- Змея Эскулапа, – поправил лекарь.
- Все ли женщины кричат так ужасно, когда разрешаются от бремени? – поинтересовался Захария.
- Все. Крик в родах так же обычен как кудахтанье кур. Крестьяне в Бретани говорят «Собак, петухов и рожениц можно услышать в любом месте». В действительности они больше надрывают глотку, чем свое лоно. В пыточной камере вопят не так громко как в постели роженицы.
- Платон высказывает в своих трудах мнение, что матка – это зверь, который существует в теле женщины самостоятельно, как глисты. Что вы думаете об этом? – спросил священник.
- Матка действительно, кажется, подчиняется собственной воле. Это знали еще греки. На языке
Платона она называется «истерия». Истеричные женщины – это женщины, которые управляются настроением своей матки. И какая женщина не такова? Некоторые принимают матку за своего рода лягушку, другие чаще за рыбу. В Париже ее называют museau de tauch, «глотка линя». В Шампани говорят, что она крот. Прожорливость этой твари раскрывается прежде всего при половом акте. Тогда жадно и быстро открывается пасть, чтобы заглотить сперму. При этом она дрожит и трепещет, точно рыба, которая заглотила жирного червя и сосет его.
- Область тьмы и ужаса, – сказал священник, – источник грехов, змеиный клубок и клоака.
Лекарь добавил:
- Начало жизни, святая колыбель человечества.
- Святым называете вы место, где скапливаются самые грязные и зловонные выделения тела, между задним проходом и мочевым пузырем. Разве сама матка – не клоака? Не выделяет ли она нечистую испорченную кровь женщины, если та не беременна?
- Симон Маг учил: «Матка – это настоящий рай, в котором человек свободен от всех грехов, как в первые дни творения. Изгнанием оборачивается рождение».
- Симон Маг был отцом гностиков, еретиком. Лекарь возразил:
- Матка – не только первый кров каждого человека, включая святых, она был первым местом обитания Спасителя, который пробыл там девять месяцев, прежде чем начать свой путь во имя нашего спасения.
- И все же нет более действенного яда, чем кровь менструации. Все, чего касается женщина в период менструации, должно испортиться. Молоко превращается в простоквашу, тесто для хлеба не поднимается, мясо тухнет, мед засахаривается, вино киснет, лекарства теряют целительную силу. Собаки могут взбеситься от этих испарений. Даже одно прикосновение или взгляд нечистой обладает разрушающим действием. Плиний пишет в Naturalis Historia: «Достаточно одного единственного взгляда менструирующей женщины, чтобы лишить зеркало блеска. Мечи теряют свою остроту.»
- А мужчины утрачивают силу, – рассмеялся лекарь.
- Нет, ни в коем случае, – воскликнул священник. – В каждой деревне вы найдете рыжие плоды разврата.
- Какие плоды? – спросил Захария.
- Рыжие лисы, красные головы, подобные обожженному кирпичу, огненные ведьмы.
Лекарь объяснил:
-Дети, зачатые в период менструации, рождаются с рыжими волосами.
- С родинками, веснушками и язвами, – добавил священник. – Рыжеволосый ребенок – позорное клеймо своих родителей. Посмотрите сюда. Мой отец обошелся с моей матерью как скотиной, когда у нее были месячные. Красное исчадие греха воплощает все дурные качества человеческой породы. По праву говорят: не верь рыжему. Даже, у Иуды были рыжая шевелюра и борода. Никакая женщина так не жадна и испорчена, как рыжая лиса. Она – настоящее животное.
- Вас послушать, так можно решить, что вы не считаете дочь Евы человеком, – засмеялся лекарь.
Священник ответил:
- Gallina поп est avis, uxor поп est homo. «Курица не птица, женщина не человек».
Когда на следующий день они скакали по долине реки Дордонь, Захария спросил:
- Действительно ли сексуальность так порочна, как проповедовал тот священник?
Лекарь ответил:
- Полуврач навредит больше здоровью, чем не врач. Полусвященник навредит больше, чем никакой священник. Этот поп ничего не знает об удивительном, непреходящем цикле жизни, в котором должно произойти одно, чтобы возникло другое. Зерно принесет плоды лишь в том случае, если будет посажено. Семя мужчины нуждается в плодородной земле женщины. Глупец – тот, кто позволит себя убедить в том, что земля грязная. Бог хотел, чтобы его творения плодились, потому что только размножение гарантирует выживание. По этой причине он сделал так, чтобы мы при выполнении такого важного задания испытывали радость. Любовь – приманка, полная удовольствий, оргазм – благодарность Бога за совместную работу по сохранению своих видов, тяжелое, полное боли и небезопасное смелое предприятие, как мы уже видели.
