— Спасибо. Ну ладно, это уже проблема второго плана.
— На здоровье, но мне кажется, она и правда тебе помогать не будет, очень уж не по-доброму разговаривала.
— Ладно, поживем — увидим! — с тоской в голосе произнес я и напомнил. — А вот мне завтра на работе надо быть, и билет у меня пропал.
— Ничего страшного, мы вам купим билет, а в посольстве вам выдадут оправдательный документ. Они уже позвонили вашему работодателю, — еще больше зевая, сказал господин Салах и, откинувшись на спинку стула, стал с интересом рассматривать свои ногти на левой кисти. Всем видом давая понять, что разговор подошел к концу.
Секретарша, маленькая, похожая на колобка арабка, с ног до головы закутанная в голубую ткань, вышла из-за своего стола и подала отпечатанный материал следователю. Тот пробежал документ глазами и предложил мне его подписать.
— А что там написано? — через переводчика поинтересовался я.
— Ну, что ведется следствие, что… — начал Рияд. — В общем, все, о чем говорили, то и написали, — не стал себя утруждать переводом толмач. — Подписывай!
— Ага, дудки! Я уже подписал один раз не читая! А потом неделю в КПЗ вашем гребаном провел! Пока не будет перевода на русский язык и представителя консульства, ничего не подпишу! — твердо заявил я.
Рияд с господином Салахом о чем-то пошептались, и переводчик примирительно произнес:
— Можете не подписывать! По закону это допускается, сейчас вас отвезут назад.
Я силился вспомнить, что мне надо им еще сказать, что упустил? Но мысли путались и никак не хотели выстраиваться в стройную линию. Когда озвучили новую версию смерти Наташи, эта линия сломалась.
— А почему ж мне вначале сказали, что смерть наступила от сердечного приступа? — обратился я к следователю напоследок.
— Ну, — замялся тот, — нам так сказали вначале. На первый взгляд, все выглядело как сердечный приступ.
— Что за чушь? — с недоверием я покосился на господина Салаха. — Как это? Что, не могут разрыв печени сразу отличить от инфаркта миокарда? Что у вас за эксперты такие?
— Я протокол вскрытия еще не читал, — прошипел следователь. — Говорю то, что слышал по телефону.
— Вот так, на основании одного телефонного разговора вы засадили невиновного человека в тюрьму! — почти выкрикнул я. — Я хочу прочитать копию протокола вскрытия на русском языке! Слышите? Дайте мне протокол!
— Никто вас не засадил, вам негде жить в Тунисе, а мы можем предоставить только такой вариант до окончания следствия, — устало произнес господин Салах. — Таков закон, и я ничего не могу с этим поделать! А протокол мы передадим в ваше консульство.
Лишь только спустя год я узнал, что вскрытие тела Натальи было выполнено на пятые сутки со дня ее смерти, и поэтому у так называемых правоохранительных органов Республики Тунис не то, что в КПЗ сажать, они даже задерживать меня не имели права.
У них просто не было никаких официальных оснований для помещения меня в КПЗ! Они все мне врали с первого дня! Но оказывается, бывают и неофициальные основания.
Так почему ж они так поступили, о мой терпеливый читатель? Если хочешь узнать, то «пройди» вместе со мной путь тунисского арестанта на страницах этой повести и все поймешь сам.
Зашедший полицай взял меня за плечо и грубо вывел из кабинета следователя. Видимо, этот зажравшийся толстый мерзавец уже нажал потайную кнопку. Я ушел не прощаясь.
Глава 8
Вернулся в тот же пробздетый подвал, в каморке людей убавилось, а дыма стало больше. Сквозь сизую мглу табачной пелены едва угадывались человеческие фигуры. Возле стены нашел свободное место и присел на корточки. На пол, как остальные, садиться побрезговал, уж очень он был заплеван и к тому же обильно покрыт толстым слоем «бычков» и грязи.
Хотел сосредоточиться и собраться с мыслями, но не получалось, от спертого воздуха заболела голова. На меня никто не обращал внимания, да и в таком кумаре вообще сложно было кого-то разглядеть. Ждать пришлось около часа, многие не выдерживали, ложились прямо на пол и засыпали. Я держался, когда ноги затекли, встал и продолжал ждать стоя. Происходила постоянная миграция, приводили-уводили. Наконец пришел и мой черед:
— Руси, йохурудж (русский, выходи)!
На этот раз мы залезли в автозак одними из первых, так что стоять не пришлось. По иронии судьбы сковали с тем парнем, с которым везли сюда. Он, как верный оруженосец, снова тащил мой чемодан. На этот раз никто не курил — опростали все, пока сидели в подвале.
