Джеймс Хэдли Чейз …И вы будете редактором отдела
Глава 1
В жаркий майский день я праздно подремывал у себя в кабинете, когда меня вдруг разбудил телефон – я даже вздрогнул.
Я взял трубку.
– Да, Джина.
– На проводе господин Шервин Чалмерс, – прошептала Джина.
Я тоже затаил дыхание.
– Чалмерс?! Боже правый! Уж не в Риме ли он?
– Он звонит из Нью-Йорка.
Дыхание частично вернулось ко мне, но не до конца.
– Ладно, соединяй, – сказал я.
Четыре года я заведовал римским корпунктом «Нью-Йорк вестерн телегрэм», но с владельцем газеты беседовал впервые. Он был мультимиллионером, диктатором в своей вотчине и блестящим газетчиком. Когда Шервин Чалмерс звонил вам лично, это было равноценно приглашению на чаепитие в Белый дом к президенту.
Я поднес трубку к уху и стал ждать. Послышался обычный шум и треск, потом чопорный женский голос спросил:
– Это господин Досон?
Я сказал, что да.
– Подождите, пожалуйста, с вами будет говорить господин Чалмерс.
Я сказал, что подожду, и подумал, как бы она отреагировала, заяви я, что ждать не намерен.
Снова послышался шум и треск, затем голос:
– Досон?
– Слушаю вас, господин Чалмерс.
Последовала пауза, в продолжение которой я гадал, что за пинок мне уготован. В том, что это будет пинок, я нисколько не сомневался. Я и представить себе не мог, что этот великий человек может позвонить, будучи всем доволен.
Но меня ждал сюрприз.
– Послушайте, Досон, – начал он, – завтра моя дочь прибывает в Рим рейсом в 11.50. Я хочу, чтобы вы ее встретили и отвезли в отель «Эксельсиор». Моя секретарша забронировала для нее номер. Вы это сделаете?
Я впервые услышал, что у него есть дочь. Я знал, что он был четыре раза женат, но дочь оказалась для меня новостью.
– Она будет заниматься в университете, – продолжал он, причем слова как-то нехотя вываливались у него изо рта, будто эта тема страшно ему надоела и ему не терпится поскорее с нею покончить. – На случай, если ей что-нибудь понадобится, я велел ей обратиться к вам. Только не давайте ей денег. Она получает от меня шестьдесят долларов на неделю, а этого вполне достаточно для молодой девушки. Ей надо сделать одну работенку, и если она выполнит ее так, как я того хочу, ей не придется особенно нуждаться. Но я хотел бы знать, что всегда есть кто-то под рукой на случай, если ей что-то понадобится, или она заболеет, или что-нибудь такое.
– Значит, здесь у нее никого нет? – спросил я. Мне это очень не понравилось. Как няньку я себя ценю невысоко.
– Я дал ей несколько рекомендательных писем, и она будет учиться в университете, так что знакомые у нее появятся. – В голосе Чалмерса угадывалось нетерпение.
– Хорошо, господин Чалмерс. Я ее встречу, а если что-нибудь понадобится, я устрою.
– Вот это мне и нужно. – Наступила пауза, потом он спросил: – Как там у вас дела?
Я ответил, что дела идут несколько вяло. Наступила еще одна, долгая пауза, и я услышал его тяжелое дыхание. Я представил себе толстяка коротышку с подбородком, как у Муссолини, глазами, острыми, как пешня для льда, и ртом, похожим на медвежью пасть.
– На прошлой неделе о вас говорил Хэммерсток, – вдруг заявил он. – Похоже, он считает, что пора вернуть вас сюда.
Я медленно перевел дух: эту весть мне до боли хотелось услышать все последние десять месяцев.
– Я буду только рад, если это можно устроить.
– Я подумаю об этом.