- Почему мы болеем? Почему мы должны умирать? – спросил Захария.
- Ты умираешь не потому, что болен; ты умираешь потому, что живешь. Жизнь – болезнь, чью боль на каждую ночь унимает сон. Исцеляющим средством является только смерть.
В Каоре перед собором святого Этьена они попрощались. Лекарь сказал:
- Бог да пребудет с тобой, Адриан.
Да, подумал Орландо, пусть Бог будет с Адрианом!
После они разъехались в разные стороны света, каждый навстречу своей судьбе.
На каменном мосту через реку Ло Орландо придержал коня. Он бросил в глубину камень и крикнул: «Аламут!»
- Что ты там кричишь? – спросил Захария. – «Аламут»? Что это значит?
- Dies diem docet. Время покажет!
* * *
Брат Бенедикт был единственным в Ордене, кто хотя и был посвящен, но не носил плащ тамплиера. Он гладко брился, и у него были длинные волосы как у знатного господина. Кто его не знал, мог принять его за юнкера, гражданина свободного города, за купца или теолога. У Бенедикта было много ролей. И ни одна не была героической. Он ненавидел насилие, был пуглив, но умел жалить ядовитой насмешкой. Когда старый Жирак, римлянин родом, в споре утверждал, что Иисус в действительности тоже был римлянином, Бенедикт возразил: «Верно. Только итальянец на такое способен – воображать свою мать девственницей. И только итальянская мать считает своего сыночка Богом».
Бенедикт Лебон выглядел бескровным. Невзрачная внешность обеспечивала ему важное преимущество. Противники недооценивали его. Он владел полудюжиной языков и обладал редким даром логически мыслить и распознавать сложные взаимосвязи там, где их никто не предполагал. Учитель Муснье говорил о нем: «Он – как Святой дух, внешне незаметный, но действует неотразимо».
Из большого зала писарей библиотеки его очень скоро перевели в коллегию документов, отдел, который требовал от своих сотрудников почти гениальных способностей. Речь шла ни о чем ином как о мастерской фальсификаторов, в которой ловко подделывались письменные права и наличность имущества.
Они стряпали императорские печати, папские привилегии, античные чернила, и пергаменты; копировали подписи, ставили их под освобождением от налогов; лепили дарственные и завещания.
Никогда Бенедикту не пришло бы на ум использовать свою деятельность во вред. Разве не протекала она на службе Богу и Ордену? Если дела и обстояли не так, как они должны были идти по справедливости, то они проводились согласно порядку, подобно тому, как лечат болезни и облагораживают виноградные лозы.
Однако его особое дарование заключалось скорее в выискивании достойного фальсификации дохода духовного лица. Постепенно он превратился в разъездного агента по тайным поручениям. Добрую службу ему сослужили знание языков и понимание человеческой природы, а также его беспокойный характер, из-за которого он не задерживался на одном месте подолгу. А вот мыши приводили его в панику.
И тем удивительнее должно показаться, что его назвали Mus microtus – Землеройка. Хотя некоторое внешнее сходство и угадывалось, но обязан этим прозвищем он был не своей внешности, а манерой работы. Как и у землероек, полем его деятельности было подземелье. Армия шпионов при всех важных дворах и коллегиях кардинала добывала ему сведения. Важные миссии он выполнял самостоятельно. В таких случаях он неделями отсутствовал на поверхности, рыл, собирал и выныривал вновь только после того, как решал задачу.
Как обычно, его путь проходил через Шартр. Бенедикта впечатлила толкотня на стройке собора. Едва погасли последние звезды, как рабочие выползли из своих убогих жилищ, ровно мертвые из гробов в день Страшного Суда.
Их тела источали пар на утреннем морозе. Армия работяг. Двадцать, тридцать из них изо всех тащили сил бычьи повозки. Колеса ухали под грузом квадратных глыб. Монах подгонял их: «Вперед! Вперед! Этого хочет Бог!».
Фигуры привидений, добела запудренные пылью, размешивали в деревянных бадьях строительный раствор. Стук резьбы по камню был таким оглушающим, что разговаривать можно было только криком.
- Так я представляю себе ад, – прокричал Бенедикт.
- Так я представляю себе ад, – прокричал Бенедикт.
