От пруда Алёна обычно доходила до собора – она никогда не упускала случая лишний раз засвидетельствовать свое почтение святым небесным силам, нас породившим, – и только потом пускалась в обратный путь. Все прошло по схеме и на сей раз, однако, уже повернув от собора на единственную улицу Самбура, Алёна оглянулась на сильнейший рев. Мычали коровы, которые толпились в каком-то дворе и, видимо, ждали, когда их поведут на пастбище. Хозяйка возилась с засовом низких аккуратных ворот. Поскольку у Алёны, как и у всякой читательницы великой русской литературы, с детских лет сложилось нерушимое убеждение, что коров на пастбище нужно выгонять непременно с зарей, под идиллический пастуший рожок, она посмотрела на хозяйку с неодобрением: времени-то было уже далеко за восемь! Впрочем, хозяйкой оказалась очень немолодая, далеко за семьдесят, дама с очень бледным одутловатым лицом, с глазами навыкате и совершенно седыми жидкими волосами, заплетенными в какие-то мещанские косицы и уложенными на затылке калачиком. Лицо женщины показалось Алёне знакомым, и она подумала: наверное, видела во время своих прочих визитов в Самбур. Халат на ней был тоже мещанский, синий с капустными розами, линялый, и Алёне мгновенно показалось, будто она неведомым образом перенеслась на Мытный рынок в Нижнем Новгороде, где такие халаты – из ивановских ситцев и из ивановской же бязи – испокон веков мог купить всякий желающий. Ивановских халатов Алёна терпеть не могла, а потому она поспешно перевела взгляд на коров, толпившихся вокруг хозяйки.
Коровы тоже оказались удивительные – не менее удивительные, чем местные утки. Нет, они вовсе не были изумрудного цвета с алыми хвостиками или, к примеру, желтого – с хвостиками зелеными. Коровы вроде бы как коровы – черные и рыжие. Но у них не имелось рогов, а уши оказались необычайно большие, мягкие, как бы замшевые и почему-то желтые изнутри. Отродясь Алёна таких ушей у коров не видела! Строго говоря, она вообще мало обращала внимания на коровьи уши, да и коровы, следует сразу признать, не относились к числу тех живых существ, которые встречались ей на каждом перекрестке. В любом случае коровы казались гораздо симпатичней своей хозяйки, в лице которой можно было заметить не только следы множества прожитых лет, но и явного вырождения. Ну да, здесь, в таких маленьких городках, все женятся на кузинах и кузенах, вот порода и мельчает. Об этом, кажется, еще Золя писал. А может, и Мопассан. В крайнем случае Флобер. Алёна уже подзабыла, кто именно, поскольку, за недосугом, давненько не перечитывала классиков французской литературы. Кстати, от тетушки Маргарет в мулянском доме осталось великое множество книг именно классиков, и Алёна, едва войдя впервые в дом Брюнов, немедленно дала себе слово их прочитать, на языке оригинала так сказать. Но намерения ее так и остались намерениями – прежде всего потому, что она нашла дневник Николь Жерарди.
Размышляя о своей находке и о том, что работы по переписке осталось на одну ночь, не более, Алёна прошла Самбур в обратном направлении и миновала усадьбу и ферму. Ни вальяжный Атос, ни его беспородный коллега не то что не тявкнули, но даже и не взглянули ей вслед: то ли уже за свою сочли, то ли задача такая перед ними стояла: в Самбур никого не впускать, а выпускать – всякого.
«Наконец-то!» – нетерпеливо вздохнул человек, который хотел убить эту женщину, и тихонько, не включая мотора, чтобы не производить лишнего шума, покатил с холма, где он стоял и откуда было так удобно оглядывать окрестности.
…Алена как раз обогнула крыло леса и неторопливо бежала мимо свежевспаханного поля.
Со стороны поглядеть – такое впечатление, что Девкалион и Пирра только что разбросали тут «кости матери-Земли», то есть камни, однако из них еще не успело произойти новое, постпотопное поколение людей. В Бургундии частенько можно встретить такие каменистые поля: тут же горы кругом, пусть и небольшие. Камни, конечно, убирают, ну а это поле стояло еще «неприбранным».
Просвистела летучая змея – поезд, и Алёна оглохла на миг. Оттого ей показалось, что ретро-человек в красной каске на своем мопеде приближается к ней совершенно бесшумно.
Он ехал навстречу, ехал прямо на нее. Алёна еще успела поудивляться, почему не по своей полосе едет-то, а прямо прет, напролом, прежде чем поняла, что сворачивать мопедист не собирается.
Да что за шутки дурацкие?!
Неуклюже метнулась направо, пытаясь его оббежать, но он вывернул руль мопеда, направляясь ей наперерез, и, когда их разделяло уже только несколько метров, Алёна вдруг сообразила, что он пытается ее сбить!