Щелчок, раздавшийся у меня в ухе, сообщил мне, что он положил трубку. Я опустил свою на рычаг, оттолкнул стул от стола, чтобы дышать было вольготней, и уставился на противоположную стену, а сам тем временем думал, как здорово было бы вернуться домой после четырех лет в Италии. Не то чтобы мне не нравился Рим, нет, но я знал, что, пока я сижу на этой должности, у меня нет шансов пойти на повышение. Если я мог чего-то добиться, то только в Нью-Йорке.
После нескольких минут напряженных раздумий я прошел в приемную к Джине. Джина Валетти, темноволосая, веселая, симпатичная девушка двадцати трех лет, была моим доверенным секретарем с тех пор, как я начал работать в римском корпункте. Меня всегда поражало, как девушка с такой внешностью могла быть настолько умна.
Она перестала печатать и вопрошающе посмотрела на меня.
Я сообщил ей о дочери Чалмерса.
– Потрясающе, правда? – сказал я, присаживаясь на край ее стола. – Какая-нибудь рослая, толстая студентка, нуждающаяся в моих советах и внимании: чего только не сделаешь ради «Вестерн телегрэм»!
– А вдруг она красивая? – спокойно предположила Джина. – Многие американские девушки красивы и привлекательны. Ты можешь влюбиться в нее. Женитьба на ней принесла бы тебе немало выгод.
– У тебя на уме только супружество, – отозвался я. – Все вы, итальянские девушки, одинаковы. Ты не видела Чалмерса, зато я видел. Вряд ли она может быть красивой, раз она из его конюшни. К тому же он не захочет меня в зятья. Он наверняка планирует для дочери куда более выгодную партию.
Она посмотрела на меня долгим, неторопливым взглядом из-под загнутых черных ресниц, затем повела красивыми плечами и сказала:
– Подожди, пока увидишь ее.
На этот раз Джина ошиблась, как, впрочем, и я. Красивой Хелен Чалмерс не оказалась, но не была ни рослой, ни толстой. Она показалась мне совершенно безликой: блондинка, очки в роговой оправе, широкая, свободная одежда, туфли на низком каблуке. Волосы у нее были заплетены в косу. Словом, она была настолько пресной, насколько только может быть пресной студентка колледжа.
Я встретил ее в аэропорту и отвез в «Эксельсиор» с обычными любезностями, какие говорят незнакомому человеку. Она отвечала столь же вежливо. Пока я вез ее в отель, она успела так мне надоесть, что мне прямо не терпелось поскорее от нее избавиться. Я попросил звонить мне на службу, если ей что-нибудь понадобится, дал свой телефон и откланялся. Я был совершенно уверен, что она не позвонит. В ней чувствовалась расторопность, она явно не пропадет в любом положении и обойдется без моих советов и помощи.
Джина от моего имени послала в отель цветы. Она также отправила телеграмму Чалмерсу, что девушка благополучно прибыла. С чувством выполненного долга я напрочь выбросил мисс Чалмерс из головы и вплотную занялся двумя многообещающими газетными материалами.
Дней десять спустя Джина предложила мне навестить девушку и узнать, как она поживает. Я так и сделал, но в отеле мне сказали, что она выехала шестью днями раньше и адреса у них нет. Джина сказала, что мне следует разузнать, где она, на тот случай, если вдруг поинтересуется господин Чалмерс.
– Ладно, займись этим сама, – ответил я. – У меня дела.
Джина справилась в полицейском управлении. Оказывается, мисс Чалмерс сняла трехкомнатную квартиру на виа Кавоур. Джина узнала и телефон. Я позвонил туда.
Когда нас соединили, девушка, казалось, удивилась, и мне пришлось дважды повторить свою фамилию, прежде чем до нее дошло. Оказывается, она так же напрочь забыла обо мне, как я о ней, и, как ни странно, это меня задело. Она сказала, что все в порядке, дела у нее идут прекрасно, спасибо. В ее голосе угадывалось какое-то нетерпение, которое наводило на мысль, что она возмущена тем, что я навожу о ней справки; кроме того, она прибегла к тому вежливому тону, к которому прибегают дочери очень богатых людей, когда разговаривают со служащими отца, и это привело меня в бешенство.
