Быстрым шагом она направилась к выходу, я двинулась за ней, мысленно подсчитывая имеющиеся в кошельке деньги. У меня с собой девять тысяч, вообще-то я никогда не ношу столь больших сумм, но приближается Двадцать третье февраля, и хотелось сделать подарки мужской части семьи. Костину я запланировала купить свитер. Сережке дорогой одеколон, Кирюшке компьютерную игру, а двортерьеру Рамику косточку из прессованных жил, деньги мне заплатили при увольнении с «Бума», конверт с купюрами тоскует в сумочке, в отделении, тщательно закрытом на «молнию». Только все недосуг заглянуть в магазин.
Устроившись за столиком, Эвелина деловито заявила:
– Еда за твой счет.
– Только без выпивки и яиц голубого дрозда, – предостерегла я.
Собеседница стащила с головы берет, поправила сальные пряди и, открывая меню, сказала:
– Не употребляю спиртное.
Очевидно, на моем лице отразилось некое недоверие, потому что Эвелина улыбнулась и пояснила:
– Было дело, назюзюкивалась по полной программе, но потом закодировалась и вот уже три года ни-ни.
Почки я посадила в свое время, поэтому и опухаю.
Уж не знаю, правду ли сказала она, но у официанта Эвелина попросила борщ, котлеты и сладкий кофе, о водке речи не шло. А еще мне показалось, что она сильно проголодалась, потому что малопривлекательное по запаху первое мгновенно исчезло в ее желудке, туда же с неменьшей скоростью отправились и котлеты.
– Бабки гони, – велела Эвелина, пододвигая к себе кофе.
– Сначала стулья, потом деньги.
Женщина с шумом отхлебнула из чашки.
– Залог внеси.
Я выложила пятьсот рублей.
– Издеваешься, да? – нахмурилась бабенка.
– Нет, просто я пока ничего не услышала, кроме чавканья, – весьма сердито ответила я, – надеюсь, ты не принимаешь меня за дуру, которая накормит, напоит, даст кучу ассигнаций, и все? Где захватывающий рассказ и эксклюзивная информация для моей газеты?
– Будет тебе дудка, будет и свисток, – возвестила Эвелина, – ну слушай.
* * *Рассказ пьянчужки не показался мне особо оригинальным. Жила-была семья: Антонина и Григорий.
Все вроде у них было ничего, Григорий преподавал в училище историю, а Тонечка была певицей. Только не подумайте, что она блистала на подмостках Большого театра, нет, она развлекала народ пением в ресторане, занималась совершенно непочетным и несерьезным, на взгляд советского человека, делом. Ну кто, скажите, ходит по кабакам? Ясное дело, одни тунеядцы, а Тоня им поет.
Григорий стеснялся профессии жены, всем соседям он бойко врал, что Антонина актриса, выступает в театре, оттого и заявляется частенько домой под утро.
Но кумушки не верили ему, это что же за представления такие, если Тонька в семь часов в родной подъезд входит? Народ на работу вылетает, а эта на каблучищах шкандыбает, вином от нее несет, табаком, да еще на такси прикатывает. Ясное дело, гуляет баба, а Гришка то ли не замечает, то ли смирился с ситуацией.
Кстати, муж частенько устраивал жене скандалы и сцены ревности, но, когда Тоня в слезах восклицала:
«Хорошо, завтра же подаю заявление о разводе, лучше полы мыть, чем твой крик терпеть», – он мгновенно шел на попятную.
Жена, заподозренная в неверности, приносила денег на порядок больше, чем муж, финансовое благополучие семьи напрямую зависело от Антонины, и Григорию приходилось прикусывать язык.
У пары были дети: Валентина получила имя в честь покойной матери Григория, Антонина была им страшно недовольна, оно казалось ей простецким, и жена даже поругалась с супругом, но тот стоял на своем.
Вторая дочь была Эвелина, которую мать назвала по своему вкусу.
Сначала семья жила в коммуналке, но потом, когда Эве исполнилось чуть больше двух лет, перебралась в собственные хоромы, вроде радость, но именно после переезда на новую жилплощадь начались неприятности.
Большой двор был полон кумушек, для которых основной смысл существования состоял в обсуждении чужой жизни. Бабы сидели на лавочках и чесали языками.
Летом, когда Эвелину няня вывела во двор без шапочки, весь местный конгломерат болтуний заахал и заохал. Валентина походила на родителей: голубоглазая блондиночка, а вот ее сестричка уродилась не в мать, не в отца, а в проезжего молодца.
Эвелине еще не исполнилось и трех лет, но иссиня-черные кудри, смуглая кожа и большие карие глаза делали ребенка похожим на цыганенка.
– Не от Гришки девка, – заметила главная кумушка.
– Ой, верно, – подхватили остальные.