Тогда немыслимым прыжком она скакнула на травянистую обочину, перебежала на вспаханную землю, кинулась прочь по полю. Но ноги вязли в земле, и Алена споткнулась, упала. Мопед перелетел через обочину и тяжело плюхнулся в борозду, но человеку в каске удалось сохранить равновесие и заставить мопед двигаться по неровной, мягкой земле. Алёна поняла, что от него не убежать. Она вскочила, метнулась туда-сюда, снова упала, ударившись коленом о некстати попавшийся камень, довольно увесистый булыжник. Треск мопеда, вязкий, натужный, раздавался уже рядом. Она резко выпрямилась и, увидев около себя красную каску и мотоциклетные очки, ударила выхваченным из-под коленки камнем куда-то вперед, то ли по очкам, то ли по каске, она не видела, потому что зажмурилась.
И тут же ощутила, что мопедист упал, что угрожающий треск мопедного мотора умолк. И кинулась, кинулась, спотыкаясь и снова падая, себя не помня от страха, к дороге. Саднили колени, разбитые о камни, а руку она ободрала, задев о мопед. Не понимала как, когда почувствовала под ногами твердое – асфальт шоссе, – и, взвизгнув, понеслась, не видя, не понимая куда… Вперед, вперед! Оглянулась только раз, чтобы увидеть лежащего человека в красной каске, и мысль, что она убила его, вдруг словно прострелила… Алена даже качнулась вперед, словно получила удар в спину, да так и побежала, изредка смахивая слезы, прямо лившиеся из глаз, громко всхлипывая и подавляя желание закричать в голос.
Шум мотора за спиной заставил-таки ее вскрикнуть и побежать еще быстрее, но вот красный «Лендровер» скользнул мимо и остановился, чуть перегородив дорогу.
– Элен, вы не устали? – выглянул надменно улыбающийся Манфред. – Может быть, вас под…
И осекся, и выскочил из машины, и встревоженно уставился на Алёну:
– Diablerie! Чертовщина! Что с вами?!
Она выставила ладони, отскочила на обочину:
– Не подходите!
– Но у меня и в мыслях не было… – пробормотал Манфред обиженно, однако обида мигом слиняла с лица, он вгляделся в Алёну пристальней: – Вы что, упали? Да что с вами?
У нее колени и руки были в крови и грязи, майка в земле, лицо в потеках слез и размазанной пыли.
«Он ехал с той стороны, откуда я бежала, – промелькнуло в ее голове. – А что, если это был он? В его громадной машине вполне можно спрятать мопед. И если посмотреть, он там и окажется… Глупости, нет, зачем ему возить такую опасную улику, мопед он затащил в кусты и оставил на опушке леса. Машина его, конечно, стояла на просеке в укромном месте, он только на мгновение потерял сознание от удара, потом очнулся, спрятал мопед в кустах, кинулся к машине и понесся меня догонять…»
Она не сводила глаз с Манфреда, оглядывая его одежду и отыскивая на ней следы грязи. Успел переодеться? Она никак не могла соотнести свои действия со временем и не понимала, сколько минут, часов прошло с тех пор, как человек на мопеде гонялся за ней по полю, пытаясь раздавить. Она словно бы увидела, реально увидела, как лежит плашмя, не в силах подняться, а мопед переезжает через нее, прямо по животу, и…
Алёну качнуло, ноги подкосились, она плюхнулась на обочину. Тошнота подкатила к горлу, и в такой холод бросило! Кажется, у нее обморок?
Манфред метнулся к ней, и это помогло удержать уплывающее сознание. Алёна так заорала, выставив ладони: «Не подходите!» – что он оцепенел.
Сзади раздался сигнал: черная «Мазда» не могла объехать перекрывший дорогу «Лендровер» Манфреда. Он сел за руль, и Алёна взмолилась, чтобы обиделся, нажал на газ и укатил восвояси (век бы его не видать!). Однако Манфред всего только съехал на обочину и снова заглушил мотор. Водитель черной «Мазды» промчался мимо, помахал сидевшей на траве Алёне. Она его даже не разглядела, только увидела приветственно взмахнувшую ладонь – и стало полегче.
Теперь ее видел посторонний человек. Если что, есть свидетель того, что они с Манфредом были тут вдвоем. Теперь Манфред – если именно он был на мопеде – побоится ее убивать при дороге. Может быть, он уедет. Тогда она доберется до Муляна и уговорит Марину немедленно уехать. Ой, какой кошмар… А вещи?! У них море вещей, послезавтра должен приехать Морис на машине, взятой напрокат именно для того, чтобы всю гору дамского и детского барахла вывезти в Париж…
Она отвлеклась и не заметила, что Манфред уж совсем близко. «Подкрался! Сейчас набросится на меня! Он не испугался свидетеля!»