Я прервал разговор, снова напомнил ей, что в случае надобности я в ее распоряжении, и положил трубку. Джина, которая все поняла по выражению моего лица, тактично заметила:
– В конце концов, она дочь миллионера.
– Знаю, – ответил я. – Отныне пусть сама о себе заботится. Она в буквальном смысле слова меня отшила.
На том и порешили.
Весь следующий месяц я ничего о ней не слышал. У меня было много работы, поскольку месяца через два я собирался в отпуск и хотел сдать дела в полном порядке Джеку Максуэллу, который должен был прилететь из Нью-Йорка сменить меня.
Я планировал провести неделю в Венеции, а потом закатиться на три недели на юг, в Искию. Это был мой первый долгий отпуск за четыре года, и я с нетерпением его ждал. Я собирался путешествовать один. Я люблю побыть в одиночестве, когда это удается, люблю сам решать, где и надолго ли остановиться: в компании же свобода передвижения всегда стеснена.
Спустя месяц и два дня после телефонного разговора с Хелен Чалмерс мне позвонил Джузеппе Френци, мой хороший друг, которой работал в редакции «Италиа дель пополо». Он пригласил меня на вечеринку, устраиваемую продюсером Гвидо Луччино в честь какой-то кинозвезды, которая произвела фурор на фестивале в Венеции.
Мне нравятся вечеринки по-итальянски. На них приятно и весело, а еда всегда отменная. Я сказал, что заеду за ним часов в восемь.
Когда мы добрались до дома Луччино, проезжая часть дороги была забита «кадиллаками», «роллс-ройсами» и «бугатти», и мой старый «бьюик» корчился от боли, пока я отыскивал, куда бы нам с ним приткнуться.
Вечер удался на славу. С большинством гостей я был знаком. Половину из них составляли американцы, и у Луччино всегда имелось вдоволь виски и водки. Часов в десять, изрядно нагрузившись, я прошел во двор полюбоваться луной и немного освежиться.
Там одиноко стояла девушка в белом вечернем платье. Ее обнаженные спина и плечи в лунном свете блестели, как фаянс.
Опершись на балюстраду и слегка запрокинув голову, она разглядывала луну. В ее лучах светлые волосы девушки лоснились, как атлас или стекловолокно. Я подошел к ней, остановился рядом и тоже уставился на луну.
– После этих джунглей под крышей тут просто благодать, – произнес я.
– Да.
Она не повернулась и не посмотрела на меня. Я украдкой скосил на нее глаза.
Она была красива: черты лица мелкие, алые губы поблескивают, в глазах отражается луна.
– Я-то думал, что знаю в Риме всех, – заметил я, – а с вами почему-то не знаком. Как же так?
Она повернула голову, посмотрела на меня и улыбнулась.
– Вам бы следовало меня знать, господин Досон, – ответила она. – Неужели я настолько изменилась, что вы меня не узнаете?
Я вытаращился на нее и почувствовал, как у меня вдруг участился пульс и что-то сжало грудь.
– Я не узнаю вас, – сказал я, думая, что она самая милая, юная и соблазнительная женщина, какую я встречал в Риме.
Она засмеялась:
– Вы так уверены? Я Хелен Чалмерс.
Первое, что я почувствовал, услышав ее имя, – это желание сказать ей, как поразило меня ее неожиданное превращение в настоящую красавицу, но, когда я взглянул в ее залитые лунным светом глаза, я передумал, поняв, что говорить очевидное будет ошибкой.
Я провел с ней на балюстраде полчаса. Эта неожиданная встреча вывела меня из равновесия. Я отчетливо сознавал, что она дочь моего босса. Она была сдержанна, но отнюдь не скучна. Беседовали мы на посторонние темы – о вечеринке, о гостях, о том, как хорош оркестр и какая славная ночь. Меня тянуло к ней, как булавку к магниту. Я не отрывал от нее глаз. Я не мог поверить, что это милое создание – та же самая девушка, которую я встречал в аэропорту; это было похоже на абсурд.
