты тоже много дрались, но они это делали по политическим мотивам. Многие уголовники пренебрежительно отзывались о религии и Аллахе, а это являлось показанием для начала «боевых действий» в условиях отдельно взятой камеры.
Иногда мне казалось, что ими движут не разум, а инстинкты, но если как следует разобраться, то здесь выживал как раз тот, у кого сильнее развиты инстинкты. Инстинкты выживать! Так наши далекие предки, по-видимому, выживали в пещерах, орудуя каменным топором и дубиной, отстаивая свое право на самоопределение среди себе подобных, — выживали сильнейшие.
Противно, конечно, что из доктора мне пришлось переквалифицироваться в башибузука и общаться с теми, кого раньше за километр обходил, но в создавшейся ситуации это было разумное решение. Самое странное, что я стал привыкать к такому образу жизни и потихоньку занимать свою тюремную нишу.
Глава 15
Я хорошо запомнил этот день, в мельчайших подробностях, именно тогда, 21 июля 2008 года, меня первый раз навестил наш российский консул. Начался он без особенностей — ранний подъем, зарядка, «душ», ваххабиты угостили кофе, попил и лег на кровать. К этому дню я довел количество отжиманий до 200, чем вызвал еще большее уважение среди сокамерников. Многие пытались потягаться со мной, но самый выносливый «ломался» на пятом десятке.
После подъема проверка, прогулка, обед, занятие языком под руководством молодого моджахеда Рафика. Мы сидели на втором ярусе, и я пытался понять спряжение арабских глаголов, тот, как мог, объяснял. Писал слова, выделял приставки и окончания. Но дело шло туго, способностей к языкам не обнаруживал никогда, но я силой заставлял себя учить слова и составлять из них предложения и правильно произносить, используя спряжения и склонения.
Особенно тяжело давались гортанные звуки, не имеющие аналогов в русском языке. Но путем длительных тренировок произношение улучшалось. Не скажу, что добился идеальных результатов, но по крайней мере меня стали понимать, а это главное.
В 13–00 неожиданно в камеру зашел офицер и что-то сказал пахану, тот согласно кивнул и подошел ко мне:
— Иванов, приехал консул России, он хочет с тобой поговорить.
— Консул? — переспросил я, боясь, что ослышался.
— Консул, консул, — кивнул капран. — Я дам тебе хорошую одежду, и ты выйдешь к нему. Только не говори ничего плохого про тюрьму, он вряд ли тебе сразу чем-то поможет, а тебе еще здесь долго сидеть. Понял?
— Да, понял! А зачем мне твоя одежда, если у меня своя есть?
— Нет! Твоя плохая, ты должен показаться в хорошей одежде и сказать, что к тебе здесь нормально относятся. Офицеры попросили тебе это передать. Не осложняй себе жизнь!
— Да, я все понимаю, Тони. Скажи офицерам, все будет беги (хорошо)!
Скинул свои лохмотья и облачился в белую футболку и новые синие джинсы, на ноги надел белые носки и новые кожаные тапочки, любезно предоставленные Тамилом.
Везде показуха, даже здесь! Держат в ужасных условиях, но к представителю России должен выйти прилично одетым и сказать, что сидеть здесь — одно удовольствие. А может, еще попросить, чтоб благодарственное письмо написали в адрес тунисских властей? Или вообще тут остаться? Ну, придурки полные!
Дежурный офицер доставил меня в комнату для свиданий, от обычных она отличалась тем, что одна стена стеклянная, чтобы можно было наблюдать со стороны, чем занимаются посетители. Внутри два стула и стол, за последним сидел невысокий безликий брюнет лет тридцати, в костюме, белой рубашке и сочном галстуке. В такую жару костюм смотрелся нелепо, но что делать? Он служил дипломатом и по роду службы обязан одеваться комильфо.
— Добрый день, я Пупкин Анатолий Романович, — представился посетитель. — Я заведующий консульским отделом посольства России в Тунисе. Приехал поговорить с вами.
Руки он не подал. Я не придал этому факту значения, однако поймал себя на мысли, что это недобрый знак.
— Ну, для кого добрый, а для меня не совсем, — ответил я. — Когда вам сообщили о моем заключении под стражу?
— Ну, — замялся Пупкин, — сразу в день ареста, я же с вами по телефону разговаривал, вы не забыли?
— Я-то не забыл, но вот вы почему сразу не приехали ко мне?
— Были сложности с пропуском в тюрьму, больше месяца ушло на это, — сказал он, отводя глаза в сторону.
