Абориген - Андрей Лазарчук 25 стр.


Примерно через час слева впереди и внизу показались первые (вернее – последние) дирижабли.

Люсьена

Ни жива ни мертва – так это называется?

Второй мост – нормальный, железный – мы пронеслись с ходу, не останавливаясь, Гагарин орал какую-то песню, а по ушам било часто-часто: вжух-вжух-вжух-вжух – звук отлетал от рифлёных пластин ограждения. Оставался последний довольно большой остров, перемычка, а потом начнётся Срединный! То есть полпути за плечами, и это более трудные полпути (так думала я, так думал и Гагарин). Даже если учесть, что стемнеет…

Солнце висело над самым горизонтом, красное и мягкое, подрагивающее. Мы вымахнули на остров. В этом красном остывающем свете открывшаяся картина была почти нестрашной.

Три вертолёта, наверное, столкнулись в воздухе и упали почти рядом друг с другом, один – здоровенный грузовой то ли «Кёнигсмарк», то ли «Бизон», они и целые-то похожи, а уж в таком виде подавно – горел, страшно чадя, чему там гореть, в вертолёте? (Вот Гагарин подсказывает: масло; масло очень даже неплохо горит, а в таких грузовиках масла много, там весь главный редуктор – сплошная масляная ванна.) Второй лежал на боку, высоко задрав покорёженную лопасть и стойку шасси; третий сидел ровно, но на брюхе и выглядел так, будто на него наступили сверху и вдавили в землю.

От него-то и бежали к нам наперерез, размахивая руками, четверо. И ещё двое довольно далеко отсюда шли по дороге, и в тот момент, когда мы вынырнули из-под берега, обернулись и подняли руки. Нет, не так, как показывают «я сдаюсь», а даже не прося, а приказывая остановиться. Повелевая.

Не знаю, почувствовал Гагарин сам или это я в него так вцепилась, но он только прибавил скорость. Мы проскочили мимо первой группы буквально в метре, я в подробностях рассмотрела эти искажённые лица, эти раскрытые рты… и кто-то бросил в нас нож, но промахнулся, и какое-то время нож летел рядом с нами, совсем рядом, медленно переворачиваясь в воздухе, дорогой узорчатой стали нож с резной костяной рукояткой, не настоящий шаманский, но удачная стилизация. Потом он отстал, упал на землю и закувыркался в сторону.

Держись, подумал Гагарин мне, и я изо всех сил сжала коленями седло, а левой рукой схватилась за скобу; он притормозил и тут же резко рванул вперёд, мотоцикл задрал переднее колесо и так и наехал на одного из останавливавших нас, а второго Гагарин ударил в грудь прямой вытянутой ногой, мотоцикл подскочил и какое-то время летел по воздуху, всё больше кренясь влево и задирая зад, потом опустился на переднее колесо и завилял, и я думала, что вот теперь всё, доездились, но оказалось, что нет, ещё не всё.

Что-то незнакомо и коротко прошуршало и хрястнуло над ухом, я повернула голову – из левого плеча Гагарина торчало чёрное оперение стрелы. Вернее, дротика для духового ружья.

Он как бы и не заметил этого, мы продолжали нестись с бешеной скоростью, ухнули вниз и вдруг оказались в темноте, дымка пополам с тенью закрыла дорогу и то, что было по сторонам, Гагарин включил фару, но видел ли он хоть что-то, я не знаю; скорее всего, нет; да это и к лучшему, в безумии подумала я, мне вдруг стало безумно страшно, словно мы уже умерли, не поняв того. Думаю, и Гагарину тоже стало страшно. А может, и нет. Он говорит, что у него и в нормальные дни теплопроводность, как у кирпича, а тогда он был совершенно бешеный и ничего не чувствовал.

Врёт, конечно…

Тетрадь двадцать первая

118

Последние крошки каменного мёда я засунул между десной и щекой, и его горячая горечь начала как будто бы выжигать рот, а потом и голову изнутри, так искра выжигает сухой трухлявый пень; я попробовал отогнать этот унизительный образ, но он упрямо возвращался. Я понимал, что брежу, это был лёгкий контролируемый бред, сейчас пройдёт.

И точно, бред прошёл, когда меня охватила дрожь. Лицо внезапно оказалось замёрзшим до потери чувствительности, я ощупывал его, как свинцовую маску, под пальцами вмятины образовывались и уже не исчезали. Не знаю, на какую высоту я забрался, альтиметр – как, впрочем, и спидометр, – зашкалил. Судя по тому, что по часам уже давно наступила ночь, а мне всё ещё прямо в глаза светило похожее на вишенку маленькое багровое солнце, высота была приличная.