И вдруг, прервав этот чрезмерно чопорный разговор, она спросила:
– Вы на машине?
– Да, а что?
– Не отвезете ли меня домой?
– Как?! Сейчас? – Я был разочарован: немного погодя вечеринка снова оживится. – Разве вы не хотите потанцевать?
Она уставилась на меня. Ее синие глаза смотрели тревожно и пытливо.
– Простите. Я не хотела утаскивать вас. Не беспокойтесь, я возьму такси.
– О чем речь? Если вы действительно хотите уйти, я буду счастлив отвезти вас домой. Я думал, вам тут нравится.
Она повела плечами и улыбнулась:
– Где ваша машина?
– В конце ряда – черный «бьюик».
– Тогда встретимся возле машины.
Она отошла, а когда я попытался последовать за ней, сделала жест, ошибиться в смысле которого было невозможно: она давала понять, что нас не должны видеть вместе.
Отпустив ее, я закурил сигарету. Нежданно-негаданно мы вдруг превратились в двух заговорщиков. Я заметил, что руки у меня дрожат. Выждав пару минут, я вернулся в огромную гостиную, набитую людьми, поискал Луччино, но не увидел его и решил, что поблагодарить можно и утром.
Я вышел из квартиры, спустился вниз и пошел по длинной подъездной аллее.
Она уже сидела в «бьюике».
– Это виа Кавоур.
В этот час движение становится менее интенсивным, и мне понадобилось всего десять минут, чтобы доехать до ее дома. За всю дорогу мы не обменялись ни единым словом.
– Пожалуйста, остановитесь здесь, – попросила она.
Я затормозил, вышел из машины и распахнул дверцу. Она тоже вышла и оглядела безлюдную улицу.
– Подниметесь ко мне? Наверняка у нас найдется о чем поболтать.
Я снова вспомнил, что она дочь моего босса.
– Я бы с удовольствием, но, может, лучше не надо? – ответил я. – Уже поздно. Не хочется никого беспокоить.
– Вы никого не побеспокоите.
Я испытывал некоторую неловкость от того, что иду к ней в такой час. Я все гадал, что бы подумал Шервин Чалмерс, если бы кто-то сообщил ему, будто видел, как я входил в квартиру его дочери в 22.45.
Все мое будущее было в руках Чалмерса. Одно его слово – и моей карьере в газетном деле конец. Баловаться с его дочерью, может статься, так же опасно, как с гремучей змеей. Мы поднялись в автоматическом лифте, никого не встретив в вестибюле, и незаметно вошли в квартиру. Она закрыла дверь и провела меня в большую гостиную, освещенную лампами под абажурами и украшенную вазами с цветами.
Она бросила пелерину на стул и прошла к изящной горке:
– Виски или джин?
– Неужто мы тут одни?
Она повернулась и уставилась на меня:
– Ну да… А это преступление?
Я почувствовал, как у меня вспотели ладони.
– Даже и не скажу. Вам лучше знать.
Она продолжала смотреть на меня, ее брови поползли вверх.
– Значит, вы боитесь моего отца?
– Дело не в том, боюсь ли я вашего отца, – сказал я, досадуя, что она сразу же меня раскусила. – Я не могу оставаться с вами, и вы должны это знать.
– Ах, оставьте эти глупости, – сердито оборвала она. – Неужели вы не можете вести себя как взрослый? Разве то, что мужчина и женщина вдвоем в квартире, обязательно подразумевает что-то предосудительное?
– Не в этом дело. Что подумают люди?
– Какие люди?
Тут она приперла меня к стенке. Я знал, что никто не видел, как мы вошли в дом.