Новость обсасывали долго, а потом одна из бабулек, повстречав Григория, сладко заворковала:
– Дочушки у тебя красавицы!
– Верно, – кивнул отец.
– В кого же Эвелина черноглазая? – не успокаивалась бабка.
– Такая уродилась!
– Жену твою мы хорошо знаем, – закаркала старуха, – хоть и недавно вы к нам переехали. Вы русопятые все, светлые, откель Эвелина взялась?
Григорий замер с открытым ртом, бабка поняла, что простая мысль о невозможности появления в семье блондинов девочки-брюнетки до сих пор не приходила в голову отцу, и радостно заверещала:
– Мабуть, испанцы у вас в роду?
– Нет.
– Негры, не дай бог?
– Нет.
– Али цыгане?
– Русские мы до последнего колена, – процедил Григорий, – прапрадед из Рязани прибыл, откуда там африканцам взяться?
– Вот и я сомневаюсь, – ехидно подытожила старуха, – с какой радости Эвелина головешкой у вас получилась? Никак помог кто? Тоню твою часто один и тот же водитель на такси привозит, кудрявенький, на ворону похож.
Григорий грязно выругался и ушел.
Глава 13
На следующий день Антонина вышла во двор, пряча лицо в платок, такси ее не ждало, женщина метнулась к метро. Всем сразу стало понятно, Гришка отметелил неверную супругу.
– И правильно поступил, – закивали бабки, – живи как все, как мы, работай и щи вари, не гуляй, не куролесничай.
Сколько Эвелина себя помнила, столько в их доме царили скандалы. Отец ненавидел младшую дочь и иначе чем дрянью не называл. Стоило Эвелине провиниться в школе, получить двойку, как добрый папа кидался на малышку с кулаками. Побои доставались Эве по любому поводу, а часто и без оного, достаточно было плохого настроения Григория, чтобы он начал отвешивать младшей дочке тумаки.
Будучи совсем маленькой, Эва считала такое поведение папы естественным и очень старалась вести себя так, чтобы лишний раз не обозлить отца, но потом у нее вдруг открылись глаза. Девочка сообразила, что Григорий лупит только ее и маму, Тина никогда не получала затрещин, к ней отец относился очень нежно.
Эвелина попыталась было подружиться с сестрой, но та упорно избегала ее, и вообще все в семье было очень несправедливо.
В квартире было две комнаты. В одной оборудовали родительскую спальню, в другой жила Тина, Эвелина спала в коридоре, каждый вечер она вынимала раскладушку и ложилась на неудобную конструкцию из парусины и металлических трубок. В коридоре всегда стоял холод, по полу гулял сквозняк, и члены семьи, желавшие ночью пройти в туалет, спотыкались о ложе девочки. При этом учтите, что Тина обитала в двадцатиметровом пространстве, куда легко помещалась еще одна нормальная койка, но ни отец, ни мать не предлагали Эве перейти туда, уроки она делала на подоконнике в кухне, друзей ей приглашать не разрешали, а к себе Тина младшую сестричку не пускала.
Летом Тина уезжала в деревню к бабушке, матери Григория, Эву на свежий воздух не вывозили, и старуха, наведываясь к сыну, никогда не дарила младшей внучке подарки, все нехитрые презенты доставались Тине, а та не делилась с сестрой. На день рождения Валечки приходило полно народу, а Эву впервые поздравили лишь в первом классе, причем не дома, а в школе. Учительница вызвала ее к доске и вручила пакетик с конфетами.
– Это что? – спросила малышка.
– Сувенир от нас, – улыбнулась классная по имени Мария Ивановна, – или ты забыла про свой день рождения?
Дети весело засмеялись, а Эва растерялась, потом заплакала. Мария Ивановна испугалась, стала утешать девочку, и тут та выдала информацию про то, как она живет дома. Эвелину никогда не слушали взрослые, она привыкла сама переживать мелкие и большие неприятности, поэтому сочувственные глаза учительницы, ее добрая улыбка вызвали в душе девочки бурю неуправляемых эмоций, и она, захлебываясь слезами, выложила про раскладушку, коридор, отсутствие игрушек и летнего отдыха, пожаловалась на непомерно большие хозяйственные обязанности, на то, как страшно бежать в полночь через плохо освещенный двор к мусорному бачку со здоровенным помойным ведром, поведала и о больных ногах. Дело в том, что у Эвы был один размер ступни с Тиной, но родители никогда не покупали младшенькой новой обуви, заставляли донашивать ту, из которой выросла старшая.
Мария Ивановна молча выслушала Эву, потом подозвала одну из старшеклассниц, пошушукалась с ней и, дав девушке свой кошелек, велела:
– Эвелиночка, ступай с Таней.
Десятиклассница отвела малышку в «Детский мир» и купила изумленной Эвелине юбочку, кофту, ботиночки, куклу и порцию мороженого.