Везли долго, не меньше часа, но, удрученный своими безрадостными мыслями, не придал этому факту особого значения. Наконец, машина остановилась, и нас вывели на залитый солнцем двор, покрытый плиткой из мраморной крошки. Пока строили в колонну по двое — огляделся. По периметру высокая, метров десять, белая стена, по верху клубки колючей проволоки, по бокам — две вышки с автоматчиками. Сзади огромные закрытые ворота — спереди длинное белое двухэтажное здание с решетками на окнах и входной зарешеченной дверью. «Что за дела? Куда нас привезли?» — пронеслось у меня в голове. Я толкнул напарника, мол, где это мы? Тот обреченно выдохнул:
— Гади хабс!
Много позже узнал значение этих слов — «Это тюрьма!».
Да, да, нас доставили в самую настоящую арабскую тюрьму! Известную в определенных кругах как «Месадин вахед». «Месадин» — это название местечка, где расположена тюрьма, а «вахед» — «один» по-арабски, и означает старую ее часть. Существует еще «Месадин-2». Это новое здание, построенное метрах в трехстах от старого.
«Месадин-1» представляет собой двухэтажное здание Г-образной формы. Построена целиком из бетона, по традиционно арабскому методу — путем заливания опалубки.
Наш этап в 20 человек завели вовнутрь. Я, когда первый раз зашел в здание тюрьмы, по неопытности подумал, что нахожусь в каком-то закрытом санатории. Правда, думал так недолго, пока не зашел в камеру.
Напротив входа на стене красовалась средней паршивости мозаика из жизни древних финикийцев — основателей будущего Карфагена, на территории которого сейчас расположен Тунис. Изображала она плывущих на корабле воинов со щитами и была стилизована под старину. Размеры впечатляли — метров десять на десять. Стены снизу на метр выкрашены синие, выше до потолка — голубой краской.
Мы стояли в коридоре метров 40 длиной и 10 шириной. По бокам бетонные лестницы, ведущие на второй этаж. Пол, как и во дворе, покрыт серой плиткой из мраморной крошки, только более гладкой и без щелей и зазоров.
Двое тощих зэков с остервенением драили пол, на лестнице сидел толстый рыжий кот и внимательно следил за вновь прибывшими. Справа на лестнице прилепился кабинет дежурного офицера со стеклянной стенкой, похожий на наш пост ГАИ. Но оттуда весь вход и коридор были как на ладони.
Нас расковали, только тут заметил, что наручники сделаны в Англии. «Во, уроды! Даже наручников своих не имеют, а сажать — сажают», — со злостью подумал я.
Признав во мне иностранца, отвели в сторону и обыскали. Затем завели в отдельную комнату, набитую разными сумками и чемоданами, — камеру хранения.
Сурового вида могучий араб с большими седыми усами, в потешном синем мундире с маленькими погончиками и гнутой фуражке ловко подхватил мой чемодан и вытряхнул его содержимое на стоящий стол.
Глядя на него, мне вспомнился фильм-сказка «Три Толстяка», его отрицательные герои — полицаи, ловили мужественных революционеров Проспера и Тибула в форме, списанной, похоже, с тунисской. Тут я не выдержал и, несмотря на весь трагизм ситуации, позволил себе улыбнуться. Усатый дядька сурово взглянул на меня, поправил свой шутовской головной убор и что-то грозно произнес. Я не понял, но на всякий случай подошел к столу.
Страж порядка брал вещь, делал пометку в журнале, после бросал в чемодан. «Описывает!» — догадался я. Зашел дубак, сопровождавший нас в дороге, принес холщовый мешок с моими вещами. Амбал вынул из телефона батарею и переписал номер. Знаками попросил позволить позвонить, но он сделал такое лицо, что я тут же передумал. Переписав вещи, «сказочный персонаж» закрыл чемодан, на специальном бланке написал расписку на своем родном языке и отдал мне.
Из камеры хранения отвели на второй этаж, на «пост ГАИ». Как и в КПЗ, вокруг сидели офицеры, что-то говорили, хлопали по плечу, с неподдельным интересом откровенно пялились на меня. Я не понимал слов и не знал, как вести себя в данной ситуации, к тому же был сильно растерян. Вскоре поняв, что толку от меня мало, отвели в кабинет. На столе увидел свой паспорт. Последний пошел по рукам, чувствовалось, что эти обезьяны первый раз держали документ гражданина России.
— Ну что, во всей вашей гребаной тюрьме никто не говорит по-русски? — спросил я на родном языке.
Но мой вопрос повис в воздухе и остался без внимания.