- Пусть никто этого не услышит! – ответил брат Якопо, который сопровождал его. – Ты находишься в преддверии рая. Здесь не действует Ога et labora – «молись и трудись»! Здесь это называется Ога est la-bora – «труд есть молитва». Для них это одно и то же. Перед тем как поутру приняться за работу, они получают святое причастие. Кто осмелится переступить стройку, без предварительной исповеди, изгоняется как богохульник.
Здесь люди не только из Шартра. Они спешат из всех близлежащих деревень, они жертвуют все, что имеют, приносят в дар Божьей Матери силу своих мускул. Сюзерены отдали свою арендную плату и оброк. Даже епископ и каноники отказались от церковной десятины. Монастыри обеспечивают пропитанием ораву работающих людей, женщины делают из шерсти одежду и заботятся о больных. Даже хворые и калеки вносят свою лепту в ревностной молитве.
Два монаха провели мимо плачущего человека, чье лицо было обернуто влажным льном.
- Выглядит зловеще. Что с ним произошло? – спросил Бенедикт.
- Едкая известь.
- В оба глаза?
- У него был только один.
- О Боже, как ужасно!
- Дева поможет ему. Разве Иисус не исцелял слепых?
- В любом случае, он увидит сияние Небесного Иерусалима, – сказал монах и перекрестил увечного.
- Эта стройка – поле боя, – сказал Бенедикт.
- Верно, брат. Уже двадцать лет они строят этот собор. Знаешь, сколько человеческих жизней унесено за это время? Больше четырехсот. Четыреста убитых, раздавленных, разбившихся насмерть, а ослепших и покалеченных не сосчитать. Какое жертвоприношение людей! Сравнимо только с ослеплением ветхозаветного Авраама, который готов был принести в жертву Богу своего единственного сына. Ты видишь там наверху деревянный кран на краю башни? Оттуда в день Непорочного зачатия – о mater dolorosa – сорвались два плотника с лесов. Тому, что был помоложе, еще удалось схватиться за водосток. Дергаясь как рыба на леске, он висел над пропастью. Священник прочитал несчастному последнее причастие ех distatus. Все наши молитвы возносились к небу, но ничья мольба не достигла цели. Головой вниз он упал на каменные плиты. А другие ломают ноги. Гробовщик, который выстругает еще и костыли, взял себе шесть подмастерьев. Если так пойдет и дальше, то едва ли хватит людей, чтобы при освящении наполнить огромный неф этой церкви. На днях я слышал, как говорил один кровельщик: «Ад не внизу. Он там, наверху, в небе».
- Разве правнуки Адама не были наказаны смешением языков за то, что захотели построить башню до самого неба? Почему же этот собор возносится так высоко?
«Я спрошу Магистра», – подумал Бенедикт.
Когда спустя два дня его позвали к Магистру, тот поинтересовался:
- Ты был в Шартре, брат Бенедикт. Как идет строительство?
- Как при возведении Вавилонской башни.
- Еще ни разу, – сказал Магистр, – ни разу в Священной Римской империи не возносились в небо столь высокие храмы, как в наши дни.
Пьер де Монтегю остановился возле одной из географической карт, которыми были украшены стены его кабинета. Бенедикт узнал знакомые очертания Франции.
- Большие стройки одна за другой: Ньон, Санлис, Лион, Париж, Пуатье, Суассон, Бурж, Шартр, Руан, Реймс, Ле-Ман, Амьен. Чертежи для Бивио и Страсбурга готовы. И это только самые главные соборы. Однако еще удивительнее количества и размера этих построек их чудесная архитектура. Все до сих пор существующие стили состояли из античных элементов: греческих колонн, римских арок и куполов. Наша архитектура – принципиально новая. Никогда прежде не видано было подобных форм и конструкций. Своды новых огромных помещений несут отнюдь не толстые громоздкие колонны. Союз каменных нервюров, нежных, как былинки, невесомо устремляется в небо. Стены растворяются в окнах, широких, как двери амбара, и выше, чем самые высокие оборонительные башни. Оконные переплеты подобны брабантским кружевам. Их заполняют разноцветные стекла, светящиеся, подобно бабочкам. Масса прежних стен перешла в мощь и силу. И что за силы!
- Почему эти новые здания так высоко возносятся к небесам? – спросил Бенедикт. – Какая польза от того, что неф церкви будет выше пятидесяти или ста локтей? Все равно в такой храм не войдет больше людей.
- Эти постройки – нечто большее, чем помещение для собрания верующих.
- Да, конечно, это храмы Бога, – сказал Бенедикт; – Но действительно ли потребны Богу такие залы?
- Не Богу, а нам необходимы эти новые помещения.
- Нам, христианам?