Когда счастливая малышка вернулась домой, ее встретила Валентина и злорадно сказала:
– Ну ща тебе достанется! Родителей к директору вызвали, двух сразу. Антон Григорьевич лично звонил и велел: «Если не хотите крупных неприятностей на работе, немедленно в школу». Чего ты натворила, тихоня?
Эвелина, перепугавшись до паники, заперлась в туалете, случившееся потом она запомнила на всю жизнь.
Спустя часа два дверь санузла вышиб Григорий, вид у отца был настолько бешеный, что девочка потеряла сознание, последнее, что услышала Эва, был вопль мамы:
– Не убивай, Гриша!
Очнулась девочка в больнице, дальше начались чудеса. Навестить малышку пришли не только одноклассники, ранее относившиеся к Эве с прохладцей, но и их родители, классная руководительница и даже сам директор школы. Палату завалили подарками: игрушки, конфеты, книжки, одежда.
Только родители и Тина ни разу не явились в клинику. В отчий дом Эвелину привез Антон Григорьевич, директор школы передал девочку Григорию и резко сказал:
– Надеюсь, вы помните о нашем разговоре?
Отец хмуро кивнул.
– Увижу на девочке хоть один синяк, и вас лишат родительских прав.
Кивок.
– Завтра приедет комиссия из POHO [6].
Кивок.
– Сделайте правильные выводы.
Кивок.
Григорий так и не произнес ни слова, Антон Григорьевич вздохнул и ушел. Эвелина сжалась, она не понимала, что происходит, но кожей ощущала исходящую от отца злобу. На всякий случай девочка быстро присела и закрыла голову руками, но ожидаемого удара не последовало. Григорий просто ушел.
Немногословной оказалась и мать.
– Ступай к себе, – велела она.
– Куда? – растерялась Эва, не имевшая в квартире личного угла.
– К сестре, – сухо прозвучало в ответ.
Эва, еле дыша от ужаса, вползла в комнату Тины и разинула рот. На полу была проведена мелом черта, помещение поделили на две неравные части, в большей за столом сидела Тина.
– Я тебя ненавижу, – прошипела она, глядя на сестру, – жить нам теперь вместе придется, ябеда.
Эва вжалась в стену, а Валентина, размахивая кулаками, стала кричать на нее. Оказывается, Мария Ивановна подняла целую кампанию под лозунгом: «Спасем Эвелину от жестоких родителей». Григорию и Тоне пригрозили всякими страшными санкциями, вплоть до исключения из партии, что по тем временам приравнивалось к гражданской смерти, и для начала отца лишили очереди на машину.
– Мерзавка, – плевалась слюной Тина, – правильно бабушка говорит: ты не наша!
– А чья? – растерянно спросила Эва.
Старшая сестра схватила младшую, подволокла к зеркалу и спросила:
– Во, гляди, похожи мы?
– Ну нет, – протянула Эва.
– Так вот, – торжествующе заявила Тина, – я настоящая папочкина и мамочкина дочка, беленькая и голубоглазая, а ты чужая. Мамусю в роддоме обманули, с ней рядом цыганка рожала, она мою любимую сестричку стырила, а свою девку, ябеду и клеветницу, маме подсунула. Ты не наша кровь, скажи спасибо, что тебя в детдом не сдали! На раскладушке ей в коридоре не понравилось, где это видано, чтобы свой ребенок и невесть кто в одной комнате жили!
Потрясенной Эвелине, чтобы не упасть, пришлось уцепиться за стену. Вот почему ее не любят дома, она подкидыш!
– Лучше я снова на раскладушке лягу, – вырвалось у нее.
Тина скривилась:
– Как бы не так! Теперь комиссия шляться будет, условия жизни ябеды проверять!
Жизнь Эвелины после вмешательства Марии Ивановны стала еще хуже. Да, спала девочка теперь в комнате, но какой толк от рокировки? Тина возненавидела потеснившую ее сестру, Григорий молчал, а Тоня отделывалась краткими фразами типа: «Запри дверь» или «Делай уроки».
Одежду и ботинки она, правда, стала Эвелине покупать, но каждый раз, опавая неугодной дочери пакет, цедила сквозь зубы:
– Хотели в Сочи на лето поехать, да пришлось деньги на обновы тебе потратить. Одно разорение! Тина, я тебе не могу платье приобрести, у нас Эвелина первая, сама знаешь, если она не получит шмоток, снова жаловаться в школе будет, доносчица.
После похорон Григория ситуация не сильно изменилась, только Эву переселили в комнату к Тоне.
Долгое время девочка верила в версию о цыганке, ей очень хотелось найти свою родную мать, до такой степени, что один раз Эва, увидев на вокзале гомонящий табор, подошла к шумным женщинам и спросила:
– Не знаете, не обменял ли кто из ваших ребеночка в роддоме?