– Меня могут увидеть выходящим от вас. Кроме того, это вопрос принципов…
Она вдруг рассмеялась:
– Ради Бога! Перестаньте разыгрывать из себя викторианца и сядьте.
Мне бы следовало схватить шляпу и уйти. Но во мне есть эдакая бесшабашность, которая порой глушит обычную мою осторожность, и как раз в этот миг она заявила о себе, поэтому я сел, выпил предложенную мне рюмку виски со льдом и стал смотреть, как она смешивает джин с тоником.
Она подошла к камину и облокотилась о каминную доску, а сама все время смотрела на меня с полуулыбкой.
– Ну как у вас дела в университете? – спросил я.
– О, это была липа, – небрежно бросила она. – Выдумка для папаши. Иначе он не отпустил бы меня сюда одну.
– Вы хотите сказать, что не ходите в университет?
– Разумеется, не хожу.
– А вдруг он узнает?
– С какой стати? Он слишком занят, ему не до меня. – Она повернулась, и я уловил горечь в ее голосе. – Он интересуется только собой и своей последней женщиной. Я путалась у них под ногами, вот и сказала ему, будто хочу изучать архитектуру в Римском университете. Рим далековато от Нью-Йорка. И, сидя тут, я уже не могу неожиданно войти в комнату, когда он пытается убедить очередную юную домогательницу в том, что она гораздо моложе, чем кажется. Поэтому он охотно отправил меня сюда.
– Значит, очки в роговой оправе, туфли на низком каблуке и коса тоже были частью розыгрыша? – спросил я, понимая, что, рассказывая мне это, она превращает меня в сообщника и теперь, если Чалмерс узнает, топор опустится не только на ее шею, но и на мою.
– Разумеется. Дома я всегда так одеваюсь. Тогда отец думает, что я серьезная студентка. Если бы он увидел меня такой, какая я сейчас, он бы нанял какую-нибудь уважаемую старую даму мне в сопровождающие.
– А вы, похоже, относитесь к этому довольно спокойно.
– Почему бы и нет? – Она подошла и опустилась в кресло. – У моего отца было три жены: две из них всего на два года старше, чем я сейчас, а третья – так и вовсе моложе. Всем им я была нужна как рыбе зонтик. Я люблю жить самостоятельно и очень весело провожу время.
Глядя на нее, я верил, что она действительно очень весело живет, возможно, даже веселее, чем нужно.
– Вы ведь совсем еще ребенок, такая жизнь не для вас.
Она засмеялась:
– Мне двадцать четыре, и я не дитя, и такая жизнь меня вполне устраивает.
– Зачем вы все это мне рассказываете? Что может помешать мне послать телеграмму вашему отцу и сообщить ему, что тут творится?
Она покачала головой:
– Вы этого не сделаете. Я говорила о вас с Джузеппе Френци. Он очень высокого мнения о вас. Я бы не привела вас сюда, если бы не была уверена в вас.
– Ну, и зачем же вы привели меня сюда?
Она уставилась на меня таким взглядом, что у меня перехватило дух.
– Вы мне нравитесь, – сообщила она. – Итальянцы такие настойчивые. Я попросила Джузеппе привести вас на вечеринку, и вот мы здесь.
Все это выглядело слишком уж по-деловому, и такое отношение со стороны девушки обескураживало меня. Кроме того, на карту была поставлена моя работа, место значило для меня гораздо больше. Я встал:
– Все ясно. Уже поздно, мне надо еще поработать перед сном. Я пойду.
Она сжала губы, глядя на меня.
– Не можете же вы так вот просто взять и уйти. Вы же только что пришли.
– Простите. Я должен идти.
– Значит, остаться вы не хотите?
– Хочу или не хочу, но я этого не сделаю.
Она подняла руки и провела пальцами по волосам. Это, вероятно, самый притягательный жест, который может сделать женщина. Если у нее соответствующие формы, да еще когда она смотрит на мужчину, как смотрела на меня Хелен, устоять очень трудно. Но я все же устоял.