Она отвлеклась и не заметила, что Манфред уж совсем близко. «Подкрался! Сейчас набросится на меня! Он не испугался свидетеля!»
Шум мотора – и рядом замер побитый невзрачный джип. Из окна высунулся человек – бледный, полный, встревоженный:
– Доброе утро, господа! Элен, Манфред, что– то случилось?
Да ведь это Доминик. Тот самый, кто был на аперитиве у Жоффрея и у кого шампиньонница в Самбуре.
Алёне мгновенно стало легче. Еще один свидетель!
Но тут же она бросила взгляд на побитый джип – и призадумалась. В случае чего мопед вполне мог поместиться и здесь… А вдруг там, на поле, на нее напал Доминик?
Ну, даже если так, сейчас, значит, все равно бояться нечего, потому что при Манфреде он ее не тронет. Манфред ее защитит!
Внезапное превращение Манфреда из убийцы в защитника оказалось настолько стремительным, что Алёна невольно хихикнула, и если в ее смешке прозвучала изрядная доля истерики, то понять ее вполне можно.
– Что ж такое тут происходит?! – продолжал взывать Доминик.
– Слушай, скажи, я похож на злобного лесного разбойника? – угрюмо спросил Манфред.
Доминик бросил на него оценивающий взгляд:
– Да. А что?
Манфред опешил. Алёна же начала хохотать. Но истерические повизгивания сделались настолько явственными, что она постаралась унять свое внезапное веселье.
Нуты, знаешь, тоже сегодня… ты вообще на призрака похож, – пробурчал Манфред. Кажется, он был настолько обижен, что даже слов не мог подобрать.
Алёна взглянула оценивающе. Да, Доминик был бледен впрозелень, а под глазами залегла синева.
– Не спал ночь, – угрюмо буркнул он. – Матери было плохо, провозился с ней. К утру ей только легче стало, даже вздремнуть успела перед тем, как коров выводить, а я так и не уснул. Сейчас голова чугунная, а надо в Нуайер – там на почте потеряли каталоги по новым кормам для коров, высланные мне из Дижона, надо разобраться.
Бог ты мой, сообразила Алёна, так вот почему мне показалось знакомым лицо старухи в халате с розами! Она похожа на Доминика. Или Доминик похож на нее? Без разницы, ведь они мать и сын. Да уж, вид у нее был нездоровый, что да, то да.
– Мне кажется, я видела вашу матушку, – сказала она. – Ваш дом неподалеку от собора? У вас коровы такие странные, безрогие, да?
– Что же в них странного? – пожал плечами Доминик, и лицо его, на миг погрузившееся в плечи, показалось Алёне удивительно комичным. Ну да, истерика еще имела место быть, конечно!
– Они ведь безрогие. Или у всех спилены рога?
– Нет, они от рождения комолые. Порода такая – шароле, безрогая. Правда, могу сказать, что все шароле обычно белые; черные, как мои, пока еще редкость. Первые результаты племенной работы.
– Так, значит, вы еще и племенной работой занимаетесь? – восхищенно покачала головой Алёна. Она готова была сейчас болтать о чем угодно – о племенном скотоводстве или о высадке инопланетян на башне самбурского собора, только бы не думать о том, что с ней недавно произошло. – А я думала, у вас только шампиньонница.
– Еще он выращивает пшеницу. Поля от Самбура чуть не до Муляна доходят, – проговорил Манфред. Голос его звучал сухо. Наверное, мужчина до сих пор сердился, что Алёна приняла его за лесного разбойника.
Да нет, он ошибся. Она его не принимала за лесного разбойника. За полевого убийцу – так будет вернее.
– У вас тоже поля в окрестностях Муляна, – сказала она, повернувшись к «полевому разбойнику».
– А вы откуда знаете? – посмотрел он недоверчиво.
– Я вас как-то видела, вы управляли трактором. Я в тот день в Нуайер бегала. Помню, вы колесили по полю туда-сюда, и я еще подумала: ну надо же, еще раннее утро, а человек трудится как одержимый.
– Манфред у нас трудоголик, – пробормотал Доминик. – Впрочем, всякий, кто хочет преуспеть в своем деле, должен быть трудоголиком. Деревенские жители вообще встают рано.
– Удобрения нужно было срочно запахать, – пояснил Манфред.
Вот-вот, я так и поняла, что там были какие-то удобрения рассыпаны, – пробормотала Алёна с самым невинным видом.
Манфред покосился неприязненно:
– Что, запах не понравился? Городские дамы его не любят, это да, это верно. Хотя, наверное, не так уж вам было противно, если вы то и дело останавливались на обочине и начинали что-то писать.
– Ну и ну… – проворчал Доминик. – Что можно писать на дороге под дождем?
– Не знаю, – пожал плечами Манфред. – В самом деле, Элен, что вы писали тогда?