Внизу расстилалась абсолютная чернота. Не представляю, где я находился, над таигой ли или уже над Срединным, – никакие ориентиры, никакие огни не смущали моё воображение. Там могла быть бездна, тянущий в себя провал до центра планеты…

Нет, надо аккуратно спускаться. Мои мысли меня пугали. Пугал меня и звон в голове, где-то в районе темени, слева. Там вроде бы ничто не могло звенеть…

Я убрал газ и толкнул ручку вперёд. Солнце переползло с кончика штыря приёмника воздушного давления на давнюю щербину на козырьке: лет восемь назад какой-то растяпа-фермер, проплывая в километре над стоянкой, уронил молоток. (Я уже говорил, что Собака – не совсем обычный вертолёт? Да, она такой же, как и я, секретный ветеран просранной войны, и все наши скрытые возможности так и остались невостребованными… Ну и ладно. Может, оно и к лучшему.) Звук воздуха, обтекающего самолёт, переменился, но я не мог сказать, лечу я теперь быстрее или медленнее.

Или же я вообще стоял на месте, вплавившись, вмёрзнув в ледяной, твёрдый, абсолютно прозрачный чёрный воздух?

Опровергнуть это было невозможно.


Внимание моё привлекла лиловато-белая вспышка слева внизу. Это была сигнальная ракета, но пущенная не вверх, а по пологой дуге, она медленно ползла над чёрной пустотой, сыпя искрами. Я присмотрелся. Вернее, постарался присмотреться. Когда я сильно устаю, то уже не могу понимать и принимать то, что видят глаза. Только потом, прокручивая в памяти…

На этот раз я просто не успел присмотреться, не успел навести резкость и достаточно приблизить изображение. Ракета подлетела к чему-то большому и бесформенному – и я не могу утверждать наверное, а могу только догадываться, что это были три или четыре сцепившихся дирижабля, в том резком контровом свете различить подробности было нельзя, – и тут же их всех охватило прозрачное пламя, такое впечатление, что баллоны не только были наполнены чистым водородом (это не слишком характерно для дирижаблей, где обычно используется водородно-гелиевая смесь или даже просто гелий), но и находились в каком-то водородном облаке… Я безотчётно свернул в ту сторону – и через минуту пролетел над падающими вниз обломками, над огненным водоворотом.

(Пылающий остов фермы рушится вниз, увлекая за собой дирижабль. Тот, наверное, наполнен гелием, поскольку не вспыхивает, но страшный жар обгладывает его, обшивка сгорает, проступают рёбра…

Всё это будет падать вниз ещё долго.)

Сколько раз я видел такое. Сколько ещё увижу.

А кто стрелял?

Долго шарю взглядом по темноте. А, вот он, наверное. Ночным зрением вижу лишь силуэт: это узкий, удлинённый, приплюснутый по бокам баллон не только с оперением, но и с небольшими крылышками, то есть либо «Аскольд», либо «Астрид», и тех и других мало, их начали выпускать в позапрошлом году. Это всё братья Титовы со своими новыми идеями…

Не снижаюсь и лечу дальше. Потом, может быть, я найду тех, кто стрелял… или не найду. А может, стреляли не они. А может, я просто не понял того, что видел.


Забегая вперёд, скажу: не понял. Всё было намного сложнее и страшнее того, что мне тогда представилось. Может быть, когда-нибудь я расскажу и об этом… Не знаю. Если честно, мне не хочется об этом рассказывать.

Разве что…

Гагарин

Когда мне было одиннадцать лет, я свалился с крыши и наделся задницей на грабли. Такие, знаете, с редкими длинными зубьями, ими собирают палую листву с газонов? Мне сказочно повезло: я напоролся не на пять, а только на один зуб, который прошёл сквозь ягодицу навылет, ничего жизненно важного не задев. И не смейтесь: в заднице на самом деле много чего понапихано, это важный орган. Так вот: я не испугался ни падения, ни ранения, ни того довольно трудного путешествия вокруг дома с этими граблями, которым было мало меня и которые всё норовили другим концом зацепиться за что-то ещё. Но вот когда отец, поворчав для виду, изготовился грабли вынимать – вот тут мне стало плохо. По-настоящему плохо. Как будто у меня отнимали последнее. Как будто я уже сросся, сроднился с этими граблями…

Я сказал «отец»? Да. Ф-ф-ф-ф… Смог. Сам. Хорошо, что смог.

Итак, итак, итак… Сбился.

Ах, да. Я про этот проклятый дротик.

Я ведь с ним в плече долго проехал. Почти час. Лю поняла всё и поэтому сидела так, что я её даже не чувствовал. А потом я как-то не так шевельнулся, и – еле успел затормозить. Всё тело мерзко, сладковато обмякло, и я уже не помню, как сполз с мотоцикла, – но как-то сполз.