Но мой вопрос повис в воздухе и остался без внимания.
В кабинет зашел офицер с двумя алюминиевыми звездами на погоне, как у нашего прапорщика, только покрупнее. Все расступились, с важным видом «прапорщик» сел за стол и начал изучать мой паспорт. На четырех языках задал вопрос, обращаясь ко мне. Я силился что-то вспомнить из школьного английского, но все слова вылетели из головы. Осталось только мотать головой. Промучившись со мной минут десять, «прапор» начал говорить с остальными, по-видимому, решалась моя дальнейшая судьба.
«Сейчас, наверное, на склад поведут. Выдадут постельное белье, подушку, одеяло и арестантскую робу», — пришло мне на ум. Именно так начинались первые шаги главного героя западных боевиков, попавших в места не столь отдаленные. Его первым делом вели в душ, затем выдавали то, что положено зэку, и он с гордым и независимым видом, выпятив могучую грудь, шествовал к своей камере под многочисленные взгляды обитателей. Затем, как правило, бил физиономию своему соседу, ну а после, как водится, становились корешами неразлейвода. Избитый сюжет, он кочевал из фильма в фильм, поэтому в душе я готовился к встрече с предполагаемым соседом. Но что-то не ведут меня в душ и не торопятся выдавать белье.
Закончив обсуждение, «прапор» снова обратился ко мне. Но из всего сказанного я понял только слово «цивиль». И то, как оказалось позднее, неправильно. Он мне, собака такая, оказывается, объяснил тогда, на-французском, что попал я в гражданскую тюрьму — «приссон цивиль». А мне послышалось, что обеспечат цивильное место пребывания. Да, языки учить надо!
В кабинет заглянул крепкий низкорослый араб с отдуловатым бабьим лицом, одетый в черный комбинезон, берцы, черный берет. На погонах красовалось по одной алюминиевой звездочке. «Младший лейтенант» кивнул головой и сделал знак, чтоб следовал за ним. Из кабинета «прапора», минуя широкий коридор, через двойную стальную дверь на втором этаже попали в жилое помещение.
Я потихоньку входил в ступор. Всепроникающий страх начал пропитывать все клеточки моего организма, сердцебиение участилось, холодный липкий пот струился меж лопаток, кончики пальцев мелко вибрировали. Захотелось превратиться в птичку и улететь подальше от этого места.
В жилом секторе «Месадин-1» три спальных помещения. Два мужских, по пять камер, и одно женское, расположенное возле «поста ГАИ». Существовала еще одна, особая камера. Камера номер одиннадцать, в ней находились особи мужского пола с нетрадиционной сексуальной ориентацией или кому в силу разных причин эту ориентацию поменяли уже в местах лишения свободы.
Структура женского филиала осталась за семью печатями и огромной бронированной дверью. Ну, а в мужском — длинный коридор, все та же плитка из серой мраморной крошки, покрывающая пол. Подогнана и отшлифована идеально — лезвие ножа не пролезет. Стены, как и в коридоре, на метр от пола выкрашены в синий цвет, выше, до потолка, — в голубой. Украшены изречениями из Корана и рисунками из жизни современного Туниса — тракторист пашет поле, рыбаки ловят рыбу, сбор апельсинов, поля и леса.
Первое впечатление — не тюрьма, а детский сад для взрослых. Но когда подошли к камере номер пять, в которую меня определили, иллюзии приказали долго жить.
Комната площадью 72 квадратных метра, пол — близнец коридорному, только весь захаркан и покрыт слоем окурков. Стены и потолок белоснежны, без надписей. На высоте 3,5 метра девять зарешеченных окон 90x50 см расположены по периметру, три на одной стороне, три на другой и по одному с боков. Решетки диаметром в 3 см, по семь прутьев на окно, стекла нет, батареи отопления также отсутствуют. Чуть ниже окон приделаны специальные полочки из бетона в полметра шириной и 20 см высотой для хранения имущества тянутся вдоль стен и заканчиваются возле двери. Над дверью, на специальной бетонной площадке цветной телевизор китайского производства. Двадцать двухъярусных кроватей расставлены в три ряда. В двух по семь кроватей, в третьем ряду — шесть. Стульев и столов нет, один туалет, он же душ, два крана-умывальника и 89 (!) заключенных. Да, на 40 кроватей приходилось 89 ЗК, но это не предел! В последующем доходило до 100 человек, а под Новый год умудрились впихнуть 113!