Алёна покраснела. Ага, так она и признается, что делала заметки для романа… «Да?! Неужели? Как интересно! – последуют изумленные восклицания. – Так вы писательница? И как ваша фамилия, Дмитриева? Нет, мы не знаем такой писательницы!» Она и в России подобного наслушалась выше крыши, чтоб еще и во Франции кайф ловить. Хотя, кстати, не стоит так уж сильно обижаться заранее. Французы вовсе не обязаны быть в курсе всего того многочисленного литературного бреда, который заполонил Россию. Вот ведь, как вчера выяснилось, Алёна Дмитриева понятия не имеет о популярном французском писателе Патрике Жераре, однако оному Патрику от этого ни жарко ни холодно.
Патрик Жерар… Мысль ее от «второго Уэльбека» немедленно скользнула к тому самому Патрику Жерару, который умер – или все же погиб? – двадцать с лишним лет назад где-то в здешних местах, и Алёна вспомнила, что с ней произошло.
Боже мой… Вот попрыгунья-стрекоза! О чем она только думает? Стоит на обочине дороги, развлекается светской болтовней с двумя любезными французами, а между тем не далее как полчаса назад на нее было совершено покушение на свежевспаханном поле, принадлежащем, очень может статься, кому-то из двоих ее собеседников.
А если они тут ни при чем? А вдруг тот человек в красной каске до сих пор лежит на земле неподвижно… лежит мертвый? Ведь тогда Алёна уже утратила право называться жертвой и теперь должна именоваться убийцей, потому что перешла пределы необходимой обороны…
– А скажите, господа, – начала она негромко, с трудом унимая вернувшуюся дрожь, – поля вон там, за лесом, в низине, кому принадлежат?
– Жаку Клавелю, – ответил Доминик. – Он тоже из Самбура, как и я.
– Где он сейчас? – быстро спросила Алёна.
– Думаю, что в Париже, – усмехнулся Доминик. – Его дочь выходит замуж за парижанина, и у них как раз сегодня бракосочетание.
Бракосочетание, ишь ты… И когда Жак Клавель вернется в Мулян, он узнает, что на принадлежащих ему полях был убит человек…
Ее заколотило с новой силой.
– Господа, вы ничего не видели на том поле, когда ехали сюда? – с трудом нашла силы выговорить Алёна.
– А что там такого могло быть? – удивился Манфред.
– Что мы должны были видеть? – подхватил Доминик.
– Я… я не уверена, но там мог быть труп, – пробормотала Алёна. – Понимаете, меня пытались убить на том поле.
Мужчины переглянулись.
– То есть мы должны были увидеть на том поле ваш труп? – хладнокровно поинтересовался Манфред, и Алёна немедленно возненавидела его за подобное спокойствие.
– Вообще-то меня ничуть не огорчает, что мы его не увидели, – хихикнул Доминик. И Алёна немедленно возненавидела его за неуместное веселье.
Самое лучшее было повернуться и немедленно уйти от этих людей, которые над ней откровенно издевались и один из которых, очень может быть, пытался ее убить. Но тогда она точно бы потеряла малейший шанс хоть что-то выяснить. Кое-как, сбиваясь, перескакивая с пятого на десятое, Алёна поведала историю о человеке в красной каске, который на мопеде пытался сбить ее на дороге, а потом загнал на распаханное каменистое поле, и там… и там она, кажется, убила его.
– Ага, – пробормотал Манфред, снова принимаясь озирать Алёну с головы до ног. – Теперь понятно, почему вы в такой панике от меня шарахались. Вы решили, что это я – ваш труп?
– Вы – мой труп?! Честное слово, этого у меня и в мыслях не было, – заверила Алёна и ни на миг не погрешила против истины.
Да я не в том смысле! – огрызнулся Манфред, который оказался не чужд неких лингвистических тонкостей. – Вы приняли меня за человека, который напал на вас и которого вы ударили по голове, решили, что он потом очнулся и бросился вас догонять. Но ведь я был не на мопеде! И каски на мне нет!
– Мопед и каску ты хладнокровно спрятал где-то в лесу, – хихикнул Доминик. – Там же, где стоял твой «Лендровер». Смотри, колеса у него грязные, а на шоссе вполне чисто, по-моему.
Сказать, что на французских шоссе чисто, значит ничего не сказать, а между тем на колесах «Лендровера» и впрямь виднелись ошметки травы, земли, грязи, причем не засохшей, а вполне свежей.
– Да, я съезжал на просеку. Однако к нападению на Элен все же отношения не имею, – оскорбленно заявил Манфред. – Кстати, колеса твоего джипа тоже чистыми не назовешь.
Алёна посмотрела на колеса второй машины. Судя по их виду, джип вполне мог стоять в укромном месте, поджидая своего хозяина-злодея.