Самое страшное началось, когда решительная Лю расстелила меня на обочине и начала перебирать инструменты из ремнабора. Вот тут я попытался выразить протест…

Не помогло. Сначала было больно, потом очень больно, потом я полежал без сознания, а потом – ничего. Мягкий и мокрый, но абсолютно довольный. Меня охватила дебильная эйфория. Плохо было одно: я не мог шевельнуть левой рукой, она меня просто не слушалась, и для простоты мы пристроили её за пазухой. Там она и лежала посторонним грузом.

Не помогло. Сначала было больно, потом очень больно, потом я полежал без сознания, а потом – ничего. Мягкий и мокрый, но абсолютно довольный. Меня охватила дебильная эйфория. Плохо было одно: я не мог шевельнуть левой рукой, она меня просто не слушалась, и для простоты мы пристроили её за пазухой. Там она и лежала посторонним грузом.

Мы даже попробовали ехать. Дорога была уже совершенно нормальная, достаточно ровная, разве что стыки плит кое-где чувствовались, но это ерунда. Но у Лю не было никакого навыка вождения, а я болтался сзади, не прибавляя равновесия ни ей, ни мотоциклу… да и падал я почему-то каждый раз на раненую сторону…

В общем, после пятого или шестого падения я хотел снова встать, но не получилось. Организм сказал: баста. Дальше можете ехать без меня.

119

Последний раз Тину видели часа через полтора после начала гонки, неподалёку от моста между Ливадией и Срединным. Один из гонщиков-наземников, профессиональный оператор (да его все знают – это Вилли Бахман), прихватил с собой камеру и всю плёнку, до которой успел дотянуться, и вёл съёмки на всём протяжении гонок. Пикап Тины попал в его объектив. Потом этот пикап нашли в сухой таиге неподалёку от маяка «Суин» на северо-западном побережье Срединного; баллон пикапа был распорот сверху.

Тину искали долго, но не нашли. Это значит одно: в таигу она попала уже мёртвой или тяжелораненой, в противном случае она выбралась бы. А так, понятно – никаких следов…

Всего при подготовке к гонке и в самой гонке погибло и пропало без вести две тысячи одиннадцать человек; это те, кто известен поимённо. Но я уже говорил, что в сельской местности, особенно на Юге, учёт населения не слишком строг…


Через час после заката на Коробок прилетел из Ясного помощник шерифа, Марк Кёнигсблау, я его помню, он несколько лет назад занимался у меня на курсах выживания. Парень умный и осторожный. Найдя в темноте скалу (что не так уж и просто: маяков поблизости нет, а дальние видны не во всякую погоду), он не попёр садиться, очертя голову, а сделал круг, светя издали прожектором, – а потом еле удрал. На скале копошились как минимум десяток драконов. Увидев вертолёт, несколько тварей бросились его преследовать. И не было Стены, чтобы уйти под её защиту…

Он оторвался на скорости. Ну и повезло, конечно.

Потом выяснилось, что драконы разметали крышу сарая. От моего пленника остался только ботинок.

Люсьена

Он бредил, он кричал: «Поезжай! Одна! Сама! Ты нужна, ты должна! Ты успеешь, ты сможешь! Ты вернёшься! А я тут пока полежу…»

Дурак.

120

Я миновал ещё один пожар: на склоне холма выгорала трава. Огненный контур вокруг плеши напоминал Армена в профиль.

Интересно, этот старый бандит уже финишировал? Скорее всего, да. Теперь-то ему на Земле ничто не грозит…

Ладно. Даже если у меня не получится, его подлечат и так. Но почему это у меня должно ничего не получиться?


Башня долго-долго не приближалась, а потом вдруг – прыжком – оказалась совсем рядом. Предки, какая огромная, какая страшная она была вблизи! Непонятная, слепящая огнями, подавляющая. Всё вокруг облито было пылающим туманом или дымом, не знаю. Из-за этого терялись пропорции. Не сразу, с промедлением, я всё-таки смог различить-собрать-составить из разрозненных деталей – сначала вертолёты, потом людей, и уже потом дирижабли, они не имели размеров и форм, а казались амёбами или облаками.

А потом – наконец – я увидел движущиеся по воздуху рубиновые, чуть размытые по краям цифры, огромные, как города: «9–9 – 6».

Не поверите – я успевал. И не только на банкет.

Теперь мне нужна была дорога…


С первого захода я не сел, по дороге нёсся обвешанный прожекторами грузовичок, они осветили меня – и ослепили, попали как раз в тот момент, когда я форсировал ночное зрение; и мне пришлось уходить на второй круг. Кстати, это и был тот самый Вилли Бахман, оператор, со своими друзьями.