— А вот к другим иностранцам, которые в нашей тюрьме сидят, я имею в виду европейцев, сразу примчались! Например, знаю, к французу консул через два дня приехал, к англичанину на следующий день, а ко мне через пять недель! — возмущенно произнес я.
— Ну, не знаю, — возразил дипломат, — может, они им родственники — знакомые какие или преследовали меркантильные интересы. А мы, например, не обязаны выезжать по таким поводам.
— О как! А сколько россиян на сегодняшний день находится в тюрьмах государства Тунис? — поинтересовался я.
— Насколько я знаю, кроме вас, ни одного. Поэтому для вас мы и сделали исключение. (Лишь год спустя я узнал, что А. Р. Пупкин через пять дней после моего ареста убыл на родину в отпуск. Не до меня ему было тогда, не до меня.)
— Хорошо, а почему я здесь?
— А вы разве не знаете? — удивился Анатолий Романович. — Вы обвиняетесь в убийстве! И, насколько я знаю, вам «светит» приличный срок.
— Что за бред! — возмутился я. — Мне никто не предъявлял никаких обвинений, здесь чудовищная ошибка!
Я сбивчиво начал рассказывать о своих злоключениях представителю своей страны, настойчиво говоря о воздушной эмболии. Но он мягко перебил меня на полуслове:
— Мне это не интересно! Расскажите все своему адвокату. Кстати, вы намерены нанимать адвоката?
— Адвоката? А зачем? Меня, что будут судить?
— Да, будут судить.
— Ничего не понимаю, мне сказали, что задержали на время следственных действий и в конце июня обещали отпустить.
— Нет, у меня другая информация, вас будут судить по статье «Убийство», а хорошие адвокаты стоят денег.
— Да, но у меня нет денег!
— И что вы предлагаете, чтоб я вам свои дал? — ощетинился консул.
— Ну нет у меня денег! — повторил я. — И что делать?
— Вам тогда предоставят бесплатного адвоката, но от них толку бывает мало, лучше искать платного.
А как его искать, когда я сижу в тюрьме и у меня нулевой баланс, не пояснил. Создавалось впечатление, что этот человек был уверен в моей виновности, так как всем своим видом давал понять, что не намерен помогать убийце.
— У вас есть протокол вскрытия Наташи, что в нем конкретно написано о причине смерти?
— Нет, протокола у меня нет, сказали, он еще не готов, там ждут какие-то анализы. Я разговаривал со следователем, он сказал, что как будет готово — нам передадут.
— Да почему так долго? — удивился я. — Мне сказали, что в конце июня все решится! Почему затягивают? Я там подписал кучу бумаг на арабском языке, может, из-за этого?
— Ну, не знаю, почему долго делают анализы, а вот протоколы допроса вам подписывать не следовало.
— Я вообще требовал вашего присутствия на допросах, но мне не позволили. А вы, если знали, то почему не приехали?
— Было много дел, — уклонился от ответа представитель МИДа.
Рушились мои последние мечты о скорой свободе, ускользали из рук при помощи этого равнодушного человека, который являлся представителем моей державы.
— Анатолий Романович, я вот думаю, что если б американский гражданин попал в тюрьму Туниса, то, наверное, в столичную бухту зашли бы части американского флота, навели свои пушки на президентский дворец, и через пять минут тот человек на свободе бы оказался. А значит, если наш попадает, то пускай сидит, так, что ли?
— Ну, не надо утрировать! Мы все делаем для вашего освобождения, поверьте. Лучше скажите, как к вам относятся, как кормят? Не обижают? — дипломатично перевел он тему.
— Да нет! Что вы, всем доволен и кормят «хорошо», и люди тут «замечательные», я даже «поправился» на 10 кг!
— Правда? — не поняв моего сарказма, удивился консул. — Я рад за вас.
Дальнейший разговор терял всякий смысл. Мы еще немного поговорили. Он сообщил, что жена и слышать обо мне не хочет, Натальины родственники тоже, мягко говоря, очень не довольны мной. Единственный человек, кто постоянно звонит и интересуется, — это моя мама.
Я сообщил консулу, что написал уже три письма, а ответа так и не получил. Он посетовал, что почта между нашими странами ходит не ахти как, и посоветовал еще подождать.
Разговор подходил к концу, и Пупкин напоследок спросил мои пожелания.
— Привезите мне протокол вскрытия и попросите, чтоб не переводили в другую камеру, уж больно люди там «душевные», а маме скажите, что питаюсь хорошо, даже поправился.
— Ну, раз это все, то позвольте откланяться, — сказал Пупкин, вставая со стула.