Чавелы замерли, потом самая пожилая ласково ответила:
– Мы, красавица, у себя рожаем, врачам не доверяем, ни к чему они нам!
Из глаз Эвы покатились слезы, цыганки окружили девочку, а та рассказала им свою историю. Ромалы переглянулись.
– Обманули тебя, – вздохнула все та же старуха, – не наша ты, хоть и смуглая. Мы другие, не так выглядим, а еще цыганка никогда своего ребенка не поменяет, да и зачем делать такое?
– Нагуляла тебя мать, – подхватили другие женщины, – с другим мужиком, а про роддом наврала, оттого и отец бесился. Ты у нее прямо спроси!
Эвелина пришла домой и неожиданно выпалила в лицо маме:
– Я знаю, в чем дело! Ты папе изменила, меня от любовника родила, и потом всю жизнь ненавидела.
Кто мой отец? Я поеду к нему!
Антонина отвесила дочери пощечину и заорала:
– Хрен с тобой! Знай правду! Никогда я с другим мужиком в кровать не укладывалась! Подменыш ты!
Рядом баба рожала, богатая, вот у нее, блондинки, черненькая девка родилась, я хорошо видела, как она ее кормила. Только умная она оказалась, при деньгах.
Ей мою девочку и отдали, чтоб у мужа подозрение не вызвать. Я только дома и увидела, кого мне в конверте подсунули! Скажи спасибо, что тебя вон не выкинули, растили, как свою, а ты отблагодарила, нечего сказать, с доносами бегала, оттого и отец на тот свет молодым убрался.
У любого нормального человека сия история мигом вызвала бы вопросы. Почему Антонина сразу не побежала в роддом? Отчего они с Григорием не подняли скандал, не обратились в милицию, не потребовли назад свое дитя? Ведь найти богатую, затеявшую подмену женщину никакого труда не составляло!
Но надо учитывать, что Эвелине в тот момент было всего тринадцать лет, потом она, конечно, поняла, что Антонина врала, никаких богачек не было и в помине, младшую дочь мать элементарно нагуляла.
Накричав на Эву, Тоня прекратила с ней общаться, да еще Тина, вернувшаяся в конце лета от бабки из деревни, сильно заболела, она очень плохо выглядела, жаловалась на боли в животе, головокружение и слабость, а спустя месяц очутилась в больнице с диагнозом: гепатит. Деревенская бабка не слишком думала о чистоте, и внучка подхватила неприятную заразу.
Лечилась Тина долго, почти год провалялась по койкам, в основном в стационарах, потом вернулась домой тихая и ласковая.
Неожиданно жизнь изменилась, мать и старшая сестра подобрели, Эвелина была счастлива, с ней разговаривали без подковырок и не демонстрировали неприязнь.
Валентина легко поступила в театральное училище, а Эвелина позднее оказалась на журфаке, правда, не на дневном, а на вечернем отделении, но все равно попала в МГУ.
Целых пять лет царило затишье, потом умерла Тоня, Валентина как раз устроилась на работу в театр, а Эву взяли в газету.
Похоронив мать, буквально на следующий день после поминок Тина заявила:
– Нам нет смысла жить вместе.
– Почему? – растерялась Эва. – Вдвоем легче.
– Только не мне, – отрезала старшая, – и потом, к чему чужим людям изображать любовь друг к другу?
– Но я правда тебя люблю! – воскликнула Эва.
– Не верю, как говорил Станиславский, – усмехнулась Тина, – мы же не родные.
– Даже если предположить, что мать меня от любовника родила, то все равно единоутробное родство есть, – возразила Эва.
Тина вспыхнула спичкой:
– Не смей позорить маму.
– Уж не веришь ли ты в историю с подменой младенцев? – мрачно осведомилась младшая.
– Именно так и было, – заорала Тина, – мама и папа были святые люди, воспитавшие подкидыша!
Эва горестно вздохнула, она считала, что идиотская история давно забыта, ведь последние годы три женщины жили вполне мирно, а оказывается-то, дело обстоит по-старому.
– По-хорошему ты не имеешь права ни на что, – взвизнула Тина, – но я интеллигентный человек, поэтому готова разменять квартиру.
Эвелина возмутилась и впервые в жизни отбила удар:
– По документам мы родные сестры, все остальное болтовня и сплетни, следовательно, половина имущества по закону моя, и нечего орать.
Двушку удалось разменять на две комнаты в коммуналках, сестры разъехались врагами. Жизнь Эвелины складывалась не очень удачно, она два раза побывала замужем и в результате осталась одна, детей у нее не случилось, с карьерой тоже не сложилось. Эва оказалась из тех мало кому известных журналисток, которые писали трехстрочные заметки, денег ей платили мало и при любом сокращении первой увольняли ее.