Я зашёл на второй круг, это заняло чуть больше минуты, обогнал грузовичок, дорога была пуста, только впереди, в километре примерно, горела пронзительно-лиловым пламенем финишная черта, а за ней толпились сотни людей. Всё это было преувеличенно ярким и чётким, как на туристическом плакате.

Земля опять не хотела меня принимать, я тянул, и тянул, и тянул на малой высоте, уже почти остановил моторы, а скорость всё никак не падала, лиловая черта была совсем рядом, а за ней толпа, которая вовсе не собиралась разбегаться, и тогда я сделал глупость: взял ручку на себя. Чуть-чуть. Но этого хватило: самолёт взмыл метров на семь, завис, полностью потеряв и скорость, и управляемость, – и рухнул на дорогу, как раз перед бешено несущимся грузовичком Вилли. Грузовичок зацепил своим крылом моё, меня закрутило и выкинуло на обочину.

Я не пострадал. В таких мелких авариях Собака спасала на сто процентов, не прилагая к этому особых усилий. Однажды мы с ней катились по крутому склону – вот тогда да, тогда ей пришлось постараться…

Но временная обалделость у меня, конечно, была. Даже после простого пятичасового полёта на земле стоишь, слегка покачиваясь. Я же, наверное, покачивался не слегка. Ко мне бежали, и даже с носилками – и вдруг всё покрыл рёв, торжествующий рёв, и захлопали петарды и ракеты, а цифры на небе поменялись и стали «1–0 – 0–0».

Ну вот. Я опять оказался тысяча первым. Рок, просто рок.

Я опустился на землю, дожидаясь, когда подбегут люди. И когда они подбежали – много, больше двух десятков, и наши, и землюки в форме, – я достал из ботинка рожок в виде серебряной лопатки, воткнул его в землю, а потом с планшета отправил в КД уже заготовленное сообщение, а в Нотариат – список наследников…

Дело в том, что я точно знал: Земля никогда и никак не оформляла права собственности на Срединный. Она им владела явочным порядком, по праву сильного, и не более того. Теперь же Срединный, как бесхозное имущество, переходил в мою собственность – со всеми жилыми и хозяйственными постройками.

Планшет характерно пискнул: от КД поступило подтверждение. Я лёг на спину, сложив руки на животе. Пролежал секунд десять. Это было как сон: лежишь, и не нужно вставать. Потом сон кончился. Я приподнялся, сел, встал. Планета качалась. Меня обступали – плотно, но держа дистанцию.

– Так, – сказал я. – По какому поводу веселье? И почему это вы без разрешения топчете мою землю?

Эпилог

Я вот думаю: а нужен ли в этой истории эпилог? Ладно, какое-то подобие не помешает. Тут главное – не увлечься. Потому что события первых – абсолютно безумных – дней после переворота (а именно так сам собой назвался момент, когда я стал владельцем острова Срединный с прорвой всяческой недвижимости на нём, а главное – с Башней, космическим лифтом) тянут на десяток романов; Армен говорит, что мы тогда уцелели просто-таки чудом, и я с ним согласен. Большую роль в нашем спасении сыграл хитрый стратегический ход: объявить моим единственным наследником грандиозную «вертушку», в которую входит всё население Эстебана (с ротацией очерёдности каждые полчаса). Этот факт всех ввёл в ступор тогда… А как мы формировали новое правительство, потому что старое никуда не годилось! И как договаривались, выкручивались, юлили и вообще вели себя недостойно в отношениях с Землёй, одновременно разыскивая союзников и сочувствующих среди других колоний, – и, конечно, нашли. И как выбирались из энергетической ямы, и какую роль в этом сыграли Подколодные, и как они стали электрическими магнатами – о-о!.. А фантастическая история Артура Ак-кама – до его пленения, во время и после? Нет, масса интересного случилось потом, но Гагарин и Лю – ну и Мирабелла, разумеется, – раскрутили меня только на воспоминания о последних днях прежней жизни, и я честно исполнил обещанное…

Может быть, позже, когда стану совсем старым? Доживём – увидим.

Примечание Гагарина

Я думаю, Север с удовольствием рассказал бы и то, что творилось потом, но тогда ему нужно будет касаться его отношений с Кумико. А это до сих пор отдаётся в нём настоящей болью, я же вижу. Я им не судья, особенно сестре…

Кумико сейчас на Земле. Чему-то учится. Пишет редко, возвращаться пока не собирается.

Вот её стихи. Может, они что-то объяснят.

* * * * * * * * * * * * * * *

И всё.

Назад Дальше