- Нет, нам, тамплиерам! – перебил его Магистр, и добавил: – Мы полагаем, что это мы создаем наши постройки, а в действительности постройки создают нас С архитектурой дело обстоит так же, как и с религией. Первоначально изобретенная человеком, она преображает всех, кто живет в ней. Это происходит неосознанно, потому что нас в большей степени создает наше окружение, нежели какое-либо доступное пониманию учение. Человеческая личность, то, чем человек является в действительности, формируется в первые три года жизни, и потому мы позднее не можем вспомнить столь важное для нас время.
Магистр остановился у какой-то модели. Он рассмотрел ее с любовью и спросил Бенедикта: –
-Ты ведь уже стоял в одном из этих новых соборов? Какое величие! Тот, кто хоть раз видел его, больше никогда не останется прежним. Non sum qualis eram. Эти храмы – плавильный котел для новых людей. Это – возвышающиеся к небу монументы, созданные в начале новой эры, выдуманные и воплощенные нами. Лишь немногие в состоянии понять, что здесь происходит на самом деле.
Пройдет менее ста лет – и по всей Европе поднимется свыше семидесяти соборов. Это будут самые огромные постройки со времен египетских пирамид. Их залы наполнят человечество невероятным рвением. В блеске огромных окон, сквозь которые проходит солнечный свет, они воочию увидят рай. Как сможет сомневаться тот, кто видит собственными глазами небесное сияние!
Этот поток цвета разольется по людям, которые в своих унылых буднях не знают других цветов, кроме как серой грязи, коричневых дров, известковой пены и булыжника.
Ставший каменным Небесный Иерусалим сотворен из света Святого Духа. Подобно тому, как философский камень претворяет свинец в золото, так эти священные залы изменят природу людей. Это – мистерия величия для всего народа. И мы поведем за собой нового человека, мы сделаемся его вождями. И Virgo paritura – «Дева, которая родит», – Шартра возложит на себя корону. На вершине северной башни будет прикреплено солнце, на южной – будет сиять полумесяц. Бафомет! Nihil in intellectu, quod non ante in sensu. «Ничто невозможно постичь разумом из того, что раньше не было воспринято чувством».
Магистр забыл о своем собеседнике и говорил сам с собой, воскрешая видение.
- Прости мне это отступление, брат Бенедикт. Я переутомился, и услышанное здесь не относится к делу, которое мы хотели с тобой обсудить. Сенешаль ожидает тебя. Он расскажет тебе о поручении.
* * *
Оба тамплиера шли друг за другом по узкому берегу. На другой стороне Сены двое рыбаков тянули лодки вверх по течению. От мороза у них вырывались изо рта клубы пара.
- Как ты наверняка знаешь, брат Бенедикт, – говорил сенешаль, – большую часть своей жизни герцог Людовик посвятил службе империи. Эта деятельность обрекала его на долгие, дальние путешествия вплоть до Сицилии и даже вверх по Нилу. В своих немецких землях он останавливался очень редко. Несмотря на это его, должно быть, очень любили подданные. Когда он попал в плен к нидерландскому союзу князей, подданные его выкупили за десять тысяч гульденов.
- Такое случается не часто, – сказал брат Бенедикт.
- Он пользовался неограниченным расположением у императора. Тот назначил его не только регентом королевства, но и опекуном своего первенца. Отношение между Кельгеймцем и принцем, похоже, не были слишком хорошими. Принц Генрих постоянно жаловался своему отцу на строгость герцогской опеки.
- Но это еще не причина для убийства, – засмеялся брат Бенедикт.
Сенешаль кивнул и продолжил:
- Как ты знаешь, между императором Фридрихом и папой Григорием действительно существовали жестокие разногласия. Причина тебе известна: император прервал свой крестовый поход – из-за черной оспы, как он объяснил, или из-за политических соображений, в чем его обвинил Рим. Григорий наложил на него церковное отлучение, что однако не помешало императору в следующем году объявить свой собственный крестовый поход. Произошел разрыв между императором и папой. Герцог Людвиг принял сторону папы. После всего, что император Фридрих для него сделал, это был, конечно, совершенно некрасивый поступок.
- Вот вам и мотив, – воскликнул брат Бенедикт.
- Respice finem! Не торопись, – предостерег сенешаль. – Как ты знаешь, закончился этот крестовый поход успешно. Фридрих получил Святые места по договору с египетским султаном и основал королевство Иерусалим. Какое чудо! Папа и император помирились! Таким образом, не стало больше причины убирать с дороги Людовика. И все же Кельгеймец был заколот спустя два года.