В Тунисе нет колоний, как их называют в России — «зоны». Здесь все бедолаги томятся в тюрьмах. И подследственные, которые в день суда могут обрести свободу, и получившие две недели за нецензурные выражения обыватели, и убийцы с насильниками, имеющие двадцатку или пожизненное заключение — «медаль хает»! И все они сидят в одних камерах, а люди, отбывающие пожизненное заключение, вынуждены до конца своих дней существовать в этом аду! Невероятно!
Когда переступил порог камеры, то впал в настоящий ступор — от страха потерял дар речи. Сквозь сизый табачный дым на меня уставилось восемь десятков пар глаз. Два вентилятора пытались развеять табачный дым и смягчить адскую жару, но беспрерывное курение обитателей и местные погодные условия сводили на нет их работу.
Таких отвратительных и гнусных рож в одном флаконе мне в своей жизни еще не доводилось встречать, даже в фильмах ужасов. Все киношные маньяки и злодеи блекнут перед живыми физиономиями арабских рецидивистов. Мало того, что большинство из них по природе своей далеко не Алены Делоны, так они еще… и изрезаны бритвой. Кожный покров буквально каждого нашинкован линейными рубцами характерного для этого вида повреждения и покрыт аляповатыми татуировками.
В этом вопросе наши уголовники дали бы фору арабским. В российских тюрьмах умеют с любовью создать на коже произведение искусства. А у этих больше похоже на картинки шестилетних детей. Накалывают иголкой вручную, макая ее в стержень от шариковой ручки, да неумело, видно дорожку из крупных разнокалиберных точек. Сюжеты незатейливые: осьминоги, голые девки, пистолеты, мечи, ножи, выдержки из Корана и т. д. Но настолько безвкусно и бездарно исполнено, с полным пренебрежением к художественному мастерству, что, глядя на них, хочется смеяться. Хотя их владельцы считают себя ну очень крутыми парнями. Как же, изрезан весь бритвой, да еще тату! Хотя единицы и имеют приличные работы, выполненные в профессиональных салонах на гражданке в перерывах между отсидками, но таких очень мало.
Большинство физиономий сидельцев сильно смахивают на старую разделочную доску, встречаются и без одного глаза. Пересекающий пустую глазницу рубец не оставлял сомнений, при каких обстоятельствах ее хозяин окривел.
Почти все из-за сильной жары одеты в одни шорты, поэтому заработанные повреждения и рисунки можно хорошо рассмотреть. Но мне на первых порах было не до смеха.
«Младшой» зашел следом, подозвал высокого мускулистого парня и что-то произнес, указывая на меня. Его звали Тамил. Он был тут главным, пахан камеры, по-тунисски — капран. Двадцати восьмилетний ублюдок, отбывающий срок за вооруженный грабеж. Скоро должен выйти на свободу.
Вообще капран-пахан назначается администрацией из числа наиболее влиятельных и сообразительных заключенных, которые имеют авторитет в своей среде и могут подчинять себе разношерстную толпу. Помимо прочего, он должен еще уметь читать и писать по-арабски и по-французски. Знание французского языка — обязательно! Он, наряду с арабским, является в этой стране государственным, большинство документов ведется на обоих языках. Как правило, капран имеет «тяжелую» статью (убийство, рэкет, грабеж, нанесение тяжких увечий в драке) и большой срок.
В обязанности арабского пахана входит ведение внутрикамерной документации. Он заполняет специальную тетрадь со списком всех подшефных обитателей, кто прибыл, убыл, статья, срок и т. п. Строчит ежедневные отчеты о внутренней ситуации, составляет для видимости графики дежурств уборщиков помещения и мойщиков посуды, хотя всем известно, что этим вечно занимаются специальные шестерки. Распределяет еду и определяет место для ночлега, решает все конфликтные ситуации, пишет разного рода прошения за тех, кто не умеет писать, и наказывает провинившихся. Одним словом, является «мэром» этого маленького микромира, где он полновластный хозяин. Его слово — закон для большинства. У него есть помощники из числа крепких парней, которых назначает уже он сам, так называемые «капраны корфий». Это обычно дружбаны или подельники пахана либо просто земляки. Они следят за чистотой в камере, отвечают за покупку припасов в магазине, стучат капрану обо всем, что происходит.
По местным понятиям, сотрудничать с полицаями, стучать им по мелочам на других заключенных во благо своей команды не является большим грехом. Вообще в тюрьмах Туниса стукачество подняли на небывалую высоту. Дело в том, что местное законодательство весьма оригинально, оно суммирует все статьи. То есть за каждое преступление предусмотрено определенное наказание, если совершено их несколько (разные статьи), то тогда весь срок плюсуется по всем статьям, причем за каждый эпизод в отдельности.